-Я видела, как ты смотрел на меня недавно, - произнесла Алина, и на ее лице зажегся яркий румянец. – Я знаю твои мысли, так же как знаю свои. И не взирая на то, что я чувствую к тебе, на то, что ты для меня, неужели я не могу получить хотя бы… хотя бы… - она силилась подобрать правильное слово, - иллюзию?

-Нет, хрипло ответил он. – Потому что скоро иллюзия рассеется и нам обоим будет гораздо хуже, чем сейчас.

-А будет ли? – Алина прикусила губу и посмотрела в сторону, ее пальцы сжались, словно она хотела изгнать эту правду, что сейчас висела между ними.

-Я умру, прежде чем обижу тебя, - мрачно сказал МакКена. – Если я поцелую тебя сейчас, то потом поцелую и второй. И третий, и буду целовать дальше, пока уже не останется места, способного меня остановить.

-Ты не знаешь, - попыталась было начать спорить Алина.

-Нет, знаю.

Они смотрели друг на друга, посылая молчаливый вызов. МакКена пытался выглядеть бесстрастно. Он прекрасно знал Алину, и понимал, что если она заметит в его облике хоть какое-то сомнение, она немедленно нанесет свой удар.

В конце концов, Алина отвела взгляд.

-Хорошо, - прошептала она, больше для себя, чем для него. – Ее спина выпрямилась, и голос потерял краски. – Так мы встретимся у реки завтра на закате? Покидаем камни, поговорим, немного порыбачим. Как прежде. Этого ты хочешь?

Прошло много времени, пока МакКена смог говорить.

-Да, - пробормотал он хрипло. Это было все, что он мог получить от нее. И, Боже, это было лучше, чем ничего.

Кривая усмешка появилась на ее губах, когда она посмотрела на него.

-Ну, тогда ты должен идти отсюда, пока тебя не поймали. Только сначала наклонись, я приглажу тебе волосы, а то они торчат в разные стороны.

Если бы МакКена не был столь рассеян и опечален, он бы непременно сказал, что нет никакой надобности в том, чтобы она улучшала его внешность. Он шел в свою комнату, под конюшней, где стояли в стойлах пять дюжин лошадей, и им было положительно наплевать на его прическу. Но он автоматически наклонился, в силу привычки потворствуя любому ее желанию.

Вместо того, чтобы пригладить его непослушные черные волосы, она приподнялась на носочки, скользнула своей ладонью на его шею и приблизила свой рот к его.

Это поцелуй поразил его, словно молния. Он издал низкий стон и все его тело словно застыло от пронзившего его наслаждения. О, Боже, ее губы, такие мягки и нежные прижимались к его рту в неумелом поцелуе. Алина знала, что ничто на свете не могло заставить его теперь оттолкнуть ее. Мускулы его затвердели, и он стоял, пассивно бросив руки вдоль тела, чтобы не дать возбуждению захлестнуть его. Он любил ее, хотел ее со всей силой, юношеской свирепостью, слепым обожанием. Его шаткий самоконтроль держался не более минуты, и он, громко застонав, обхватил ее руками.

Тяжело дыша, он целовал ее снова и снова, одурманенный мягкостью и податливостью ее губ. Алина отвечала нетерпеливо, а ее пальцы скользила по его плечам, зарывались в его темные волосы. Удовольствие от объятия было невыносимым. МакКена не мог заставить себя сдержать пыл поцелуя, делая его все более агрессивным, пока она не раскрыла свои губы и невинном ожидании. Он немедленно воспользовался этим, исследуя края ее зубов, влажную и горячую глубину ее рта. Это удивило ее, и он, почувствовав это, стал тихо что-то бормотать, пока Алина не расслабилась. Его руки обхватили ее плечи и затылок, а его язык все больше погружался в ее жаждущий рот. Алина задыхалась и сильнее обхватила его плечи, отвечая со страстью и какой-то застенчивой чувственностью, которая буквально опустошала его. МакКена желал любить и целовать каждую ее частицу, дать ей такое наслаждение, которое невозможно вынести. Он уже знал, что такое желание. И хоть опыт его был невелик, девственником он уже не был. Но никогда еще он не сталкивался с такой агонией чувств и физического голода… с таким жгучим искушением, с которым невозможно справиться.

Оторвавшись от ее лица, МакКена зарылся в полуночный блеск ее волос.

-Зачем ты сделала это? – простонал он.

В ее легком смешке слышалась затаенная боль.

-Ты для меня все. Я люблю тебя, я всегда буду…

-Шш, - он легонько встряхнул ее, чтобы заставить замолчать. Держа ее в своих объятиях, он взглянул в ее поднятое лицо. – Никогда больше так не говори, иначе я покину Стоуни Кросс.

-Мы убежим вместе, - со страстью произнесла она. – Убежим туда, где никто не сможет нас найти.

-Черт побери, ты понимаешь, насколько безумно это звучит?

-Почему безумно?

-Ты действительно думаешь, что я разрушу твою жизнь таким способом?

-Я принадлежу тебе, - упрямо пробормотала она. – Я все сделаю для того, чтобы быть с тобой.

Она верила в то, что говорила. МакКена видел это в ее глазах. Это разбило его сердце, так же как и привело в бешенство. Дьявол, она знала, что различия между ними непреодолимы и должна была принять это. Он не мог оставаться здесь, чувствуя постоянное искушение и зная, что если он пойдет у него на поводу, это приведет к краху их обоих.

