Менее осторожный муж, наверное бы, хвастался такой чувственностью своей жены и тем самым подвергал ее опасности стать потенциальной добычей какого-нибудь негодяя.

«Но единственный негодяй, который владеет этим секретом, завтра покидает город», – подумал Патрик.


Время шло, и к тому моменту, когда была выпита последняя чашка кофе и съеден последний кусок торта, Эльке почувствовала себя лучше. Желание, чтобы пол немедленно разверзся и поглотил ее, пропало.

«Патрика я скорее всего интересую не больше, чем рецепт приготовления жаркого. Я вот сижу тут рядом, а это его, похоже, нисколько не волнует, в то время как я каждой своей клеточкой чувствую его близость. Сколько раз я приказывала себе не думать ни о чем, ничего не вспоминать, но тело предательски помнит каждую секунду его объятий. Как он смеет сидеть здесь как ни в чем не бывало, а у меня все еще горит в тех местах, где он прикасался?!»

Эльке вдруг захотелось ему отомстить, опозорить его, как он опозорил ее, воспользовавшись ее слабостью. Вечер тянулся бесконечно, казалось, ему не будет конца. Но вот от обсуждения погоды – а эта проблема всегда живо интересовала фермеров – разговор плавно перешел на политику. Пока Патрик молчал, Эльке мало обращала внимания на то, что говорили другие.

– Значит, вы возвращаетесь в Натчез, – сказал мистер Гробе. – Я удивлен, что вы покидаете свое ранчо в такие тяжелые времена.

Патрик ответил то, что он уже говорил прежде Эльке и Отто, то есть о своем желании повидать родителей.

– А мне кажется, что ты рискуешь, уезжая сейчас. Ведь может получиться так, что обратно ты уже не вернешься, – вдруг вмешалась Эльке. – А может быть, настоящим поводом для столь внезапного решения об отъезде являются твои симпатии к южанам?

– Я уже назвал, Эльке, свой настоящий повод, – ответил Патрик, четко проговаривая каждое слово, как если бы она была тупой ученицей, а он школьным учителем. – Ты прекрасно знаешь, что у моего отца рабов нет. Он адвокат, а не плантатор.

Но Эльке уже понесло:

– Но ты не ответил на мой вопрос. Если начнется война, ты останешься в Натчезе и будешь воевать на стороне южан?

Патрик коснулся шрама на своей щеке, желая как бы напомнить всем присутствующим, и ей в том числе, о своем прошлом. После чего пожал плечами и произнес:

– Война – это игра для молодых людей.

– Но ты по-прежнему не желаешь ответить на мой вопрос, – настаивала Эльке. – На чьей стороне ты будешь?

– Я за тех, кто отстаивает правое дело.

– Это не ответ. Подозреваю, что я здесь не единственная, кто хотел бы знать, на чьей стороне ты будешь.

– Я верю, что правительство примет единственно правильное, справедливое решение. – Патрик продолжал готовить все тем же осторожным, взвешенным тоном. – Насколько я понимаю, правительство в Вашингтоне уделяет достаточно времени местным проблемам.

– Ты вот упомянул справедливость. А как по-твоему, справедливость включает право иметь рабов?

Наконец Патрик посмотрел на нее и сразу крепко приковал к месту бездонной глубиной своих глаз.

– Меа culpa.[12] Ты права, Солнышко. Я родился южанином, я – сын Юга и считаю, что плантаторов не следует вынуждать отпускать своих рабов.

Его слова сопроводил легкий ропот неодобрения. Либерально настроенным немецким переселенцам рабство было ненавистно.

– Но теперь я техасец, – продолжил Патрик, его взгляд, прежде чем возвратиться обратно к Эльке, долго блуждал по комнате. – Ты знаешь о моей привязанности к ранчо. Твои друзья правы, дав ему название «Страсть Прайда». Я возвращусь сюда, и ничто в мире не помешает мне это сделать. Надеюсь, я ответил на твой вопрос?

Отто не мог понять, что это нашло сегодня на Эльке. Ему всегда казалось, что визиты Патрика доставляли ей удовольствие, она даже их с нетерпением ждала. И вот теперь вдруг ни с того ни с сего взяла и набросилась на Патрика.

– Тебе это может не нравиться, Liebling, мне тоже, но Техас – это рабовладельческий штат, – сказал Отто, надеясь таким способом успокоить ее. – Мы должны быть благодарны судьбе, что большинство рабовладельцев живет южнее реки Бразос.

Отто всегда гордился своим умением разрешать спор мирным способом, избегая конфронтации.

– Не знаю, как вы, а я решил голосовать за Линкольна, – продолжил он. – Это единственный кандидат, кто выказывает умеренные взгляды, и, я думаю, он сделает все, что в его власти, чтобы удержать союз от распада.

– Я согласен с тобой, – сказал Уильям Арлехегер, столяр-краснодеревщик. – Этот парень, Линкольн, позаботится, чтобы бизнес процветал, nicht wahr?

К ужасу Отто, Эльке вскочила на ноги, тяжело дыша, со сверкающими глазами. Вид у нее был грозный и в не меньшей степени очаровательный.

