— Ладно вам загадками говорить, — сказала Чата, которая делала усилия, чтобы не расхохотаться, таким смешным ей казался сейчас надувшийся проповедник, которого она всегда попросту называла Вил. — Ну что, берете к себе в команду мою подругу или нет?

Исабель пристально посмотрела Гонсалесу в глаза. Он помолчал и сказал косноязычно, так что его бразильский акцент зазвучал еще резче, чем обычно:

— По изволению Божию... «Духом Святым живущим в нас...», — он осекся, а затем, видимо, не найдя сразу подходящей цитаты, сказал: — Сеньорита Торрес, я найду... вы займете место... я хотел сказать... есть место... роль... в общем, вы бывали на моей проповеди.

— Да, — кивнула Исабель, хотя только слышала подробное описание этого действа от Рохелио и Чаты.

— Девушка-ангел, — продолжал Гонсалес уже более уверенно. — Сеньорита, которая исполняла эту роль, к сожалению... — Он замялся, и эта секундная заминка не осталась незамеченной. — Она была вынуждена срочно уехать к себе домой. Кажется, серьезно заболела ее мать. Конечно, все эти внешние эффекты совершенно не обязательны, одним праведным словом «Вселится Господь в тела и души Ваши», но я вслед за авторитетами нашей церкви считаю, что возвышенная атмосфера во время проповеди значительно способствует тому, чтобы слово дошло до сердец.

— Когда я могу приступить к своим обязанностям? — спросила Исабель.

— Как только... как только я поправлюсь и возобновлю проповеди, — ответил Гонсалес. — Я думаю, это случится самое ближайшее время. Мне стало уже значительно лучше с Божьей помощью. Но в эти дни, — он снова взглянул на Исабель, — вы сможете приходить ко мне, чтобы я объяснил вам, что нужно делать..Я уверен, что у вас все прекрасно получится. «Исполнились Духа Святого и говори Слово Божье с дерзновением» — это сказано о таких, как мы, — заявил он без ложной скромности.

— Я приду завтра же, — сказала Исабель тихо, но в ее голосе не было смирения.


Сесария, понимая, что девушке грозит серьезная опасность, считала, что поездка в Мехико, хоть и совсем недолгая, должна происходить в глубокой тайне. К сожалению, Рита имела очень эффектную и запоминающуюся внешность. Почти любой, кто однажды видел эту девушку, мог ее запомнить и узнать даже по прошествии некоторого времени.

Выход из положения предложил Чус.

— Мама, а что если надеть на нее мой старый костюм? По росту должен подойти, разве что будет немного болтаться.

—Слушай, а ты у меня что-то соображаешь! — громыхнула Сесария. — Сейчас поглядим.

Она открыла сундук, в котором, пересыпанная нафталином от моли, хранилась старая одежда. Чего здесь только не было, начиная со свадебного платья самой Сесарии и кончая распашонками ее внуков. Все эти вещи были не новые, но еще годные к носке. Такова вечная судьба бедняков — они обрастают гораздо большим количеством барахла, чем богатые или даже просто зажиточные люди, которые без сожаления выбрасывают ненужные вещи. Бедняки же хранят «на черный день» (который обычно так и не наступает) буквально все, начиная от стоптанных ботинок и рваных скатертей и кончая ломаными стульями, ржавыми ножами и треснутой посудой.

Вот и Сесария была обычно просто не в силах расстаться с какой-нибудь прохудившейся кастрюлей. «Чус запаяет, — говорила она. — Вдруг окажется, что других кастрюль в доме нет». Так и лежала она годами в кладовке, пылясь и занимая место.

Однако на этот раз бережливость Сесарии оказалась как нельзя кстати. Приблизительно из середины сундука она извлекла еще вполне приличный костюм, в котором ходил лет двадцать назад, когда молодым парнем только устроился на работу и начал прилично зарабатывать.

— Сейчас отпарим его, и будет как новый, — ворчливо приговаривала Сесария.

— Такие сейчас не носят, — с сомнением покачала головой Санча.

— Ничего, один раз доехать до Мехико — сойдет, - ответила Сесария.

Рита, со своей стороны, была готова на все, лишь бы убежать отсюда. Она панически боялась не Гонсалеса, а Джава Адамса. По ночам ей снилось, что он душит ее, и Сесария, проснувшись, слышала, как девушка стонет и вскрикивает от ужаса.

Скоро костюм был готов. К счастью, он оказался Рите как раз по росту.

— В плечах очень широк, — сказала она, рассматривая свое отражение в зеркале.

— Ваты подложим, — ответила Сесария. — Будет из тебя нормальный широкоплечий парень, а не задохлик какой-нибудь.

После этого Сесария взяла большие портняжные ножницы и безжалостно срезала девушке ее светлые кудри, а потом сожгла их в плите.

— От греха подальше, — объяснила она. — Вдруг увидит кто.

Затем она вымыла Рите голову и покрасила волосы в черный цвет. Девушка надела костюм, подложила под плечи вату, и скоро в квартире Сесария вместо белокурой девушки появился тоненький паренек с черными коротко остриженными волосами и карими глазами. Он с удивлением и грустью смотрел на себя в большое зеркало, стоявшее в прихожей.