Взяв в ладони ее лицо, МакКена позволил себе прикоснуться пальцем к ее левой брови, и пройтись по ее теплой гладкой щеке. И от того, что не смог замаскировать нежность своего прикосновения, он заговорил с холодной бесстрастностью.

-Ты сейчас думаешь, что хочешь меня. Но ты изменишься. В один прекрасный день ты поймешь, что легко можешь забыть меня. Я бастард. Я слуга. Даже не самый важный слуга…

-Ты моя вторая половина.

Окунувшись в молчание, МакКена закрыл глаза. Он ненавидел свой собственный отклик на нежные слова и собственное удовольствия, когда впитывал их.

-Проклятие. Ты делаешь невозможным мое присутствие в Стоуни Кросс.

Алина отпрянула от него, и все краски слетели с ее лица.

-Нет. Не уходит. Прости, МакКена, я ничего больше не скажу. Ты ведь останешься, правда?

Он внезапно почувствовал горечь боли, которую непременно испытает, боль от смертельной раны, когда ему придется покинуть ее. Алине было девятнадцать. Ему остался один год с ней. Может, даже меньше. Тогда мир откроет для нее двери, а он станет опасным воспоминанием. Или хуже – стыдом. Она заставит себя забыть эту ночь. Она не захочет вспоминать, что говорила мальчику с конюшни, стоя на залитом лунным светом балконе. Но до тех пор…

-Я останусь так долго, как смогу, - сказал он глухо.

Радость вспыхнула в ее глаза.

-А завтра? – напомнила она. – Мы встретимся завтра у реки?

-Завтра на закате, у реки, - ответил МакКена, почувствовав утомление от вечно борьбы с самим собой, от вечно желания недоступного.

Похоже, Алина прочитала его мысли.

-Прости меня.

Ее тихий шепот рассыпался в темноте ночи, подобно лепесткам падающего цветка. И МакКена долго слышал его, пока спускался с балкона.

Когда МакКена растворился в тени ночи, Алина вернулась в свою комнату и прикоснулась к губам. Ее пальцы словно втирали его поцелуй глубоко в нежную кожу губ. Его рот был так горяч, и поцелуй оказался таким сладким и острым одновременно, приправленным ароматом яблок, которые он, наверное, стянул в кухне. Тысячи раз она представляла себе его поцелуй, но ничто не подготовило ее к такому чувственному взрыву.

Она хотела, чтобы МакКена заметил ее, как женщину, и, наконец, преуспела в этом. Но она не чувствовала триумфа, только отчаяние и безысходность, что были остры, как наточенное лезвие клинка. Она знала, что МакКена считает, будто она не понимает всей сложности ситуации, хотя на дела, она знала все даже лучше чем он.

С самой колыбели ей вдалбливали одно: люди их класса не сходятся с простолюдинами. Молодой человек, подобный МакКене, был недосягаем для нее. Все от самой верхушки до низов общества понимали и принимали такое положение дел, и боялись, что оно может измениться. Они с МакКеной могли бы с таким же успехом принадлежать разным видам, с горькой усмешкой думала Алина.

Но почему-то Алина видела МакКену не так как все остальные. Он не был аристократом, но и мальчиком с конюшни тоже. Если бы он был рожден в семье аристократов, он стал бы гордость всей палаты пэров. Было чудовищно несправедливо, что его жизнь началась так несчастливо. Он был умен, красив, трудолюбив и все же никогда не сможет преодолеть те условности и социальные ограничения, что он получил при рождении.

Она помнила тот день, когда он впервые появился в Стоуни Кросс Парке, маленьким мальчиком с неровно обрезанными черными волосами и глазами, что не были ни голубыми, ни зелеными, а застыли где-то посередине цветов. Согласно расползшимся слухам, он был незаконнорожденным ребенком деревенской девушки, сбежавшей в Лондон, забеременевшей и умершей при родах. Несчастливый малыш был отправлен обратно в Стоуни Кросс, где о нем заботились бабушка с дедушкой до тех пор, пока не стали совсем немощны. Достигнув возраста восьми лет, его направили в Стоуни Кросс Парк, где сделали мальчиком на побегушках. В его обязанности входила чистка туфель других слуг, помощь горничным, он таскал вверх и вниз по лестнице тяжелые ведра с водой, шлифовка серебряных монет, чтобы ни граф, ни графиня не видели и следа грязи, оставшихся от рук какого-то торговца.

Его полное имя было Джон МакКена, но в имении уже имелось три слуги с этим именем, так что решили, что мальчика будут назвать по фамилии, пока не дадут новое имя. Но об этом как-то позабыли, и он так и остался просто МакКеной. Вначале слуги вообще не обращали на него внимания, кроме, разве что, экономки, миссис Фэрклот. Она была широколицей, розовощекой женщиной, которая была единственным родителем для МакКены, которого он знал. На самом деле, даже Алина и ее младшая сестра Ливия были гораздо ближе к миссис Фэрклот, чем к своей матери. Не важно, насколько она была занята, экономка всегда находила время, чтобы поговорить с детьми, пожалеть ушибленный палец, восхититься пустым птичьим гнездом, или приклеить отколотый кусочек игрушки.