Жан-Пьер так редко видел свою жену нарядной и женственной, что каждый раз искренне поражался ее преображению из неряшливого подростка в элегантную красавицу.

Именно эти контрастные преображения так поразили Жан-Пьера в Париже.

Дульсе повернулась к нему, и Жан-Пьер порывисто обнял ее, шепнув:

— А может, не пойдем никуда, а?

— Неудобно... — смущенно потупилась Дульсе. — Лус и Пабло... Что они подумают...?

— Но ведь я мог вернуться позже... — горячо шептал Жан-Пьер, увлекая Дульсе в сторону спальни.

Он нашарил на спине застежку замка, и шелковистое платье с тихим шелестом соскользнуло на пол, обнажив стройное изящное тело.

Дульсе смущенно зажмурила глаза. Она никак не могла привыкнуть заниматься любовью при дневном свете, когда ее нагота так откровенно открыта.

Жан-Пьер поднял ее на руки и положил на кровать любуясь изящным точеным телом жены, которое она обычно так глупо прятала под бесформенной блузой.

Сейчас она была похожа на спящую Венеру, только аметистовое ожерелье искрилось на смуглом теле.


Когда они наконец добрались до ресторана, Лус и Пабло уже успели сделать заказ и нетерпеливо поглядывали на дверь.

— Мы уж думали, что вы не придете! — с упреком воскликнула Лус.

— Я задержался. В редакции было много дел...

Жан-Пьер потер руки и оглядел стол. 

— О! Вы решили начать с омаров? Отличный выбор!

А Дульсе невольно покраснела, встретившись с вопросительным взглядом Пабло.

«Боже, ведь у меня на лице написано, чем мы занимались, — в смятении подумала она. — Что подумает обо мне Пабло!»

Хотя какое Пабло дело до ее личной жизни? Но все равно, почему-то именно его мнение смущало и задевало Дульсе.

— Ну, девочки, — поднял бокал Пабло, разрешите вас поздравить. Нам определенно повезло с женами, Жан-Пьер. Они у нас красивы, талантливы и удачливы!

Он улыбнулся, но в глубине глаз у него была плохо скрытая грусть. Длительный ангажемент в Вене — значит, длительная разлука. И, значит, опять Розита останется без матери... Совсем не о такой семейной жизни мечтал Пабло, ведя под венец юную, подающую надежды Лус.

Люди за соседними столиками невольно поглядывали в их сторону.

Две абсолютно одинаковые красавицы — как два разных отражения в зеркале. Яркий пример того, как может преобразиться одно и то же лицо в зависимости от наряда Лус — яркая, в подчеркнуто пышном наряде с украшениями в массивной золотой оправе, а напротив нее — Дульсе, утонченно-скромный цветок, неброская, но изысканная элегантность.

Со стороны казалось, что обе пары лучатся бесконечным семейным счастьем. Да и разве могло быть иначе у таких красивых и благополучных молодых людей? И никому не могло прийти в голову, сколько неразрешимых проблем скрывается за этим внешним лоском.


ГЛАВА 10


— Папа, мама, Роза! Роза, мама, папа! Папа, Роза, мама! — весело щебетала маленькая Розита, держась за руки родителей.

Они шли по проспекту Хуареса, и люди с улыбками оборачивались им вслед.

Временами девочка поджимала ноги, и Пабло с Лус несли ее по воздуху, а она визжала от восторга да еще и пыталась раскачиваться.

Так редко выпадало на ее долю это величайшее удовольствие гулять и с отцом, и с матерью — втроем.

Малышка терлась носиком то о мамину руку, то о папину. Мамина пахла духами, папина — лекарствами. Какие восхитительные запахи!

Бабушкины руки пахли конфетами: Роза-старшая всегда угощала свою любимицу-внучку чем-нибудь вкусненьким.

Ладони старой Томасы навсегда впитали в себя запах лука и чеснока, а вот у тети Дульсе, конечно же, от пальцев исходил запах красок. Вообще у тети такие интересные руки: они вечно разноцветные. Бабушка ворчит, что Дульсе никогда дочиста не отмывает краску, но она, конечно же, не права: это так чудесно, когда один палец у тебя желтый, а другой синий!

А как пахли руки у дедушки Рикардо? Этого Розита, как ни напрягалась, вспомнить не могла. С дедушкиным образом она связывала теперь запах плюша, исходивший от игрушечного медвежонка-панды.