– Я не могу вас понять. При чем тут бизнес, когда речь идет о человечности? Рабство – это страшная болезнь, разъедающая душу страны. Мои родители приехали сюда, потому что верили, что все люди равны перед Господом. Они умерли с этой верой. Большинство из вас тоже потеряли своих близких. И вот теперь вас заботит только одно – хорошо ли это для бизнеса, или нет.

– Мы прошлое не забыли. Но пришло время подумать и о будущем, – сказал мистер Гробе.

– Не знаю, как вы все, – продолжила Эльке, – но я не смогу жить в согласии с собой, если не буду делать все от меня зависящее, чтобы запретить рабство. Если надо, я пойду по всему штату и буду агитировать за это, в общем, пойду на любой риск…

– И тем самым наживешь себе кучу неприятностей, – прервал ее Патрик хриплым голосом. – Если придет время выбирать, Техас, несомненно, будет на стороне южан.

– Немецкие переселенцы за отделение южных штатов голосовать не будут.

– Будут, не будут, это значения не имеет. Тем хуже для них, они окажутся в кольце врагов.

– Я не боюсь этого. Найду способ справиться и с врагами.

– Так же, как справилась сегодня днем с Детвайлерами? – жестко спросил Патрик.

«Надо что-то делать, – подумал Отто со смесью раздражения и гордости, – моя прямолинейная жена зашла что-то уж слишком далеко. Надо разрядить напряжение».

– Надо было видеть, как моя Эльке сегодня утром направила ружье на Детвайлеров, – сказал он вслух.

У Отто был дар рассказчика. Любой факт в его пересказе становился много интереснее, чем был на самом деле. Теперь он мобилизовал все свои способности и все-таки добился улыбок. Только Эльке и Патрик оставались серьезными.

«Что, скажите на милость, на нее нашло? – продолжал размышлять Отто. – Может быть, эта сцена с Детвайлерами так ее огорчила? Или она рассердилась на меня за то, что я не вмешался, а переложил все на Патрика? Да, скорее всего это».


– Я должен извиниться за поведение моей жены, – сказал Отто Патрику после того, как гости разошлись и Эльке удалилась в спальню.

– В этом нет никакой нужды. Она имеет право на свое собственное мнение. Мне бы только хотелось, чтобы она не высказывала его так безрассудно повсюду. Я хочу повторить то, что уже говорил. Это опасно.

Отто вернулся к своему месту у огня.

– Неужели это так опасно?

– Одно дело, когда Эльке высказывает свои взгляды среди друзей, которые их разделяют. И совсем другое, если она поедет по штату с развевающимся знаменем аболиционизма.

– Но разве хоть один мужчина осмелится тронуть женщину?

– На воине, Отто, гибнут не только солдаты. Гибнут также женщины и даже дети. А кроме того, всегда находятся такие негодяи, как Детвайлеры, которым безразлично, кто перед ними.

Отто тяжело вздохнул. В первый раз, с тех пор как команчи подписали мирный договор и в этих местах стало спокойно, он почувствовал страх. Ужасный, позорный страх.

Внезапно Патрик наклонился ближе и сжал его плечо.

– Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Никогда Отто не видел Патрика таким серьезным.

– Что?

– Обещай не упускать свою жену из виду, даже если для этого потребуется ограничить свободу ее действий. Только так ты можешь отвести от нее опасность.

– Обещаю, – ответил Отто. Однако глубоко внутри себя он сознавал, что не потянет.

Отто принял решение эмигрировать в Америку в 1845 году, потому что в Германии такому, как он, не было места. Так по крайней мере он объяснял это всем.

Дело в том, что в Германии, еще со времен Французской революции, так никогда спокойно и не было. Ходили постоянные слухи о надвигающейся войне, и это пугало Отто до смерти. Он боялся выходить из дома, боялся ходить на работу и возвращаться домой. Он покинул свою родину, и вот теперь, к его ужасу, здесь назревает то же самое.

Внезапно Отто почувствовал огромную усталость. Он шел по короткому коридорчику к спальне, и предупреждение Патрика звенело в его ушах, как погребальный колокол.

Тихо открыв дверь, он проскользнул внутрь. На постель, где лежала Эльке, падал лунный свет, превращая ее золотистые волосы в мерцающее серебро.

«Боже, как она прекрасна», – подумал Отто.

Его вдруг потрясла мысль, что с такой вот красотой он ложится в постель каждую ночь уже много лет подряд. Этого не может быть. Это невероятно!

Вообще-то Отто и не предполагал, что когда-нибудь женится. Но с появлением Эльке его жизнь изменилась, она заполнила собой весь его мир.

До встречи с ней плотские радости его особо не занимали. Кругом было много мужчин, поступками которых руководила не большая голова на плечах, а маленькая в штанах. К таким мужчинам он обычно испытывал жалость. Теперь уже Отто давно так не думал. Его маленькая головка то и дело властно заявляла о себе. Вот и сейчас он не мог дождаться, когда окажется в постели.

– Ich liebe dich,[13] – прошептал он ей на ухо.

– Ну зачем ты опять по-немецки? Не надо, – пробормотала Эльке сквозь сон.

– Я очень тебя люблю, Эльке. Позволь мне войти в тебя сейчас. – Отто тесно прижался к ней.

Эльке, разумеется, и не думала спать – просто притворялась, потому что не хотелось разговаривать. Но ей следовало бы помнить, что после такого количества шнапса не разговорами он будет с ней заниматься.