Как мисс Эмерсон и предполагала, Маргарет велела дочери обедать в школе каждый день. Мадемуазель Бонгранд согласилась, чтобы Гарден сидела за ее столом, где говорили только по-французски. Она совершенно точно предсказала, что Гарден очень скоро догонит или даже превзойдет других девочек.

– Пусть она убедится в своих силах, тогда ей будет легче справиться с тем, в чем она слаба, – сказала мадемуазель Бонгранд без тени сомнения в голосе.

Мисс Эмерсон была в принципе совершенно того же мнения, что и мадемуазель Бонгранд. Но то, в чем Гарден была слаба, касалось мисс Эмерсон не в принципе, а на практике.

– Гарден, – твердо сказала она, – ты должна запомнить одну вещь. Каждый из нас не знает, как много он может сделать. Мы терпим поражения по своей вине. Не из-за стечения обстоятельств, не из-за злой судьбы, не по вине других людей. Кто наносит нам поражение? Только мы сами. Если мы не решим, что не позволим себя победить. – Она посмотрела на Гарден, прочла на ее восхищенном лице полное непонимание и беззвучно вздохнула: – Со временем ты поймешь, что я имею в виду. А теперь начнем.


Перед Днем Благодарения родителям разослали табели их девочек.

– Мама, я знаю, что у меня одно «D», – сказала Гарден жалобно, – но зато все остальные – «С». И я уверена, что скоро исправлюсь.

– Да ради Бога, какое это имеет значение? – пожала плечами Маргарет. – И не делай такую унылую мину. Слишком умные девушки только отпугивают мужчин. А чтобы исправиться, займись своими веснушками, их у тебя снова полно. Ты мажешься пахтаньем каждый вечер?

– Да, мама.

– Ну тогда мажься и по утрам тоже.

– Утром я еще раз просматриваю то, что нам было задано.

– Это ты можешь делать в трамвае. Что у тебя в голове, никто не видит, а что у тебя на лице, видят все. Займись своей кожей.

Несмотря на обструкцию со стороны матери, Гарден училась все лучше и лучше. Ей приходилось много работать, но работала она охотно и наконец научилась добиваться результатов. Теперь она получала «С» (то есть «удовлетворительно») даже по латыни, а по французскому стала получать только «В».

Миссис Лэдсон, дирижировавшая в Певческом клубе хором без музыкального сопровождения, была очень довольна успехами Гарден. У всех девочек с сильными голосами было сопрано, а Гарден пела настоящим контральто; ее глубокий, очень богатый в нижних регистрах голос согревал пение всего хора.

Говорила она тоже сильным, глубоким голосом. Мисс Оукмен, преподававшая декламацию, часть ее успехов приписывала мисс Эмерсон.

– Она старается копировать ваше произношение, Верити. И читает куда отчетливее, чем прежде.

Но весной мисс Оукмен открыла, что у Гарден есть еще один талант, чьим развитием она никому не обязана. В это время девочки перестали читать стихи и произносить речи и начали разыгрывать сцены из пьес.

– Гарден стесняется декламировать перед классом, но на сцене она совершенно преображается. Она прирожденная актриса.

Мисс Оукмен и не предполагала, как верно на этот раз она высказалась о Гарден. Не знали этого и другие учителя, несмотря на всю их наблюдательность. Большую часть своей жизни Гарден действительно играла ту или иную роль.

– Помалкивай и смотри, что делают другие, – посоветовала девочке Реба, когда та пошла в первый класс. И Гарден так себя и вела. В школе она наблюдала за другими детьми и делала то же, что они. И дома, впервые попав в свою семью, стала наблюдать за Стюартом и Пегги и копировать их, в чем могла. Но меньше чем через год, когда она еще не успела обжиться на новом месте, Трэдды переехали в город, и ей опять пришлось приспосабливаться – к новой школе и новому дому. И Гарден превратилась в хамелеона. Она меняла цвет в зависимости от окружающей среды, усваивала манеры поведения и взгляды тех, кто находился рядом, приноравливалась к их требованиям с единственной целью: чтобы ею были довольны, чтобы ее не отвергли. Девочке и в голову не приходило, что окружающие могут быть не правы.


С наступлением весны оживились не только уроки красноречия, преподаваемого мисс Оукмен. Уроки рисования теперь проходили на свежем воздухе, в основном девочки делали наброски с натуры на школьном участке. Раз в неделю мистер Кристи, преподаватель рисования, выводил пансионерок после обеда на прогулки по Чарлстону и «на пейзажи». Мисс Эмерсон включила в эту группу и Гарден. Успеваемость уже позволяла ей один день в неделю обходиться без дополнительных занятий на продленном дне.

Мистер Кристи, как и многие до него, оказался в Чарлстоне случайно и влюбился в него навсегда. Он ехал из Нью-Джерси во Флориду, и у него случились неполадки с мотором.

Чтобы убить время, пока механик возился с машиной, мистер Кристи решил пойти взглянуть на форт Самтер. О Чарлстоне Герберт Кристи знал только то, что первые выстрелы Гражданской войны прозвучали именно здесь. Механик объяснил ему, как пройти на Бэттери – ту самую прогулочную дорогу вдоль парка Уайт Пойнт Гарденс.

– Оттуда очень красивый вид, – сказал механик, – хотя смотреть особенно не на что.

