Этим же вечером Билли написал Сьюзен Хойт. «Здесь все очень старинное и красивое, история этих мест очень интересна, – кончалось его письмо, – и они совсем не похожи на наши. Может быть, вам когда-нибудь захочется приехать и увидеть их своими глазами». Он долго раздумывал, а потом подписался: «Ваш друг Билли Баррингтон».

5

Сьюзен ответила на письмо Билли так быстро, как только, по ее мнению, позволяли приличия. Она тщательно подбирала слова и свой интерес к низменной части штата выразила таким же светским, ни к чему не обязывающим тоном, каким Билли написал о ее возможном приезде. Оба, и Сьюзен, и Билли, понимали и уважали условности. Начало ухаживанию было положено.

Гнетущая жара и духота этого лета ничуть не мешали письмам – они шли из Барона в Белтон и обратно, становясь раз от разу все доверительнее и длиннее. Они занимали у Билли почти все вечерние часы, и он уделял все меньше времени подготовке к проповедям.

Поэтом он испытывал легкое чувство вины и признался в нем Генриетте Трэдд. С ней у него быстро сложились отношения странной взаимной зависимости. Иногда она обходилась с ним как с сыном, а иногда изливала ему душу как священнику и спрашивала совета, словно он был старшим в семье, а она – ребенком. Билли тоже доверял Генриетте свои проблемы и сомнения и часто говорил с ней как с матерью, но когда ее мучили тревога или уныние, в нем просыпались покровительственные чувства и он, как мог, поддерживал и ободрял Генриетту.

– Не придумывайте глупостей, – сказала Генриетта, когда Билли посетовал ей на то, что пренебрегает своими обязанностями. – Пока лето не кончится, кроме нас и родителей Маргарет, вам почти некому будет проповедовать.

Это была правда. У прихода при церкви Святого Андрея были свои особенности. До Гражданской войны сюда ездили молиться со всех огромных плантаций, расположенных вдоль реки Эшли. Каждое воскресенье приплывали на баржах огромные плантаторские семейства, а с ними и гости, число которых могло доходить до тридцати во время особенно пышного домашнего праздника или бала.

Но теперь плантации были в запустении, дома разрушены. Знатные семейства жили по большей части в Чарлстоне, многих занесло еще дальше. Возобновление деятельности церкви Святого Андрея было красивым жестом, попыткой воздвигнуть памятник былому величию. Весной все простые скамьи и огороженные места в церкви были заняты потомками тех, за кем они были закреплены давным-давно, во времена расцвета Юга. Когда воздух был свеж и благоухал жасмином, такая поездка за город приятно разнообразила жизнь. Но летом о ней и подумать было страшно. Люди не открывали ставней и покидали свои высокие городские дома только затем, чтобы отправиться к морю, на острова с широкими песчаными пляжами, где дует океанский бриз.

– Да, – продолжила Генриетта, – осенью все встанет на свои места. – Ее усталое лицо просияло счастливой улыбкой. – Я уже подумываю, не устроить ли нам маленький праздник.

Билли с недоумением уставился на нее. Генриетта чтила память своего покойного мужа и строго выполняла все связанные с этим формальности. Она согласна была носить белые траурные одежды, но траур следовало неукоснительно соблюдать ровно год со дня смерти судьи. Те, кто недавно овдовел, не посещали ни званых вечеров, ни праздников, и было невозможно даже представить себе, чтобы Генриетта решилась устроить подобное у себя дома.

– Нет, речь не идет о званом вечере, – объяснила Генриетта. – Я просто хотела бы пригласить одну даму пожить у нас в имении. Каждый год мы перебираемся в зимний дом двадцать пятого октября. Так почему бы мне не написать миссис Хойт и не пригласить Сьюзен к нам в ноябре, в первую же субботу или воскресенье?


Билли встречал Сьюзен с поезда в Саммервиле, очаровательном маленьком городке, куда и он, и Трэдды ездили за продуктами. Он был рад, что она не взяла билет до Чарлстона. Саммервиль был больше похож на их родной Белтон – маленький, сонный, вытянутый вдоль единственной большой улицы, с тихой железнодорожной станцией. Вокзал же в Чарлстоне был слишком огромный, слишком шумный и многолюдный для того, чтобы по-настоящему почувствовать счастье встречи после долгой разлуки.

В первую минуту Билли не узнал Сьюзен. Она выглядела чересчур взрослой. Потом он сообразил, что в темной одежде священника тоже может показаться ей незнакомцем. Было видно, что она нервничает, как и он сам. И внезапно Билли понял, что все у них будет в порядке.

Величественный въезд в Барони вызвал у Сьюзен такой же благоговейный страх, как некогда у Билли.

– Не волнуйтесь, – поспешил успокоить ее Билли, – вам здесь очень понравится. Трэдды – удивительно милые люди.

– Они, должно быть, очень богаты.

– Не совсем так. – Билли знал от Генриетты, что дело обстоит совсем не так. Элизабет Купер, сестра судьи, много лет втихомолку помогала им деньгами. Когда в ужасный день свадьбы она порвала со Стюартом, он в отместку запретил матери и братьям иметь с ней что-либо общее. Генриетта была вынуждена возвращать чеки, которые продолжала исправно посылать Элизабет, и имение стремительно обрастало долгами. Из-за летней засухи совсем не уродились овощи, а только они приносили какой-то доход. И ровно неделю назад Стюарту пришлось продать еще тридцать акров земли, чтобы рассчитаться с кредиторами.

