Хижина Пэнси была ярко освещена. К ней пришли все жители поселка. Люди по очереди входили и кланялись сначала своей старой правительнице, потом ее правнучке, Пэнси-младшей, которую вызвали к больной из дома возле церкви. Муж Пэнси-младшей, проповедник Эшли, стоял в углу, и по щекам у него катились слезы, так тяжело ему было навсегда прощаться со своей старинной противницей.

Гарден и Реба тоже поклонились в свой черед. Старая Пэнси прошептала что-то Пэнси-младшей.

– Она говорит, не надо уходить, – перевела та. – Она хочет, чтобы мисс Джулия с ней осталась.

Реба усадила девочку на стул возле огромного стола. Сама тоже села рядом и стала поглаживать по руке Гарден, которая почти не помнила себя от горя. Раскачиваясь и размеренно, успокаивающими движениями прикасаясь к запястью девочки, Реба запела: «Ждет меня отдых от всех трудов…»

И люди за окном подхватили рефрен: «…после смерти».

Реба вела, а они вторили.

Ждет меня отдых от всех трудов

После смерти.

Преисполнилась, о Господь,

Ликованьем душа моя

Утром, Господи, после смерти.

К Гавриилу-архангелу я иду

После смерти.

С ним говорю и радуюсь я

После смерти.

Преисполнилась, о Господь,

Ликованьем душа моя

Утром, Господи, после смерти.

Сестра Пэнси идет туда, где дождь не польет ее

После смерти.

Сестра Пэнси идет туда, где дождь не польет ее

После смерти.

Вот со мной говорит Иисус

После смерти.

Вот я иду, беседую с ним

После смерти.

Преисполнилась, о Господь,

Ликованьем душа моя

Утром, Господи, после смерти.

– Она отходит, – сказала Сара, – уже утро. Лампа в хижине больше не казалась ярким пятном.

Небо в окне светилось бледным золотом новорожденного дня. В лучах низкого солнца четким силуэтом вырисовывалась фигурка сидевшей у окна Гарден, сияли ее разноцветные, рыже-золотые, растрепанные волосы.

Пэнси охватила дрожь, она дернулась и резко села в постели. Ее похожая на птичью лапу рука сжала плечо Пэнси-младшей. Прежний мощный торжествующий смех наполнил комнату. Пэнси указала на Гарден.

– Благодарю тебя, Господи, – звонким голосом произнесла она. – Свеча с реки Иордан.

Гарден пела для мамаши Пэнси в последний раз. В белом, как все плакальщики, она стояла над могилой, пока яму не засыпали. Лицо у девочки было в пятнах и опухло от слез. Гарден трясло, но ее низкий, с богатыми модуляциями голос ни разу не дрогнул. Неверными руками она держала букет полевых цветов, один за другим роняя их на гроб, и пела любимый гимн старой женщины.

Я на запад смотрю, смотрю на восток,

И я вижу вдали колесницу.

Четверка седых коней, она унесет тебя

Через реку Иордан, на другой берег.

Я смотрю – Моисей в камышах уснул.

Он лежит, притаившись на дне корзины.

Каждая прядь его светится для тебя

Свечой с реки Иордан, с другого берега.

30

Маргарет и Пегги добрались до дома почти одновременно. Здесь, за закрытыми ставнями царила прохлада, после изнурительной уличной жары дом напоминал оазис в пустыне. «Гуммиарабик» – так называли чарлстонцы свою влажную августовскую погоду.

Пегги швырнула шляпу на стул и промокнула лицо и шею смятым носовым платком.

– У меня прекрасные новости! – еще не отдышавшись, воскликнула она.

А Маргарет уже успела усесться с ногами на диван и теперь обмахивалась пальмовым веером, сильно пахнущим одеколоном.

– У меня тоже. Сядь, Пегги, и успокойся.

Но Пегги была слишком взволнована, чтобы сидеть. Она лихорадочно мерила шагами маленькую гостиную, ее порывистые движения всерьез угрожали хрупкому, в стиле шератон столику в центре комнаты.

– Я только что из Чарлстонского колледжа, – заявила она. – Этим летом туда набирают женщин, и меня охотно примут.

Маргарет высоко подняла голову, помахала веером перед потной шеей.

– Пегги, не болтай глупостей. Ты кончишь учебу в этом году, и у тебя будет дебют. Я только что от Эдит Энсон. Она не хотела, но мне удалось ее уговорить, твой праздник назначен на очень удобный день. И я договорилась о зале, это будет в Саут-Каролина-холл. Мы устроим для тебя прием перед балом девиц Монтегю. Это лучший вечер сезона.

– Мама, ты меня никогда не слушаешь. Мне совершенно не нужен этот дурацкий старомодный дебют. И кроме того, ты же тысячу раз говорила, что у нас нет денег. А в колледже я смогу получить стипендию.

Маргарет отмахнулась от слов дочери веером.

Пегги подбоченилась и приготовилась к схватке. Но скандал не успел разразиться – вошел Стюарт. Он тоже принес новость, но она, в отличие от двух предыдущих, не сулила никому ничего хорошего.

– В городе испанка. В больницу Роупера сегодня попало чуть не сорок человек. И мистер Уолкер тоже там. Он просто рухнул на пол сегодня в банке.


