Лиза Смит - Возвращение. Тьма наступает

– Не буду. А ты побудь здесь с Бонни.

– Ну уж нет, – быстро сказала Бонни. – Я пойду с тобой. – Она сама не понимала, о чьей безопасности беспокоится – своей или Мередит, но в любом случае не собиралась отходить от нее ни на шаг.

Поднявшись наверх, Мередит локтем аккуратно включила свет в коридоре. За второй дверью налево оказалась комната со старой леди, похожей на куклу. Она лежала на середине матраса-футона в самом центре комнаты. Когда они вошли, она села и улыбнулась. От улыбки ее морщинистое лицо стало похожим на лицо счастливого ребенка.

– Мегуми-тян, Бенико-тян, вы пришли меня навестить! – воскликнула она и поклонилась, не вставая.

– Да, – осторожно сказала Мередит. Она поставила поднос рядом со старушкой. – Мы пришли навестить тебя… миссис Сэйту.

– Не шути так. Почему ты не называешь меня Инари-тян? Ты за что-то сердишься на меня?

– Ох уж эти «тяны». Я думала, что «Тян» – это китайское имя. Но Изабель же японка? – прошептала Бонни за спиной Мередит.

Но женщина, похожая на куклу, несмотря на свою старость, глухой все-таки не была. Она прыснула и по-детски прикрыла рот обеими руками.

– Ой, не смешите меня перед едой. Итадакимасу! – Она взяла в руки миску с супом и начала отхлебывать.

– Я думаю, что «тян» – это слог, который прибавляют к имени того, с кем ты дружишь, – как Джимми называет Изабель «Иза-тян», – громко сказала Мередит. – А «Йита-да-кимасу» – слово, которое произносят, когда начинают есть. А больше я не знаю ничего.

Краешком сознания Бонни уловила, что имена «подружек» бабушки Сайту по случайному совпадению начинаются с «М» и «Б». Но вообще она была занята расчетами – пыталась понять, как расположена эта комната по отношению к комнатам первого этажа – особенно к комнате Изабель.

Прямо над ней.

Маленькая старушка перестала есть и принялась пытливо рассматривать их.

– Нет-нет, вы не Бенико-тян и Мегуми-тян. Я поняла. Но они иногда приходят ко мне в гости. Иногда заходит мой дорогой Набухиро. Другие тоже заходят, но они делают нехорошие вещи, но меня воспитывали при храме – и я знаю, как от них избавиться. – По невинному старческому лицу скользнула тень удовлетворенного понимания. – Коре ни ва кицунэ га карандэ исоу да не, – добавила она.

– Простите, миссис Сэйту, что вы сказали? – спросила Мередит.

– Я сказала, что тут явно не обошлось без кицунэ.

– Ки-тсу-не? – переспросила Мередит.

– Без лисы, глупая девочка, – бодро ответила старушка. – Разве ты не знаешь, что они могут превращаться в кого угодно. Даже в людей. Лиса может превратиться в тебя, и тогда родная мать не отличит ее от тебя – настоящей.

– То есть… лиса-оборотень? – сказала Мередит, но бабушка Сэйту уже стала качаться взад-вперед, глядя на стену за спиной у Бонни. – В детстве мы играли в игру, – говорила она. – Все становятся в круг, а один человек встает в центре с завязанными глазами. Потом мы пели песню: «Уширо но шоунен даре? Кто у тебя за спиной?» Я и своих детей научила играть в эту игру и даже сочинила маленькую песенку по-английски.

И она запела голосом, который мог принадлежать или очень старой, или очень молодой женщине, и все время, что пела, не сводила глаз с Бонни:

Бонни почувствовала у себя на шее горячее дыхание. Тихо ахнув, она обернулась всем телом – и заорала. Заорала.

Там была Изабель. Кровь с нее капала на циновки, устилавшие пол. Каким-то чудом она ухитрилась проскользнуть мимо Джима и пробраться в полутемную комнату наверху так, что никто ее не увидел и не услышал. И вот она стояла здесь, похожая на какую-то изуродованную королеву пирсинга – или воплощенный кошмар всякого, кто делал пирсинг себе. На ней были только очень короткие трусики – и больше ничего, если не считать пятен крови и множества каких-то колец, штифтов и игл, вдетых в дырки, которыми она истыкала собственное тело. Она сделала себе пирсинг во всех местах, где в принципе можно делать пирсинг, и еще в нескольких, совершенно неожиданных. Каждое отверстие было неровным, каждое кровоточило.

Ее дыхание было теплым, зловонным и тошнотворным, как запах тухлых яиц.

Изабель высунула розовый язычок. Нет, он не был проколот. С ним произошло кое-что похуже. Каким-то острым инструментом Изабель разрезала эту длинную мышцу вдоль, так что он стал раздвоенным, как у змеи.

Розовый раздвоенный язык лизнул Бонни в лоб.

Бонни потеряла сознание.

Мэтт медленно вел машину по почти неразличимой полосе. Он заметил, что на дороге не было никаких знаков, которые бы на нее указывали. Машина миновала пологий подъем, после которого был крутой спуск, ведущий к небольшому расчищенному участку.