Когда за поворотом открылось центральное здание усадьбы, у Сьюзен перехватило дыхание.

– Ох, Билли, какая красота! Я никогда не видела таких домов.

– Не зря я писал вам, что здесь, в низменной части штата, все по-другому. Смотрите, это Маргарет Трэдд, она вышла нас встретить.

Сьюзен подняла на него глаза, полные отчаяния:

– Билли, я напрасно приехала. Она такая красивая, что не похожа на земную женщину. А я по сравнению с ней кажусь себе такой нескладехой!

Билли остановил коляску и обернулся, пристально вглядываясь, изучая ее круглое лицо – такое знакомое, такое открытое и простое. У нее был маленький прямой нос и карие глаза. Рот был большой и четко очерченный, нижняя губа чуть полновата, расстояние между носом и верхней губой чуть больше, чем следовало. Рот у Сьюзен был цвета шиповника. Под взглядом Билли девушка зарделась, на щеках у нее проступил тот же теплый, сияющий цвет.

– Вы выглядите в точности так, как надо, Сьюзен Хойт, – сказал он твердо. – Вы выглядите как живой человек. А Маргарет скорее похожа на куклу. Все очень терпеливы с ней, потому что она такая молоденькая, но вы всем понравитесь, потому что вы такая, какая вы есть. – Он снова натянул вожжи. – Надо поскорее покончить с процедурой знакомства. Тогда вы сможете расслабиться и отдохнуть как следует.


– Она очаровательная девушка, – прошептала Генриетта на ухо Билли, когда все семейство после шерри, выпитого в библиотеке, направлялось в столовую обедать. – Вы хотите на ней жениться?

– Я еще не знаю, – пробормотал Билли. Мысли о женитьбе казались ему явно преждевременными.

Но решение на этот счет он принял к концу обеда.

К несчастью, Генриетта приложила слишком много стараний, желая оказать честь девушке Билли, приехавшей из его родного города. Стол был накрыт с устрашающей роскошью и весь уставлен фарфоровыми, серебряными и хрустальными сокровищами, составлявшими гордость Джулии Эшли.

В центре стола красовалось стеклянное чудо – тончайшей работы розовый куст, который отец Джулии привез из Венеции; каждый лист и каждый лепесток пронизывало множество прожилок, их сложнейшие переплетения и текучие переливы цвета поражали совершенством – сотворить такое мог только великий художник. Свежесрезанные розы из сада Генриетты окружали подставку этого стеклянного великолепия и с каждого места смотрелись как новый, но неизменно гармоничный букет. Они отражались в глубоком блеске красного дерева, потому что на этот раз стол не был покрыт скатертью; вместо нее под каждым прибором лежала квадратная кружевная салфетка с тонким, как паутинка, рисунком – пышные, фантастической формы листья, переплетаясь, окружали гирлянды роз. Таким же кружевом были отделаны льняные салфетки, настолько тонкие, что из них можно было сшить рубашку для новорожденного. Они лежали на тарелках, полупрозрачных, как яичная скорлупа, и украшенных только тонкой золотой полоской по краю и гербом Эшли. Бокалы были тоже с золотым ободком, и стеклодув придал им такую изысканную форму, что они выглядели мыльными пузырями, готовыми лопнуть. На этом столе все казалось невесомым, кроме серебра, оно же было тяжелым, и строгие, скрипичных очертаний предметы блестели тем глубоким, изнутри исходящим блеском, какой достигается только десятилетиями бережной и умелой чистки.

Билли чуть ли не каждый день обедал у Трэддов в лесном доме, но теперь даже ему стало не по себе. Сьюзен же уселась на самый краешек стула, точно боялась его сломать, и сложила на коленях дрожащие руки.

Вошел Герклис с дымящейся супницей и поставил ее возле Генриетты. Вслед за ним Джуно внесла стопку подогретых глубоких тарелок, завернутых в толстую льняную скатерть. Генриетта подняла тяжелую крышку и приготовилась разливать.

– Это крабовый суп, мисс Хойт, – объяснила она. – Надеюсь, вы любите морскую пищу. Если же нет, то это не беда. На кухне есть немного бульона.

Сьюзен, которая в жизни не ела крабов, поспешила объявить, что это ее любимое кушанье.

Каждое из блюд, поданных на стол, было шедевром и предметом гордости Хлои, но для Сьюзен этот обед оказался тяжелым испытанием. Стюарт и Когер, пытаясь превзойти друг друга в галантности, говорили ей комплименты. Она не знала, что отвечать, и чувствовала, что краснеет до корней волос.

Странный вид и странный вкус подаваемых яств вызывали у нее недоумение. Фазан на подстилке из риса, крошечные зеленые стручки бобов с рублеными маринованными орехами пекан, суфле из сладкого картофеля.

Билли видел, что Сьюзен Хойт страдает, понемногу и он стал заражаться ее настроением. А тут еще Маргарет разозлилась, что Стюарт не обращает на нее никакого внимания, и в отместку начала напропалую кокетничать с Энсоном, который до сих пор молчал и с мрачной сосредоточенностью пережевывал пищу. Она наклонилась к нему, зашептала что-то на ухо и накрыла его руку своей. Энсон отшатнулся от нее, словно ошпаренный. Билли заметил, как у него страдальчески передернулось лицо, и бросил быстрый взгляд на Генриетту, но она, как всегда, не замечала мучений Энсона.