Прохлада слез ее над тягостным дурманом.

Темноволоса ли, светла она? Бог весть.

Не помню имени — но отзвуки в нем есть

Оплаканных имен на памятных могилах,

И взглядом статуи глядят ее глаза,

А в тихом голосе, в его оттенках милых 

Грустят умолкшие, родные голоса.


Наконец-то из динамиков раздается имя французской красавицы:

— Николь Дюран!

Молодые изящные австрийцы во фраках — судя по пластике, это артисты балета, — галантно распахивают Дверцы лимузина и подают француженке руку, на мгновение заслонив ее от зрителей.

Жан-Пьер прерывисто дышит от нетерпения.

Ну наконец-то, вот она!

Николь Дюран оказалась совсем юным существом, почти девочкой, с робким и нежным взглядом.

Наверное, отборочная комиссия там, в Париже, решила разбить сложившийся общественный стереотип восприятия француженок как бойких, опытных, любвеобильных женщин.

Волосы девушки были вьющимися, огненно-рыжими. Но кроме пламенеющих волос, больше ничего пламенного не было ее облике. Кожа тонкая, прозрачная, с просвечивающими голубоватыми жилками. Длинная трогательна! шейка, почти младенческая. Забавные золотистые веснушки на точеном носике и открытых плечах.

«Сколько же тебе лет, девочка? — невольно прикинул Жан-Пьер. — Шестнадцать? Или пятнадцать?»

У Николь Дюран, была манера держать голову чуть склоненной набок. Девушка словно задавала окружающим какой-то безмолвный вопрос, покорно ожидая, ответят ей или не обратят на нее внимания.

Она тем не менее не выглядела напуганной. Скорее, это было существо не от мира сего, поглощенное созерцанием каких-то призрачных, невидимых для остальных, таинственных явлений.

Как и было положено по регламенту конкурса, она улыбалась публике и приветственно махала ей своей тонюсенькой, почти бесплотной рукой. Но ее улыбка разительно отличалась от самоуверенных, открыточных улыбок прочих участниц.

Лишь чуть-чуть приподняты уголки узких губ, да глаза, зеленоватые, светлые, как весенний ручеек, лучатся светящимися искорками.

Жан-Пьеру захотелось тут же взять ее под свое покровительство, защитить, уберечь от нескромных взглядов.

Впрочем, что за нелепость! Ведь на конкурсы красоты девушки приезжают именно для того, чтобы на них смотрели!

Кем она была? Фотомоделью? Манекенщицей? Актрисой? Раз она приехала сюда, значит, признана в этом году первой красавицей Франции. Как это он, журналист, пропустил такую любопытную информацию?

Надо будет узнать ее биографию. Из какой она семьи? Замужем ли? Судя по возрасту - вряд ли. Впрочем, внешность бывает обманчива...

Задумавшись, Жан-Пьер едва не пропустил момента, когда из очередного лимузина выходила «Мисс Мексика».

Хорош бы он был, представив мексиканской газете репортаж с фотографиями всех участниц, кроме этой!

Он спешно сделал несколько снимков и лишь затем спросил по-английски у своего американского коллеги, стоявшего с видеокамерой справа от него:

— Простите, я не расслышал ее имени.

Тот, не отрываясь от окуляра, ответил:

— Флоринда Сорес.

— Благодарю вас, — произнес Жан-Пьер и принялся рассматривать мексиканку.

В конце концов, Мексика стала его второй родиной, и он обязан отдать должное представительнице этой страны!

Тем более что ведь именно она, а вовсе не Николь Дюран, должна стать главной героиней его репортажа.

О Флоринде Сорес он тоже не успел ничего узнать заранее: задание было получено им в последний момент, когда уже пора была выезжать в аэропорт.

Эта девушка выглядела полной противоположностью Николь Дюран. Если та казалась воздушной и невесомой, то эта, напротив, вся была точно отлита из металла. Она была явно индейского происхождения. Рослая, крепко сбитая, энергичная.

Даже странно: девушек для конкурсов красоты отбирают по определенному стандарту — примерно одинаковый рост, объем бюста, талии, бедер. И тем не менее они кажутся совсем разными по комплекции и телосложению.

Флоринда Сорес так и излучала силу и отвагу. Она выглядела охотницей, отправляющейся на ловлю дикого хищного зверя. Она тоже, как и остальные, улыбалась, но это была улыбка вызова и борьбы. Кажется, дай ей сейчас в руки тугой лук, и она тотчас натянет тетиву и выпустит в противника беспощадную стрелу.

Жан-Пьер невольно залюбовался мексиканкой: истинный француз, он умел оценить разные типы женской красоты, для него любая женщина могла стать богиней.

Богиня! Богиня охоты! Вот подходящее слово для мексиканской конкурсантки. Тогда как француженке больше подошло бы слово «ангел».

Если француженка, казалось, витала в облаках мексиканка, напротив, твердо стояла на земле — и горе тому, кто посмеет встать на ее пути!