– Держись подальше от колдовских кругов, – сказала Елена нараспев, как будто что-то цитировала. – И от старых дубов.

– Ты о чем?

– Останови машину.

Мэтт остановил машину, Елена вышла и встала в середине поляны.

– У тебя нет ощущения, что мы оказались в колдовском мире?

– Не знаю. Куда побежал этот рыжий зверь?

– Куда-то сюда. Я его видела!

– Я тоже – и ты заметила, что он крупнее лисы?

– Да. И меньше волка.

Мэтт с облегчением вздохнул.

– Бонни мне не поверила бы. А заметила, как быстро он бежал?

– Ни одно существо в нашем мире не может двигаться с такой скоростью.

– То есть ты все-таки считаешь, что нам примерещилось? – едва не заорал Мэтт.

– Нет, я говорю, что мы видели существо не из нашего мира. Вроде того жука, который на тебя напал. Или тех деревьев. Существо, не подчиняющееся законам нашего мира.

Они так и не смогли найти этого зверя, как ни старались. Между деревьями плотной стеной стояли заросли кустарника, но там не было ни просвета, ни убежища, ни следов того, что кто-то там проскочил.

Солнце медленно клонилось к закату. На поляне было красиво, но она не представляла для них никакого интереса.

Мэтт собрался повернуться к Елене и сказать ей об этом, как вдруг увидел, что она быстро выпрямилась, словно ее что-то встревожило.

– Что слу… – Он проследил за ее взглядом и осекся.

Обратный путь перегородил желтый «феррари».

По дороге сюда им не попадался желтый «феррари». На полосе вообще хватило бы места только для одной машины.

И все-таки тут стоял «феррари».

За спиной Мэтта хрустнула ветки. Он обернулся:

– Дамон!

– Вы ждали кого-то другого? – Круглые рей-бэны полностью закрывали его глаза.

– Мы не ждали никого, – раздраженно ответил Мэтт. – Мы просто повернули сюда.

Елена вспомнила: последний раз Мэтт видел Дамона, когда того выгнали из комнаты Стефана, как побитую собаку. Тогда Мэтт хотел дать ему кулаком по физиономии. Она буквально ощущала, что сейчас он хочет того же самого.

Но сейчас Дамон явно был не таким, как тогда, когда уходил от Стефана. Елена чуть ли не кожей ощущала, как от него, подобно тепловым волнам, исходит ощущение угрозы.

– Я понял. Это – твой частный уголок земли, и возделывать его ты будешь сам, – перевел Дамон, и в его голосе послышались заговорщические нотки, что очень не понравилось Елене.

– Нет! – рявкнул Мэтт. Елена поняла, что ей придется позаботиться о том, чтобы он не наговорил лишнего. – Как у тебя вообще язык повернулся? Елена принадлежит Стефану.

– Я бы сказала – мы принадлежим друг другу, – уточнила Елена.

– Ну конечно, конечно, – сказал Дамон. – Одно тело, одно сердце, одна душа. – Елене показалось, что на мгновение там, за рей-бэнами, промелькнуло какое-то… убийственное выражение.

Впрочем, внезапно Дамон заговорил совсем другим голосом – ровным, мурлыкающим:

– Но тогда почему вы здесь вдвоем? – Он говорил, повернув голову к Мэтту и следя за каждым его движением, как хищник, выслеживающий жертву. Все его поведение было гораздо подозрительнее, чем обычно.

– Мы увидели какого-то рыжего зверя, – сказала Мэтт быстрее, чем Елена успела его остановить. – Примерно такого же, как я видел перед аварией.

По рукам Елены вверх-вниз бегали мурашки. Почему-то ей показалось, что Мэтт зря это сказал. Они стояли в полумраке тихой поляны посреди хвойного леса, и ей вдруг стало очень страшно.

Она до предела напрягла свои недавно обретенные органы чувств, напрягла до того, что они, словно газовое платье, раздались вокруг нее, – и почувствовала, что и здесь творится что-то неладное, только ей никак не удается понять, что именно. И одновременно она заметила, что по большому диаметру вокруг них умолкли птицы.

А больше всего ей стало не по себе после того, как она обернулась, обернулась именно в тот момент, когда перестали петь птицы, и увидела, что Дамон тоже обернулся, чтобы посмотреть на нее. Темные очки не давали ей понять, о чем он думает. Остальная часть его лица превратилась в непроницаемую маску.

«Стефан», – тоскливо подумала она, чувствуя себя совершенно беспомощной.

Как он мог покинуть ее – покинуть, когда кругом творится такое? Не предупредив, не рассказав, куда он собирается, не оставив никаких способов связаться с ним… Может быть, ему это и казалось правильным – ведь он так боялся превратить Елену в существо, которое ненавидел в самом себе. Но оставлять ее с Дамоном, когда Дамон в таком настроении, а от ее прежних сил не осталось и следа…

«Сама виновата, – подумала она, запретив себе жалеть себя. – Кто вечно нудил: „Вы же братья, вы же братья“? Кто убеждал Стефана, что Дамону можно доверять? Сама заварила кашу, сама ее и расхлебывай».

– Дамон, – сказала она, – я искала тебя. Хотела кое-что узнать… про Стефана. Ты знаешь, что он ушел от меня?