— Видела бы меня мама, — с тоской сказал паренек.

— Видела бы она тебя с этим Гонсалесом, будь он неладен! — в сердцах плюнула на пол Сесария. — А это что — костюм, да и только.

— По-моему, все отлично, — говорил Чус. — Никогда бы не догадался, что это девчонка.

— Лицо больно белое, — с сомнением покачала головой Санча. — У мальчишек таких не бывает, они же на улице целыми днями.

—Да, ты права, — согласилась Сесария. — Чем бы тебя таким намазать... — она задумчиво рассматривала хорошенькое личико Риты. — Может быть, кожурой грецкого ореха? Да, пожалуй, будет держаться.

— А потом отмоется? — спросила Рита.

— Отмоется! Было бы чего отмывать, не о том беспокоишься! — рявкнула Сесария.

И вот через пару дней на автобусной станции в Куэрнаваке появилась грузная старуха в сопровождении тоненького, хотя и плечистого мальчика. Он без особого труда нес большой тяжелый чемодан. Никто не обращал на них ни малейшего внимания, мало ли куда собрались бабушка с внуком.

Пока старуха брала билет, паренек скромно стоял в сторонке, рассматривая объявления на стенах. Скоро подошел автобус на Мехико, и вместе с другими пассажирами бабушка с внуком сели в него.

Постоянно дежурившие на автовокзале люди Джона Адамса только безразлично скользнули по ним глазами и тут же забыли об их существовании. Ведь им было велено искать не старуху и подростка, а молодую интересную блондинку.


ГЛАВА 22


Когда человеку за восемьдесят, его, как правило, утомляют детские крики, шум молодежи, сутолока и спешка, вечная нехватка времени у взрослых людей. Но на самом деле хуже всего полная тишина, безлюдье, ничем непрерываемое спокойствие.

Так думала старая Томаса, тяжело спускаясь по лестнице большого дома Линаресов. Здесь имелся лифт, сделанный еще в те времена, когда Рохелио был прикован к инвалидной коляске и не мог иначе подниматься к себе в комнату. Но Томаса твердо решила: пока нога еще носят ее, она будет ходить сама. Ведь стоит только дать себе послабление, решить, что сегодня тебе трудно нагибаться, ходить по саду, самой сварить себе кофе, и эти действия станут для тебя просто невозможными завтра и ты быстро и неизбежно превратишься в полную развалину.

«Как Кандида, — подумала Томаса. — А ведь она куда моложе меня, лет на пятнадцать, по крайней мере. Что с ней будет в восемьдесят?»

Действительно, Кандида сдавала буквально на глазах. После того как лучшие психиатры Мексики сняли у нее психоз, начавшийся в те дни, когда девочек захватили бандиты, она стала внешне почти такой же, как и прежде. Почти, но не совсем. Кандида перестала говорить о своем ребеночке, но она как будто потеряла всякий интерес к жизни, если не считать самых простых вещей — утоления голода, жажды, желания поспать и посмотреть телевизор.

Томаса не видела Кандиду в те годы, когда они с Розой жили в Гвадалахаре, но по рассказам Дульсе и Рикардо могла отчетливо представить себе, какой та была тогда. Кандида растила племянницу, она была при деле, у нее наконец-то появился ребенок, пусть не собственный, а всего лишь племянница, оставшаяся сиротой, все же тогда она переживала подъем. Но вот оказалось, что мать Дульсе жива, вместе с Розой появилась и Томаса, а Кандиду быстро оттеснили на вторые, даже на третьи роли. Из хозяйки дома она превратилась почти в приживалку, старую глупую тетушку, мнение которой не имело никакого веса.

И у неудовлетворенной жизнью Кандиды, которая так и не сумела создать собственной семьи, стала снова развиваться душевная болезнь. «Навязчивый бред» — так охарактеризовал ее состояние врач, наблюдавший Кандиду многие годы. «Мы ведь не способны вылечить ее, мы можем только загнать ее болезнь глубоко внутрь. Но рано или поздно все может начаться снова. Главное — никаких переживаний».

Новое обострение ее душевной болезни случилось, когда похитили девочек. Сначала все удивлялись, что Кандида, которая всегда так пеклась о племянницах, и особенно о Дульсе, не высказывала никакого беспокойства о их судьбе. Впрочем, в те дни и Розе, и Рикардо было не до странностей Кандиды. Но когда девочек спасли и жизнь снова вошла в свою колею, они заметили зловещий признак — тетя Кандида снова принялась вязать детские вещи.

На вопрос, для чего она это делает, Кандида заученно отвечала, что собирается отнести их в приют, но это могла бить лишь попытка обмануть их, что бывает у душевнобольных. Рикардо вызвал лучших врачей, Кандиду ненадолго даже поместили в клинику, и она вышла оттуда уже без своего устойчивого бреда о собственной беременности. Но она стала совсем другой — не было уже в доме хлопотливой, рассеянно и немного взбалмошной тетушки. Кандида была спокойной, даже флегматичной, слабо реагирующей на происходящее.

Она, разумеется, очень плакала, когда погиб Рикардо, но скоро как будто забыла о нем. Она часами сидела перед телевизором или просто у себя в .комнате, редко спускалась даже в сад, не говоря уже о том, чтобы выходить на улицу,