Красноватое лицо Флоринды казалось отлитым из бронзы. Ее тяжелые иссиня-черные прямые волосы свободно лежали вдоль спины единым цельным монолитом, и ветер был не в силах разметать и поколебать их, тогда как невесомые золотистые завитки Николь разлетались в стороны при малейшем дуновении.

Если Николь Дюран стыдливо опускала взор, то Флоринда Сорес, наоборот, заставляла окружающих потупиться: столь бесстрашен и дерзок был ее взгляд.

«Что за девушка! — сказал сам себе Жан-Пьер. — Такой красавице не грех и подчиниться?»

Его любвеобильная душа, казалось, раздвоилась. Кому из двух отдать предпочтение? Француженке или мексиканке? Что привлекательнее: робость или энергия? Утонченность или бесстрашие? Тихая гладь прозрачного пруда или бушующие волны штормового океана? Белая лилия или кроваво-красный георгин?

У него было предчувствие, что одна из этих двух красавиц завоюет титул «Мисс Вселенная». Обе необычные, яркие, нестандартные, среди прочих претенденток они были, несомненно, вне конкуренции. 

Да, им предстояла борьба. И он, Жан-Пьер, обязательно будет в центре событий!

Довольный полученным заданием, которое позволяло соединить приятное с полезным, Жан-Пьер стал пробираться к служебному входу Штадхалле.


ГЛАВА 17


Оперный Фестиваль пяти континентов проходил при полном аншлаге. Венские театралы были в восторге.

И никто не знал, какими вконец измотанными были организаторы фестиваля. Шутка ли: в каждом спектакле поют вместе звезды из разных стран, говорящие на разных языках, каждый со своими привычками, капризами и слабостями. И каждому надо было угодить, иначе вечернее праздничное действо могло сорваться.

Администрация была в ужасе, когда кореянка, певшая партию Нормы в опере Беллини, почувствовала недомогание. Срочно созвали лучших докторов, но желтокожая певица отвергла их услуги. Лежа в постели, она требовала лишь одного: собачьего жира!

Это могло бы показаться смешным, однако организаторам было вовсе не до смеха. Собак на улицах, разумеется, отлавливать не стали и жир все-таки раздобыли через корейское консульство, однако это всем стоило нервов.

А нынче утром во время генеральной репетиции от волнения и перенапряжения упала в обморок русская солистка, несмотря на то, что опера была ей хорошо знакома: это было произведение композитора из ее родной страны — Римского-Корсакова — «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии».

Пожалуй, единственным, кто не доставлял администраторам хлопот, были Лус Линарес из Мексики и бразилец Алваро Диас. Удивительный дуэт! Они работали так слаженно, как будто пели вместе с самого рождения.

Они были задействованы в двух спектаклях, и первый уже с триумфом отыграли: вагнеровскую оперу «Тристан и Изольда» с их участием публика приняла на «ура».

Вначале в зале был некоторый шок, когда после увертюры на сцену вышел Тристан, герой англо-саксонского и германского эпоса, и он вдруг оказался темнокожим!

Но уже через несколько мгновений его бархатный голос покорил всех зрителей всех до единого. Изольда же была и внешне идеалом вечной женственности.

Герои плыли по волнам переливчатой «бесконечной мелодии», которая так характерна для музыки Рихарда Вагнера, и зрители искренне верили, что это двое влюбленных, которые соединились навек в любви и смерти. Ведь для любви не важно, к какой расе ты принадлежишь и какой у тебя цвет кожи...

Не важно и то, что Изольда поет по-испански, а Тристан — по-португальски. В любви важны не слова, а то что подсказывает сердце...


Ежедневно, вернее, еженощно, после вечернего спектакля участники собирались в фойе Государственной оперы на пресс-конференцию.

Лус торопливо сняла перед зеркалом грим, переоделась и привела в порядок прическу.

У нее в ушах еще гремели аплодисменты и крики «Браво», перемежаясь лейтмотивами и оркестровыми пассажами вагнеровской музыки.

Счастливая, опьяненная успехом, она без стука заскочила в гримуборную Алваро.

Диас, вздрогнув, обернулся. Выражение его лица было сердитым и немного испуганным.

Увидев, что это Лус, он вздохнул с облегчением.

— А, это ты! — Его круглое лицо расплылось в добродушной улыбке.

— Конечно я, кто же еще?

— Я, было, подумал, что и сюда добрались эти негодяи журналисты.

Лус строго погрозила ему пальцем:

— Эти негодяи журналисты, как ты выражаешься, уже заждались нас в фойе. А ты до сих пор не готов. Ты что, забыл, что у нас пресс-конференция? А кстати, почему они такие уж негодяи?

Алваро резко ответил:

— Не знаю, почему. Видимо, потому, что у них совести нет. Негодяи и подлецы — и все.

«Что-то он не в духе, — подумала Лус. — Наверное, устал. Ну и что ж, я тоже устала, но не злюсь же из-за этого на весь мир!»

— Ладно тебе, — сказала она. — Просто у журналистов такая профессия. Они обязаны быть наглыми и бесцеремонными, иначе не раздобудут интересный материал. А в нормальной жизни они хорошие люди.