Он не имел ни малейшего понятия, сколько еще будут действовать чары. Рано или поздно к Елене вернется память. По логике, иначе и быть не может – ведь к нему память стала возвращаться, а он бодрствовал намного дольше, чем она. Довольно скоро она вспомнит… Что вспомнит? Что он посадил ее в «феррари» против ее воли (это плохо, но извинительно – он же не знал, что она выпрыгнет)? Что он дразнил ее и этого… Майка или Митча на поляне? У него у самого об этом были какие-то смутные воспоминания – или это был еще один сон?

Как же он хотел знать правду! Когда он сам вспомнит все? Если он вспомнит, у него будут намного более сильные позиции, чтобы заключать сделку.

Вдобавок маловероятно, что с Майком посреди лета вдруг случится переохлаждение во время снежного бурана – даже если он так до сих пор лежит и на этой поляне. Ночь была прохладной, но максимум, что этот парень почувствует, – это легкий приступ ревматизма. Ближе к восьмидесяти годам.

Сейчас жизненно важно, чтобы они не нашли его. Что, если он расскажет какие-нибудь неприятные факты?

Дамон увидел, что Елена сделала то же самое движение. Дотронулась пальцами до шеи, состроила гримаску, глубоко вздохнула.

– Тебя укачивает в машине?

– Нет, я… – В лунном свете он заметил, как на ее щеках появился румянец и снова исчез, а детекторы, расположенные на его лице, засекли исходящий от нее жар. Потом она покраснела. – Я уже говорила тебе, – сказала она, – про это ощущение. Ощущение переполненности. Вот оно у меня сейчас.

И что в такой ситуации мог сделать вампир?

Сказать – извини, но до Лунного пика я завязал?

Сказать – извини, утром ты сама меня возненавидишь?

Сказать – плевать, что будет утром; это кресло можно опустить на пару дюймов?

А что, если они сейчас доедут до этой поляны, и окажется, что с этим Матом-Шматом действительно что-то произошло? Дамон будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь – все двадцать секунд. Елена вызовет несколько батальонов небесных духов, и они с ним разберутся. Пусть никто уже не верит в то, что она на это способна, но Дамон в это верил.

Он услышал собственный голос, который говорил так же мягко, как говорил с Пейдж или Дамарис:

– Ты мне поверишь?

– Что?

– Ты мне поверишь, если я пообещаю, что минут через пятнадцать – двадцать мы поедем именно туда, где, насколько я помню, лежит парень, которого как-то там зовут? Если он и правда там лежит – ставлю на то, что ты больше никогда в жизни не захочешь меня видеть, – и тогда я избавлю тебя от долгих поисков. Если его там нет – и машины тоже нет – значит, мне повезло, а Мут получил выигрыш, который дается лишь раз в жизни, – и значит, мы пойдем искать дальше.

Елена пристально смотрела на него:

– Дамон, ты знаешь, где Мэтт?

– Нет. – Что ж, то, что он сказал, было в достаточной степени правдой. Но она была… чаровница, она была чистая дева, ясная дева, а кроме того – она еще и умна…

Дамон прервал свои поэтические размышления об уме Елены. С какой стати он перешел на образы из народной поэзии? Он что, действительно сходит с ума? Он уже, кажется, спрашивал себя об этом. Кстати, если ты задаешься вопросом, не сошел ли ты с ума, доказывает ли это, что ты не сошел с ума? Настоящие психи всегда уверены в том, что они нормальны, правильно? Правильно. Или все-таки не уверены? И, кроме того, разговаривать с самим собой не полезно ни для кого.

Merda.

– Тогда ладно. Я тебе поверю.

Дамон выдохнул, в чем не было необходимости, и поехал в сторону поляны.

Шла одна из самых увлекательных игр в его жизни. Ставка с одной стороны – его жизнь. Елена найдет способ убить его, если он убил Марка, в этом Дамон не сомневался. Ставка с другой стороны – вкус рая. Елена, которая сама хочет, Елена, которая страстно жаждет, Елена, которая позволяет делать с собой… он сглотнул. Он понял, что творит то, что больше похоже на молитву, чем все остальное, чем он занимался последние полтысячелетия.

Когда они на изгибе дороги свернули на маленькую дорожку, он следил за тем, чтобы быть начеку и чтобы двигатель автомобиля ровно гудел. Дамон надеялся, что ночной воздух сможет дать органам чувств вампира всю необходимую информацию. Он полностью отдавал себе отчет в том, что там его может ждать западня. Но дорожка была пуста, и он резко нажал на газ. Когда впереди показалась маленькая поляна, Дамон убедился, что на ней – совсем, абсолютно, блаженно – нет ни машин, ни юношей студенческого возраста с именами, начинающимися на букву «М».

Он облегченно откинулся на спинку.

Елена не сводила с него глаз.

– Ты думал, что он здесь?

– Да.

А теперь пришла пора задать серьезный вопрос. Без этого вопроса все, что он делал, стало бы враньем и мошенничеством.

– Ты помнишь это место?

Она огляделась.

– Нет. Я должна его помнить?

Дамон улыбнулся.