Не успев пройти и полдороги до Бэттери, мистер Кристи решил, что продолжать путешествие ему незачем. Он послал телеграмму в Палм Бич тому заказчику, к которому ехал, чтобы написать маслом его жену. В ту пору Герберт Кристи только начинал делать себе имя как портретист. Он без малейших сожалений отказался от этой карьеры. Ни одно лицо в мире не сможет вдохновить его так же сильно, как красота оград и стен старого Чарлстона.

– Вы, обывательницы, смотрите на это! – выкрикивал он цепочке девиц, смиренно шедших за ним следом. Он вскочил на кирпичный пандус возле одного из домов на Черч-стрит и стоял, отчаянно жестикулируя, далеко выбрасывая руки. – Неужели вы ничего не видите? Вы что, слепые?

Гарден видела перед собой особняк Уэнтворт Рэгг. В саду миссис Рэгг пила чай с матерью Джулии Чалмерс. «Наверное, к чаю у них шоколадные пирожные с орехами», – подумала Гарден. Кухарка миссис Рэгг готовила лучшие в мире шоколадные пирожные с орехами.

Некоторые старшие девочки находили, что мистер Кристи очень артистичен. Они слушали его и млели от волнения. Да, таким и должен быть художник, дружно утверждали они, да, с падающей на лоб волнистой прядью и длинными-предлинными ресницами.

Некоторых его страстные призывы и вправду вдохновляли: они действительно пытались что-то увидеть. И видели перед собой мощенную булыжником улицу в тени деревьев, которые росли по обе ее стороны и сплетали над ней свои ветви. Стены оград и фасады домов напоминали тускло-розовые, желтовато-коричневые или охристых тонов утесы, на которые от времени и непогоды легли пятна и тени. Единственным просветом в этих каменных толщах была открытая калитка слева от мистера Кристи. За ней девочки увидели сад, вдоль кирпичной стены которого, являя взору все оттенки розового, росли азалии. Роскошная глициния, вскарабкавшись по ограде, свесила на улицу свои тяжелые пурпурные соцветия, источающие такой сильный сладкий запах, что он доносился даже до девочек.

А одна девочка увидела игру света и тени на старинных стенах, узор балконной решетки на соседнем доме, такой ажурный и легкий, будто и сама решетка была тенью. От строгих очертаний домов, от великолепия этой простоты, от контраста между суровой чистотой линий и мягкостью пастельных тонов у нее перехватило дыхание. Над высоким, закрытым ставнями окном ближайшего дома от стены когда-то отвалился треугольный, с неровными краями кусок штукатурки. Обнажились ровная, прочная кладка и благородный цвет старинного кирпича. Девочка почувствовала, что у нее щиплет в глазах и отвернулась, чтобы одноклассницы не задавали ей лишних вопросов.

Мистер Кристи заметил ее состояние, понял, что с ней, и остался доволен.

– Итак, леди, – объявил он, – нам пора идти дальше. Следуйте за мной. Сегодня мы подышим соленым воздухом и полюбуемся полетом чаек.


– Мистер Кристи очень забавный, – сообщила матери Гарден, довольно поздно вернувшись с этой прогулки домой. – Он обращается к нам по фамилиям и не говорит перед фамилией «мисс». «Ты, Трэдд, как свинья», – сказал он мне.

– Не слишком любезно с его стороны. – Лицо Маргарет окаменело.

– Нет, это он так шутит. Он говорит, что Чарлстон – жемчужина, а я его не ценю, ну, в общем, как в Библии. Мистер Кристи безумно любит Чарлстон и все про него знает. Сегодня он показывал нам дом, где на воротах, вернее на столбах ворот, вырезаны цветы. Он сказал, что это дом Гарденов, а цветы называются гардениями. А я Гарден, и ты тоже была Гарден, пока не вышла за папу.

Маргарет кивнула:

– Этот дом принадлежал нам, пока не пришли янки. И по праву он должен быть нашим, так должны жить мы, а не эти кошмарные Карсоны. Они даже не из Чарлстона. Он делец.

– Мама, что такое делец?

Но Маргарет пропустила вопрос мимо ушей.

– Мой отец, – продолжала она, – говорил мне, что там, в бальном зале, лучший в Чарлстоне пол. Он подается под ногами танцующих и пружинит так, словно вальсируешь в воздухе. Как несправедливо, что мы не живем в нашем доме! Если бы мы сохранили его за собой, в будущем году у тебя были бы такие праздники, которые твоим ровесницам и не снились.

– А что, мы будем устраивать праздники? Я бы хотела отпраздновать свой день рождения, как Бетси Уолкер. У нее мы играли в карты, а не в дурацкие детские игры вроде музыкальных стульев.

– Гарден, не строй из себя дурочку. На будущий год мы будем устраивать для тебя настоящие вечерние приемы с танцами, и ты это прекрасно знаешь.

Гарден была ошарашена и сильно перепугалась. Несмотря на все свои старания, танцевать лучше она не стала.

– Что, мне предстоят еще какие-то танцы, кроме танцевальной школы?

Маргарет прикрыла глаза ладонью.

– Боже, за что ты покарал меня этим ребенком? – простонала она. Ее рука, прикрывавшая глаза, бессильно упала. – В следующем… году… тебе… исполнится… пятнадцать… лет, – объяснила Маргарет медленно и раздельно, как обычно говорят с идиотами. – Когда тебе будет пятнадцать, ты перестанешь ходить в школу танцев.