Сказать, что Пегги Митчелл была выдающимся репортером, было бы преувеличением, хотя бы потому, что у нее никогда не было устойчивой точки зрения на явления жизни и она редко включала отступления на экономические или политические темы в свои статьи. Но был у нее редкий дар находить темы для статей, вызывающие читательский интерес, а кроме того, она обладала прекрасной способностью описывать то, что она видела и слышала, в необычной свежей манере.

Дотошный интервьюер, она часто скрывала информацию, полученную от кого-либо. И когда она в первый раз использовала в статье такого рода новости, Энгус выхватил эту статью из раздела очерков и отправил вниз, в отдел новостей к Харли Бранчу. Перкенсон, наконец, понял, так же, как Медора и все остальные сотрудники, что у Пегги был просто нюх на всякого рода истории и острый глаз на детали; она могла, к примеру, взять отчет Общества помощи путешественникам или Гуманитарного общества Атланты и превратить его в сжатое, но захватывающе интересное повествование, которое достойно было занять первую страницу воскресного номера журнала.

При любой возможности Марш сопровождал Пегги на задания. Его собственная работа была достаточно рутинной и скучной, и он с готовностью принимал участие в ее жизни, получая удовольствие от ее приключений и радуясь ее достижениям. При этом он предусмотрительно оставался в тени (на заднем плане), поджидая ее в вестибюле отеля, когда она, к примеру, шла брать интервью у какой-нибудь заезжей знаменитости, либо оставаясь в машине, если ей приходилось заходить в дом, в тюремную камеру или больничную палату.

Работа, Джон и заботы о большом доме на Персиковой улице оставляли Пегги мало свободного времени, и она все реже и реже виделась со своими старыми друзьями по яхт-клубу. Отец и брат были весьма рады этому, усматривая в этом благотворное влияние Марша. И это было так, за некоторым исключением, а именно, что Пегги, наконец, нашла себе занятие по душе — собирать факты, встречаться с интересными и волнующими людьми, путешествуя при этом по всему городу.

Интересно, что меньше всего в ее работе журналиста ей нравилось сидеть за своим старым «ундервудом» и писать статьи. Как замечала Медора, «писание всегда давалось ей с трудом. Я всегда могла определить, когда дело у нее не двигалось с места: в такие моменты она доставала губную помаду и начинала долго и тщательно красить губы».

А однажды ясным весенним утром Пегги ради статьи позволила обвязать себя боцманской цепью, которая, как она решила, была примерно в ладонь шириной, и вылезла из окна верхнего этажа 15-этажного здания, выбранного в качестве имитации Стоун-Маунтин — места, где скульптор Борглум работал над «самым впечатляющим в мире монументом в честь Конфедерации Юга». Идея состояла в том, что Пегги должна была сымитировать опыт Борглума и его помощников, также вынужденных работать на высоте сотен футов над землей.

Она писала:

«В огромной рабочей спецовке, похожей на костюм водолаза, с молотком и зубилом, дополнявшими мое снаряжение, я обвязалась цепью и повисла далеко за окном. Головокружительный вихрь — дома, окна, проблески неба, встревоженные лица в окнах, все смешалось в мгновение, показавшееся вечностью; тошнота, а затем — бац! Завершив первый круг в воздухе, я вновь очутилась лицом к стене, ударившись об нее со страшной силой. Стена не пострадала. Она была грубой и жесткой и ударила меня во время толчка, но она была надежной и прочной. Но прежде чем я успела ухватиться за нее, третий закон Ньютона заявил о себе — для любого действия есть равносильное и противоположно направленное противодействие — и, подобно маятнику, я вновь стала раскачиваться над огромным широким миром.

«Эй! — закричал далекий голос. — Смотри вниз и улыбайся!» Улыбайся! Ха! Улыбайся! Представьте себе это в такой момент! Если бы обе мои руки не были так заняты тем, что хватались за кожаные ремни, я бы «посмеялась» ему кулаком. Глянула вниз, чтобы послать ему самый резкий и презрительный взгляд из моего репертуара и — что за ощущение!

Осознание того, как высоко над миром я нахожусь, пронзило меня. Появилось отвратительное ощущение «под ложечкой». Я подпрыгнула. Центр колебаний пронесся подо мной за одно ужасное мгновение, я висела там, крутясь, с одними лишь просунутыми под мышками кожаными ремнями, отделявшими меня от невероятно твердой улицы, находившейся в 200 футах подо мной.

К счастью, я так крепко была обвязана ими, что едва могла дышать, и потому ремень выдержал. Сотрудники спустили меня еще ниже по стене и, еще немного покрутив, решили, что я достаточно послужила интересам журналистики, и согласились втащить обратно в окно. Все было кончено. Ощущение твердого пола под ногами вернуло мою старую веселую способность блефовать, и я, выдавив жалкое подобие улыбки, объявила: «О, это было совсем недурно!»

Сразу после публикации этой статьи, которая была снабжена фотографией Пегги на стене, она отправилась к Энгусу Перкенсону, с тем чтобы попросить его дать ей возможность написать несколько очерков, относящихся к более высокому литературному классу. Ей хотелось бы сделать серию из четырех очерков о женщинах, вошедших в историю Джорджии, и хотя Перкенсон был не в восторге от подобной затеи, но в конце концов согласился, правда, с оговоркой, что они будут написаны в свободное от написания других, более важных статей (таких, как «Из футбольных игроков получаются лучшие мужья» или «Как настоящая леди отвергает предложение») время.

