– Но я люблю тебя, Мэтт Хани-батт, сладенький. И я хочу, чтобы ты никогда от меня не уходил. Тем более к этой старой шлюхе. Старой шлюхе, у которой червяки в глазницах…

И снова мир вокруг Мэтта зашатался. Но он не мог вдохнуть. У него в легких не осталось воздуха. Выпучив глаза, он беспомощно повернулся к мистеру Дунстану, который стоял ближе всех.

– Нечем… дышать…

Откуда у тринадцатилетней девочки столько сил? Чтобы оторвать ее от Мэтта, потребовались совместные усилия мистера Дунстана и Джейка. Нет, даже это не помогло. Перед глазами уже начали пульсировать серые пятна. Ему нужен был воздух.

А потом он услышал резкий стук, перешедший в смачный звук. А потом – еще один. Неожиданно он смог вздохнуть.

– Нет, Джейкоб! Не надо больше! – крикнула миссис Дунстан. – Она его отпустила, не бей ее больше.

Когда зрение Мэтта восстановилось, мистер Дунстан вправлял в брюки ремень, а Кристин завывала:

– Ну па-падажди у меня! Па-па-падажди у меня. Ты еще увидишь!

С этими словами она выбежала из комнаты.

– Не знаю, станет вам от этого лучше или хуже, – сказал Мэтт, когда его дыхание восстановилось, – но Кристин – не единственная девочка, которая так себя ведет. В городе есть еще как минимум одна, с которой происходит…

– Меня волнует только моя Кристин, – сказала миссис Дунстан. – А эта… это существо – это не она.

Мэтт кивнул. Но у него было дело, которое надо было сделать немедленно. Найти Елену.

– Если к вашим дверям подойдет светловолосая девушка и попросит о помощи, впустите ее, пожалуйста, – сказал он, обращаясь к миссис Дунстан. – Очень вас прошу. Но не впускайте никаких парней – даже меня, если хотите, – поспешно закончил он.

На секунду его глаза встретились с глазами миссис Дунстан, и он почувствовал, что та поняла его. Она кивнула и торопливо проводила его за дверь.

Ладно, подумал Мэтт. Елена шла сюда, но почему-то не дошла. Значит, снова смотрим на следы.

Он посмотрел. И по следам было понятно, что за несколько футов от владений Дунстанов она, непонятно почему, резко свернула вправо и скрылась в лесу.

Почему? Что-то ее напугало? Или… Мэтт почувствовал приступ тошноты – кто-то обманом заставил ее идти дальше и дальше, пока те, кто мог бы ей помочь, не останутся далеко позади?

Ему оставалось одно. Идти за ней в лес.

29

– Елена!

Что-то ее беспокоило.

– Елена!

Пожалуйста, не надо больше боли. Сейчас боли не было, но она могла вспомнить… о, не надо больше борьбы за воздух…

– Елена!

Нет… пусть все идет как идет. Елена мысленно отодвинула все, что беспокоило ее слух и ее сознание.

– Елена, прошу тебя…

Ей хотелось одного – спать. Вечно.


– Черт тебя побери, Шиничи!

Дамон взял в руки снежный шарик с маленьким лесом, когда Шиничи нашел исходящее от него размытое сияние Елены. В шарике было несколько десятков елей, гикори, сосен – все они росли на абсолютно прозрачной внутренней мембране. Маленький человечек – если бы можно было предположить, что человека можно уменьшить настолько, чтобы он поместился в этот шарик, – видел бы деревья над головой, деревья за спиной, деревья во все стороны – и, пройдя по прямой, вернулся бы в исходную точку, куда бы ни шел.

– Это развлечение, – мрачно сказал Шиничи, внимательно разглядывая Дамона из-под ресниц. – Детская игрушка. Игрушка-ловушка.

– Тебя развлекают такие штуки? – Дамон швырнул шарик на кофеный столик из топляка, стоящий в изысканном домике – тайном убежище Шиничи. Тут-то он понял, почему этот игрушечный шарик был небьющимся.

Дамону пришлось сделать маленькую паузу – всего на одну секунду, – чтобы взять себя в руки. Возможно, Елене осталось жить всего несколько мгновений. Ему надо было быть внимательнее с выбором выражений.

Но, когда эта секунда миновала, из его уст полился поток слов – в основном по-английски и в основном без ненужной брани и даже оскорблений. Ему незачем было оскорблять Шиничи. Он просто пообещал – нет, он дал клятву, что сделает с Шиничи что-нибудь такое, что ему периодически приходилось видеть за его долгую жизнь, прожитую среди людей и вампиров с извращенным воображением. В конце концов Шиничи понял, что вампир не шутит, и Дамон оказался в шарике, а у его ног лежала вымокшая Елена. Ее состояние было хуже, чем подсказывали ему самые худшие опасения. Вывих и множественные переломы правой руки и жутко раздробленная левая голень.

Как ни жутко ему было представлять себе, как она бредет по лесу, растущему в шарике, – по правой руке струится кровь от плеча до локтя, левая нога волочится, как у раненого зверя, – реальность оказалась еще хуже. Волосы, насквозь мокрые от пота и грязи, разметались по лицу. И она была не в своем уме – в прямом смысле этого слова; она была в лихорадке, она разговаривала с людьми, которых здесь не было.

И она становилась синей.