Так что Пегги пришлось выдержать сражение с матерью еще через несколько дней и уже по другому поводу. Маргарет намеревалась бежать от чумы – так называли испанку в Чарлстоне. Пегги наотрез отказалась ехать с матерью в Барони. Красный Крест приглашал добровольцев любого возраста помочь в уходе за жертвами эпидемии.

– Мама, я же здорова, как буйвол. Мой долг находиться там, где я могу быть полезной.

Переубедить ее оказалось невозможно.

Стюарт не мог уехать из города. Банк продолжал работать по обычному расписанию. Как и большинство мужчин, Стюарт по дороге на работу и обратно защищал лицо марлевой маской и далеко обходил всех, кто кашлял или передвигался нетвердой походкой. Но прибегать к подобным маневрам приходилось редко. На улицах почти никого не было.

Маргарет, отправившись в Барони, тоже надела в дорогу марлевую маску. Сидя в машине, она прижимала к носу пахнущий апельсином ароматический шарик. Люди готовы были хвататься за что угодно, прибегали к любым средствам, чтобы как-то защититься от эпидемии, которая все набирала силу.

У поворота на Барони Стюарту и Маргарет бросилась в глаза пестрая и на редкость нелепая фигура. Это Гарден несла из поселка в главный дом выстиранное для нее Сарой постельное белье и одежду. Все это лежало в огромной корзине, которую Гарден уверенно держала на голове и с удовольствием шаркала босыми ногами по дорожной пыли. Именно так негритянки всегда переносят тяжести, и Гарден научилась сохранять равновесие с грузом на голове, еще когда ей было лет восемь, но ее домашние видели это впервые.

Маргарет вскрикнула сдавленным от ужаса голосом.

– Ты только посмотри на нее! – почти завизжала она, обращаясь к Стюарту. – Какой позор! Останови машину, заставь ее сесть к нам.

Стюарт посигналил. Гарден обернулась, ухитрившись даже не покачнуть корзину, и, широко улыбаясь, помахала им рукой. Маргарет застонала. Гарден выросла, прежняя одежда ей не годилась, поэтому она щеголяла в новом самодельном наряде. На ней был балахон длиной до середины икры, сшитый из цветастых мешков, в которых перевозили муку. В толстые косы Гарден вместо ленточек были вплетены шнурки для ботинок. На ее босых ногах колючки куманики оставили множество царапин разной длины, и царапины эти были на разных стадиях заживления.

– Гарден? Что с тобой случилось? – спросила Маргарет.

– А что, очень заметно? С июня я выросла на четыре дюйма.

Стюарт больше не мог удержаться от смеха. Поэтому он сделал вид, что закашлялся, и Маргарет в ужасе отпрянула от сына. Она снова накинула марлевую маску и прижала к носу ароматический шарик. Гарден с ошарашенным видом смотрела то на мать, то на брата.


Эпидемия инфлюэнцы закончилась в ноябре – так же неожиданно, как началась. Она унесла жизни полумиллиона американцев. Но семьи Трэдд она не коснулась. Маргарет настолько боялась инфекции, что на главный дом, который и так отделяли от внешнего мира бессчетные мили возделанных и невозделанных земель, был наложен карантин. Никому не разрешалось входить в здание. Ребе и Гарден было запрещено выходить. В дом не доставляли ничего, кроме консервов из магазинчика, принадлежавшего Сэму Раггсу; их сваливали во дворе, возле кухонной двери, и, прежде чем внести в дом, долго кипятили.

Гарден Трэдд эти три месяца, проведенные в изоляции, показались самыми долгими за всю ее жизнь. И они же изменили ее жизнь окончательно и бесповоротно.

Главный дом был очень велик, но где бы Гарден ни оказывалась и во что бы ни играла, она неизменно мешала матери. В пустых комнатах, где не осталось ковров, эхо многократно усиливало каждый звук. Единственным убежищем для девочки был чердак. Заставленный сундуками, шкафами и коробками, он поглощал шум ее игр и звуки ее песен. Как для Пегги и Стюарта много лет назад, чердак служил для Гарден неиссякаемым источником развлечений, играл для нее роль волшебной страны «как будто».

Однажды днем ей посчастливилось найти ящик с книгами, до которого не успели добраться Пегги и Стюарт. Это оказалось собрание проповедей. Гарден вытащила книги и построила из них что-то вроде трона. Последние две, с самого дна ящика, она оставила, чтобы сделать из них скамеечку для ног. Но когда до этого дошел черед, одна из книг упала и раскрылась. Это оказалась не книга, а сделанная в виде книги в тяжелом переплете шкатулка-тайник.

Внутри, завернутый в кусок расшитого шелка, лежал блестящий медный ключик, сплошь покрытый гравировкой – узором из полумесяцев и звезд. К чему он подходит, что им удастся открыть?


– Куда запропастился этот ребенок? – сварливым голосом сетовала Маргарет, обращаясь к Ребе. – Достаточно с меня того, что приходится есть эту кошмарную пищу. С какой стати я должна есть ее холодной? – Она швырнула салфетку на стол. – Поставь мою тарелку в камин, чтобы она не остыла. Я пойду поищу Гарден, а когда задам ей как следует, вернусь ужинать. Тарелку Гарден не трогай, она будет есть холодное. И к тому же стоя.

Маргарет понадобилось десять минут, чтобы обойти все комнаты, сердито окликая дочь.