Вдруг Анна поняла, что кричит и стонет знакомый ей голос, поняла, что она сама оказалась не на земле и не на небе, а где-то в неведомом пространстве, где бродят по серой пустынной дороге, скитаются призрачными тенями неприкаянные души тех, кому суждено вечно скитаться и никогда не обретать покоя. Страшный бездонный, безбрежный мир, постоянно изменяющая виртуальная реальность, мрачный коридор с бесконечным множеством дверей. и каждая из них ведет в никуда... И этот крик, и стон, такой мучительно знакомый, это был крик неприкаянной души Германа, раздающийся вдалеке, крик ее бывшего мужа, когда-то любимого, потом ненавистного, умного партнера, покровителя, опасного врага, преступника, убийцы... Вдруг она отчетливо услышала свое имя. Он звал ее. Но куда? И почему она сама оказалась здесь? Разве живые попадают сюда?...


...А меня давно уже нет,

Может пять, может десять лет,

Ходит — бродит мой двойник,

По свету гуляет,

Поднимает воротник,

Слухи собирает...


Кто же это? Она сама или ее двойник? Но вот голос Германа все громче, все ближе... И наконец он сам выходит из мглы и приближается к ней.

— Анна, помоги мне, Анна... — шепчет он хриплым, отчаянным голосом, протягивает к ней руки.

Она ускользает, прячется за какой-то дверью.

— Анна, не уходи, умоляю, только ты одна можешь спасти меня...

— Герман, почему ты не убил меня? — произносит ее голос.

— Ты мне нужна! — шепчет он, находя ее на ощупь в темноте и прижимая к стене.

— Ты мне отвратителен! Я ненавижу тебя! Отпусти меня!

— Как я могу тебя отпустить совсем? Ты мне нужна, только ты, и никто больше в мире.

— Не подходи! — закричала она.

— Нет! — Он протянул к ней руки, — Анна, спаси мою душу. Нет сил больше бродить в этом ужасном лабиринте. Это страшнее жизни, страшнее смерти, страшнее всего, что ты только можешь себе представить... Анна. помоги мне, спаси мою ужасную грешную душу!

— Но я не могу тебе помочь... Ведь меня давно уже нет, может сто, может двести лет...

— Ты жива... Я знаю, что ты жива. Но подожди, не уходи, ты должна мне помочь! Я не могу без тебя, Анна!

— Ты утащил и меня в лабиринт, ты увел меня за собой. Но я никогда не буду твоей, я никогда не буду с тобой. Моя душа не принадлежит тебе! Моя душа навсегда отдана другому...

И снова раздался тоскливый, невыносимо тоскливый стон, словно звон оборванной струны... А потом откуда-то издалека голос Леонида, живой, веселый, такой родной произнес.

— Я держу в руках компас и знаю, где твоя путеводная звезда. Ничего не бойся. Мы вместе пойдем по этому лабиринту и в конце концов найдем выход!..

Но она не видела его, а только слышала голос.

— Где ты?! — закричала она.

Он протянул к ней руку, освещенную в темноте, словно и вправду держал в ней путеводную звезду... Анна бросилась ему навстречу, но вдруг поскользнулась, не удержалась на ногах и покатилась куда-то вниз...


— Анна! Что с тобой, родная? Почему ты плачешь? — испуганно спросил Белов, склонившись над ней.

Анна с трудом открыла глаза, не понимая, где она, кто рядом с ней. Но вот она увидела перед собой встревоженное лицо Леонида. Он ласково гладил ее по лицу, он нежно целовал ее мокрые от слез щеки.

— Сон дурацкий... Страшный такой... — прошептала она, прижимаясь к нему всем телом и пряча голову у него на груди.

— Прости, это я дурак, наговорил бог знает чего, вот тебе и снятся кошмары.

— Никакой ты не дурак! Просто нельзя, наверное, жить так, будто не было прошлого... Мы только вид делаем, а оно нас достает, во сне находит... Это ты прости меня...

— За что, родная? Мне не за что тебя прощать! Мне все равно, что было с тобой. Да что бы ты ни делала раньше — разве это имеет для нас значение? Только не плачь, и страшные сны не смотри! Ладно?

— Я постараюсь... — прошептала Анна.

— Знаешь что... — Белов встал с постели, взял сигарету и пепельницу, — хочешь, устроим праздник?

— Праздник? Какой? Почему? — спросила Анна растерянно.

— Да просто так! Без всякой особой причины, экспромтом, исключительно для того, чтобы отвлечься от мрачных снов и поднять настроение. Пусть будет необыкновенный, фантастический пикник, "Пикник на обочине", как у Стругацких, или "Бал Сатаны", как у Булгакова! Да все что хочешь, только не плачь! "Наша судьба то гульба, то пальба...", — сказал он весело.

Но Анна почему-то печально глядела на Леонида, молчала и думала о чем-то своем...

— Ну, так как насчет пикника? — спросил он изменившимся, ласковым, но совсем уже не веселым голосом, стараясь заглянуть ей в глаза.

— Не знаю... — тихо ответила она, рассеянно глядя куда-то в пространство, мимо него. Потом вдруг встала, накинула халат и ничего больше не сказав, исчезла в ванной комнате.

Продолжения разговора тогда так и не последовало, а пикник и вовсе не состоялся. И вообще с этого дня вдруг все изменилось... Анна стала какой-то необычно рассеянной и молчаливой, на ее лице появилось печальное выражение, взгляд становился все более тусклым и отрешенным.