Впрочем, решив перестраховаться, он проехал еще триста ярдов, до следующей поляны, – на тот случай, если к ней вдруг ни с того ни с сего вернется память.

– Там были малахи, – небрежно объяснил он. – А здесь гарантированно нет никаких чудовищ. – «Ух какой я враль, враль, враль», – радостно подумал он. Пока все идет нормально? Или нет?

Дело в том, что с того момента, когда Елена вернулась с Другой Стороны, Дамону было… не по себе. Но если в ту первую ночь он сдурел настолько, что в буквальном смысле слова отдал ей свою последнюю рубаху… все, нет таких слов, которые могли бы описать, что он чувствовал, когда она стояла перед ним, только что воскресшая, с кожей, которая светилась на темной поляне, обнаженная и не стыдящаяся этого, и не знающая, что такое стыд. И еще – когда он делал ей массаж, когда вены прорезали голубым огнем кометы перевернутое небо, Дамон ощутил то, чего не чувствовал последние пятьсот лет.

Вожделение.

Человеческое вожделение. Вампирам оно несвойственно. У вампиров оно уходит в жажду крови, одной только крови…

Но Дамон его ощутил.

И он понимал, в чем тут дело. В ее ауре. В ее крови. Елене дали в придачу кое-что посущественней, чем крылья. Крылья отсохли, а этот дар, похоже, остался при ней навсегда.

Дамон подумал: он так давно не испытывал вожделения, что сейчас может ошибаться. И все-таки он считал, что не ошибается. Аура Елены заставит даже самых дряхлых вампиров приосаниться и снова стать цветущими мужественными юношами.

Дамон откинулся настолько, насколько позволяло тесное пространство машины.

– Елена, я кое-что хочу тебе сказать.

– Про Мэтта? – Она внимательно посмотрела на него в упор.

– Нет, не про Нэта. Про тебя. Я знаю, что ты удивилась, когда узнала, что Стефан оставил тебя на попечение типа вроде меня.

В «феррари» было мало места, и он уже впитывал тепло ее тела.

– Да, удивилась, – просто сказала она.

– Может быть, это потому, что…

– Может быть, это потому, что мы решили, что моя аура может вставить даже старым вампирам. И теперь мне нужна очень серьезная защита. Так сказал Стефан.

Дамон не очень понял, что такое «вставить», но он был готов канонизировать это «вставить» за то, что оно помогло ему объясниться с дамой по такому щекотливому поводу.

– Я думал, – сказал он, тщательно подбирая слова, – что для Стефана было важнее всего обезопасить тебя от всякой нечисти, которую тянет сюда со всего земного шара, – а еще больше – от того, чтобы тебя никто не заставил… э-э-э… вставить, если ты сама этого не захочешь.

– А теперь он ушел от меня, как самовлюбленный, тупой идиот-мечтатель. Естественно, размышляя обо всех людях в мире, которым вставляет моя аура.

– Согласен, – сказал Дамон, стараясь не затрагивать деликатный вопрос о добровольности ухода Стефана. – И я дал обещание защищать тебя настолько, насколько это в моих силах. Елена, я действительно сделаю все возможное, чтобы никто даже близко к тебе не подошел.

– Да, – сказала Елена, – а если вдруг появляется что-нибудь такое, – она сдалала рукой жест, который, видимо, должен был обозначать Шиничи и все проблемы, которые вызвало его появление, – и никто не понимает, что с этим делать?

– Это верно, – сказал Дамон. Ему приходилось время от времени встряхиваться и напоминать себе, зачем он на самом деле здесь оказался. А оказался он здесь затем, чтобы… В общем, он был не на стороне святого Стефана. И вся штука в том, что это было очень легко…

И она была здесь, она расчесывала волосы… прекрасная дева расчесывает свои волосы цвета пшеницы… и ее щеки схожи с цветущими розами… Дамон встряхнул себя как следует. С каких это пор он стал говорить идиотским языком английских народных песен? Что с ним творится?

Он спросил – просто для того, чтобы сказать что-нибудь:

– Как ты себя чувствуешь? – И получилось так, что именно в этот миг она поднесла руку к горлу.

Елена состроила гримаску.

– Ничего себе.

И тогда они посмотрели друг на друга. Елена улыбнулась, и ему пришлось улыбнуться в ответ – сперва быстрым движением взметнулись кончики губ, но потом он заулыбался во весь рот.

В ней было… черт возьми, в ней было все. Остроумие, очарование, смелость, мудрость… и красота. И он понимал, что сейчас говорит ей все это своими глазами, – а она не отвернулась.

– Может, мы… немножко погуляем, – сказал он, и зазвенели колокольчики, и оркестр заиграл туш, и сверху посыпались конфетти, и полетели выпущенные голуби…

Иными словами, она ответила:

– Давай.

Они пошли по узкой тропинке, ведущей от поляны, – тропинке довольно удобной, по мнению Дамона, чей взгляд – взгляд вампира – был приучен к темноте. Дамон не хотел, чтобы Елена много ходила. Он знал, что она еще как следует не оправилась, знал, что ей не хотелось, чтобы он понимал это и опекал ее. Внутренний голос сказал ему: «Подожди, пока она скажет, что устала, и тогда помоги ей сесть».