Всех ее сил хватило только на то, чтобы порвать один-единственный побег ползучего растения. Дамон принялся рвать их горстями и яростно выдергивал из земли, если они пробовали сопротивляться или обвиваться вокруг его запястья. Ровно за секунду до смерти от удушья Елена сделала глубокий вдох, но так и не пришла в сознание.

Это была не та Елена, которую он помнил. Когда он взял ее на руки, она не сопротивлялась и не соглашалась – она не реагировала. Она потеряла рассудок от лихорадки, от истощения, от боли, но один раз, наполовину придя в себя, она поцеловала его руку сквозь свои мокрые растрепанные волосы и прошептала: «Мэтт… найди… Мэтта». Она не понимала, кто он, – она вряд ли понимала, кто она сама, – но заботилась о своем друге. Этот поцелуй словно каленым железом прожег всю его руку от кисти до плеча, и с этого момента он стал контролировать ее разум, стараясь изгнать из него ощущение боли – убрать куда угодно – в ночь – в самого себя.

Он обернулся к Шиничи и сказал голосом, в котором сквозил ледяной ветер:

– Лучше всего для тебя будет, если ты придумаешь, как залечить ее раны… Причем немедленно.

Прелестный домик был окружен теми же деревьями, что росли в снежном шарике, – вечнозелеными гикори и соснами. Огонь стал сиренево-зеленым, когда Шиничи прикоснулся к нему.

– Вода уже почти вскипела. Пусть она выпьет чаю вот с этим, – он протянул Дамону почерневшую серебряную фляжку некогда изящной работы, от которой остались лишь грустные воспоминания, и заварочный чайник, на дне которого лежали несколько сломанных сухих листьев и еще что-то малоаппетитное.

– Проследи, чтобы она выпила как минимум три четверти чашки. Тогда она уснет и проснется почти как новенькая.

Потом он ткнул Дамона локтем под ребра.

– А можешь дать ей всего несколько глотков – вылечишь ее наполовину, а потом дашь понять, что от тебя зависит, дать ей еще… или не давать. Так сказать… в зависимости от того, насколько она готова к сотрудничеству…

Дамон молча отвернулся. «Если он будет у меня перед глазами, – думал он, – я его убью. А он может мне еще пригодиться».

– А если ты действительно хочешь ускорить процесс выздоровления, добавь немного своей крови. Некоторым нравится делать вот как, – голос Шиничи от возбуждения звучал все быстрее и быстрее: – Выясняешь, насколько сильную боль человек может вынести, а потом, когда он уже начинает умирать, даешь ему чай и кровь – и начинаешь все сначала… а если он с прошлого раза тебя запомнил… это бывает очень редко… он обычно готов перенести любую боль, лишь бы у него был шанс поквитаться с тобой… – Тут Шиничи хихикнул, и Дамону показалось, что тот не в своем уме.

Но когда Дамон резко повернулся к Шиничи, ему пришлось сдержаться. Шиничи превратился в светящийся огненный контур самого себя, от которого исходили языки пламени, как на фотографиях солнечных вспышек. Дамона едва не ослепило, и он понимал, что его и должно было ослепить. Он сжал в руках серебряную фляжку так, словно держался за собственный здравый рассудок.

Может быть, так оно и было. У него явно был провал в памяти… потом он вдруг вспомнил, как пытался найти Елену… или Шиничи. Елена была с ним, а потом внезапно куда-то исчезла, и виноват в этом мог быть только Шиничи.

– Тут есть современная ванная комната? – спросил Дамон у Шиничи.

– Тут есть все, что ты пожелаешь; просто реши, что именно, перед тем как открыть дверь, и отопри ее этим ключом. А сейчас… – Шиничи потянулся, прикрыв золотые глаза. Он лениво пробежал рукой по блестящим темным волосам с огненными кончиками. – Сейчас пойду посплю под кустом.

– Это единственное, чем ты занимаешься? – Дамон даже не пытался скрыть издевательские интонации.

– Еще я развлекаюсь с Мисао. И дерусь. И хожу на турниры. Они… в общем, тебе надо сходить разок и посмотреть самому.

– Никуда я не пойду, – Дамон даже думать не хотел, что этот лис со своей сестрой называют развлечениями.

Шиничи протянул руку и снял с огня маленький котелок, заполненный кипящей водой. Он вылил бурлящую воду на кучку из древесной коры, листьев и другой мелочи, лежащей на дне потертого металлического чайника.

– Почему бы тебе прямо сейчас не пойти на поиски куста? – сказал Дамон, и это было не просто предложение. Ему надоел этот лис, который уже сделал все, что от него требовалось; Дамону плевать было на трюки, которые Шиничи мог проделать с кем-нибудь другим. Единственное, чего он хотел, – это побыть наедине… наедине с Еленой.

– Не забудь: если хочешь, чтобы она продержалась какое-то время, сделай так, чтобы она выпила все. Иначе ею нельзя будет пользоваться, – Шиничи процедил сквозь мелкое сито темно-зеленую заварку. – Лучше всего – пока она еще не проснулась.

– Ты когда-нибудь отсюда уберешься?


Когда Шиничи перешагнул через трещину между измерениями, внимательно следя за тем, чтобы свернуть под нужным углом и выйти в реальный мир, а не в какой-нибудь другой шарик, он был в ярости. Ему хотелось вернуться и избить Дамона до полусмерти. Ему хотелось активировать сидящего в Дамоне малаха и сделать так, чтобы он… нет, конечно, не убил сладенькую Елену. Она была цветком, нектар которого Шиничи еще не попробовал, и он не торопился зарыть ее в землю.