Сначала Белов не придавал этому особого значения, но вскоре странное состояние Анны начало всерьез беспокоить его. Она то бесцельно бродила по комнате, то садилась в кресло с какой-нибудь книгой или газетой в руках, которую тот час бросала, то вдруг хваталась за карандаш или кисть, кидалась к мольберту, но тут же бессильно опускала руки и отворачивалась от белого листа, медленно подходила к окну и подолгу не шевелясь стояла, прижавшись лбом к стеклу и глядя куда-то в пространство... Он пытался как прежде разговаривать с ней, вызывая на откровенность, но она отвечала рассеянно, часто невпопад, или вовсе оставалась безучастной, и явно избегала любых его попыток проникнуть к ней в душу. Больше того, она вообще стала как бы сторониться его, и проявлялось это не только в ее поведении и поступках, но и в еле уловимых взглядах, жестах, вздохах...

Он видел, что она и сама страдает от того, что с ней происходит, все чаще замечал, что у нее припухшие красные веки, но не знал, как подступиться к ней, как вызвать ее на откровенный разговор, как помочь ей внутренне раскрепоститься и поведать ему свои сомнения, страхи и душевные тайны. Она почти все время молчала, и он никак не мог понять, что происходит в ее душе на самом деле. Они жили в одной квартире, спали в одной постели, по утрам пили кофе за одним столом, но пропасть, внезапно образовавшаяся между ними, увеличивалась неудержимо. Белов с отчетливой ясностью видел, как Анна все больше внутренне отдаляется от него, и это приводило его в полное отчаяние. Так продолжалось еще какое-то время, но однажды он, внезапно войдя в кухню, увидел ее тоненькую ссутулившуюся фигуру, стоявшую у окна, бессильно опущенные и слегка вздрагивающие плечи. И он не выдержал, подошел к ней, взял за руки, поднес их к губам, с тревогой заглянул ей в глаза.

Она не вырвала своих рук, но сразу отвернулась и испуганно отвела взгляд в сторону.

— Анна! — сказал Белов. — Если я тебе надоел, я могу уехать и не появляться здесь до тех пор, пока ты сама ни захочешь меня видеть! Ты только скажи, что мне делать, и я все сделаю, все сделаю, что ты скажешь! Пойми, я люблю тебя и хочу только одного — чтобы тебе было хорошо!

— Спасибо, Леня, только мне ничего не надо и ничего не хочется, — ответила она тихо. — Ты за меня не волнуйся и не обращай внимания на мою хандру. Просто у меня работа не клеится, вот я злюсь на себя. Надо заставить себя работать, тогда все пройдет... А ты тут совсем не при чем!

— Ну хорошо, коли так, — сказал Белов, думая совсем по-другому...

Раньше, когда он уезжал из дома, в издательство или по другим делам, Анна всегда отправлялась вместе с ним, они весело болтали по дороге, потом она ждала его в машине. Теперь она предпочитала оставаться дома одна. И каждый раз он возвращался с подсознательным ощущением страха, что однажды, приехав домой, он не обнаружит ее там.

В тот день ему как раз надо было отвезти рукопись в издательство, и он, укладывая в папку бумаги, с тайной надеждой спросил Анну.

— Может быть, поедешь со мной?

— Зачем?

— Мне без тебя грустно и одиноко. Я просто хочу быть рядом с тобой, — сказал он с подкупающей откровенностью.

— Вряд ли я сумею тебя развеселить, — сказала она.

— Я этого и не жду, — ответил он. — Понимаешь, очень жаль с тобой расставаться, даже на пару часов. Мы могли бы провести их вместе...

— Но какой смысл просто сидеть в машине...

— Ты не будешь просто сидеть в машине. Мы можем, в конце концов, поехать куда-нибудь...

— Куда?

— Да просто кататься, куда глаза глядят! Я обещаю, что не буду больше приставать к тебе с дурацкими расспросами, не полезу к тебе в душу! Я буду терпеливо ждать, когда ты сама захочешь поговорить со мной...

На какой-то миг в ее взгляде появились колебания и сомнения, потом она сказала.

— Пожалуй, я лучше останусь и порисую...

— Ты правда хочешь рисовать? — спросил Белов.

— Не знаю... Может быть, не очень хочу, но надо, в конце концов, заставить себя что-то делать!

— Ну хорошо, оставайся, если ты так решила! — сказал Белов, огорченный ее отказом, и спросил просто для того, чтобы протянуть время. — Тебе привезти что-нибудь? Подумай, может быть, тебе что-то нужно, для рисования, или просто чего-нибудь хочется?

— Не знаю... Нет, наверное, ничего... — ответила она рассеянно.

— Так когда мне вернуться, чтобы не мешать тебе работать?

— Когда хочешь, тогда и возвращайся! — произнесла она изменившимся голосом, в котором чувствовалось теперь еле сдерживаемое раздражение. — И зачем ты меня об этом спрашиваешь? В конце концов, это твой дом, ты здесь хозяин, и не ты мне, а я тебе могу мешать!

— Да что с тобой, Анна? — не выдержал Белов. — Как же ты можешь говорить такое? И потом, ты ведь прекрасно знаешь, что никакой я здесь не хозяин... Это чужая квартира, а вовсе не моя... — Он вдруг схватился за голову. — Господи, да о каких же глупостях мы с тобой говорим! Подумать только, до чего докатились! Что же с нами происходит!