Для начала Пегги отправилась в библиотеку Карнеги в поисках материала по истории Джорджии для своей работы. Судя по тому, с каким усердием и методичностью приступила она к поискам, тема эта глубоко волновала ее, и, как она говорила Медоре, — ни одно из прежних заданий не вызывало в ней такого энтузиазма, как это.

Для первой статьи под названием «Императрица Джорджии и женщины-солдаты» она выбрала судьбы четырех женщин-южанок. Единственная из них, кто полностью соответствовал распространенному стереотипу о женственных южанках, была Ребекка Латимер Фелтон, первая женщина, ставшая сенатором США, хотя и не благодаря выборам, а путем назначения после смерти ее мужа.

Остальные же из квартета Пегги были Люси Матильда Кенни: «крупная, мужеподобная с виду, прекрасно стрелявшая из винтовки и абсолютно бесстрашная, она, переодевшись мужчиной, вместе со своим молодым мужем была в числе первых добровольцев из Джорджии, ушедших на Гражданскую войну, и ставшая «героем» в битве при Шарпсбурге. При этом она никак не выдала себя до того момента, когда ее «приятель» (и муж) был убит во второй битве у Манассаса, и, таким образом, ей пришлось везти его тело домой; Мэри Масгроув, коронованная греческая императрица, которая «несмотря на годы цивилизующего влияния колонии и трех следующих друг за другом замужеств за белыми мужьями, так и осталась дикой и непокорной до самой смерти»; «косоглазая» Нэнси Харт, шести футов роста, полная, крепкого телосложения, рыжая и косая. Ее соседи часто говорили, что и нрав у нее тоже «косой» — упрямый и своенравный.

Во время войны за независимость Нэнси Харт убила одного тори и в одиночку захватила в плен отряд мародеров, состоявший из британских солдат, ворвавшихся в ее кухню. Впоследствии часто цитировались слова, якобы сказанные ею при этом: «Я не собираюсь кормить всяких тори своим пудингом».

На следующий день после выхода статьи Энгус Перкенсон пригласил Пегги в свой кабинет и показал ей груду писем, полученных газетой, в которых читатели выражали протест против содержания статьи. Автора обвиняли во всех грехах: от клеветы на женщин штата Джорджия до фальсификации истории в интересах сбыта газеты. Страшно расстроенная этими обвинениями, Пегги спросила шефа, не сможет ли она опубликовать статью, в которой докажет подлинность всех исторических фактов, но получила отказ, а кроме того, к ее великому сожалению, и остальные статьи из задуманной ею серии были отменены.

Пегги с большим трудом воспринимала критику, которая надолго отбивала у нее всякую охоту к написанию чего-либо. Поэтому, чтобы защитить ее от подобной опасности, Медора никогда не показывала Пегги никаких отрицательных отзывов на ее статьи, поскольку высоко ценила журналистские способности Пегги и не желала потерять ее для газеты.

И именно чрезмерная чувствительность Пегги к критике, непреодолимая потребность писать пространные ответы на любые критические замечания, ее мгновенная вспыльчивость в ответ на критику и были причиной того, почему Медора и Энгус Перкенсоны так редко поручали ей более или менее значительные статьи. И хотя это помогало сохранять мир и спокойствие в отделе очерков, но в то же время не позволяло Пегги добиваться каких-то весомых достижений на ниве журналистики.

Хотя было уже около пяти часов дня, яркое желтое солнце все еще ослепительно сияло на летнем небе, когда Пегги сошла с трамвая и стала переходить улицу. Было 10 июля 1923 года. Солнечный свет был так ярок, что она уже почти дошла до тротуара, прежде чем увидела зеленый спортивный автомобиль, припаркованный у ее дома. Ред Апшоу, загорелый и подтянутый, вышел из машины и стоял, загораживая ей дорогу.

Она была уверена, что если еще когда-нибудь увидит его, никаких чувств, кроме ярости и гнева, не испытает. На деле же все оказалось иначе. После короткого обмена приветствиями она пригласила его зайти.

Дома была одна Бесси: Стефенс с отцом — все еще на работе. Некоторое время Пегги и Апшоу разговаривали в гостиной, рассказывая друг другу, чем каждый из них занимался в течение этих шести месяцев их раздельной жизни, причем Пегги даже не упомянула о том, что встречается с Джоном Маршем.

В показаниях, данных ею месяц спустя под присягой, когда в суде слушалось дело о разводе, Пегги заявила, что примерно через десять минут разговора они с Апшоу покинули гостиную и поднялись в их общую спальню. Она, однако, не упомянула о почти полугодовом раздельном проживании, не сказала и о том, добровольно или нет поднялась она с Редом наверх. Как-то, находясь в уединении больничной палаты она заявила: «Мистер Апшоу потребовал от меня выполнения моих супружеских обязанностей после того, как ударил меня кулаком по левой руке, чуть выше локтя». Судебный уполномоченный спросил ее тогда: не давала ли она повода для подобной жестокости мужа? «С самых первых дней нашего супружества я всегда была доброй и любящей по отношению к мужу, и у него никогда не было ни малейшего повода выражать недовольство мною», — ответила Пегги. Она отказала ему в удовлетворении его супружеских прав из-за боязни, что он может обойтись с нею «грубо и бесчеловечно».