А еще ей очень нравится нюхать сморщенные руки падре Игнасио. Они благоухают восковыми свечками и ладаном. Падре такой добрый! Розита вспомнила, как долго красиво он говорил что-то в церкви на непонятном языке, когда хоронили дедушку.

Все тогда плакали, и она тоже начала всхлипывать, хотя и не совсем понимала, что происходит. Ведь дедушка теперь на небесах, и ему, наверное, там очень хорошо: все вокруг такое голубое, а облака такие мягкие! Интересно, как они пахнут, эти белые облака? Наверное, так же, как сладкая вата на палочке, которую папа покупал ей в парке: чуть- чуть жженым сахаром.

— Мы идем в парк? — спросила она у родителей, когда они свернули за угол. — Мамочка, попроси папу, пусть он разрешит мне покататься на лодке!

Это было ее заветной мечтой. Пабло охотно катал ее на качелях и каруселях, но никогда — на лодке. Он не мог забыть, как сам в детстве едва не утонул.

Но Лус сказала:

— Нет, доченька, мы идем к тете Дульсе.

Роза обрадовалась: 

— У нее день рождения? А что мы ей подарим? Покажи мне подарок!

Пабло улыбнулся:

— Ты просто погостишь у нее несколько дней. И тетя Дульсе будет так рада, это и станет для нее лучшим подарком. А день рождения у нее одновременно с маминым, они ведь сестры-близнецы.

Розита обдумала это сообщение и серьезно попросила:

— Я тоже хочу сестру-близнеца. Мама, роди мне, пожалуйста, близнеца!

Родители рассмеялись. Дочка удовлетворенно кивнула, приняв их смех за знак согласия.

Немного погодя она спросила:

А мы долго будем гостить у тети Дульсе?

Лус подхватила ее на руки и прижала к себе:

 — Нет, маленькая. Ты там останешься одна. Мне нужно ехать на гастроли. А папа будет навещать тебя каждый день после работы.

Личико ребенка омрачилось. Маленький лобик Розы собрался в скорбные морщинки:

— Мамочка, зачем ты всегда уезжаешь?

— Но, малышка, это ведь моя работа.

Девочка не поверила. Она сделала собственный вывод:

— Ты не любишь нас с папой.

На глаза Лус навернулись слезы:

— Что ты говоришь, Розита! Я очень вас люблю! Маленькая моя, любимая моя глупышка!'

Пабло молчал отвернувшись. Этот разговор опять всколыхнул его самые болезненные переживания.

Недаром же говорят: «Устами младенца глаголет истина»! Их дочурка — чуткое существо. Что если она нечаянно угадала правду?

А вдруг Лус действительно его разлюбила?

Да и умеет ли она вообще любить?

Роза уперлась ручонками в мамины плечи и угрюмо, односложно потребовала:

— Пусти.

Встав на тротуар, она засунула руки в кармашки своего нарядного платьица и дальше семенила самостоятельно — маленький, гордый, независимый человечек.


Жилище Дульсе представляло собой полную противоположность как уютному дому Розы Линарес, так и роскошному особняку Пабло и Лус.

Все здесь было вверх дном.

Комнаты заставлены разномастной мебелью — дорогой и дешевой вперемешку.

Дульсе, которой с детства не были привиты хозяйственные навыки, обставляла квартиру согласно своему капризному художническому вкусу.

Сама квартира была большой, светлой, двухэтажной: над жилыми комнатами располагалась мастерская со стеклянным потолком, где Дульсе писала картины.

И все же квартирой в полном смысле слова назвать это было сложно. Помещение напоминало скорее лабиринт, в котором нужно было пробираться сквозь нагромождение предметов разных эпох и стилей.

Лус, когда они с Пабло арендовали особняк, постаралась создать внутренний ансамбль: каждая мелочь гармонировала со всеми остальными предметами и по цвету, и по форме. К тому же там все было подчинено идее комфорта.

Дульсе о комфорте не думала совсем.

Она приобретала каждую вещицу ради нее самой — для нее дом был не единым целым, а скорее музеем, коллекцией.

Увидела как-то на распродаже старинное бюро со множеством мелких ящичков, явных и потайных — и была очарована его таинственным характером. Тут же не задумываясь купила и поставила в кабинет Жан-Пьера.

«Как хорошо ему будет работаться за таким бюро! — думала она. — В ящички он разложит свои ручки, карандаши, скрепки и ластики, а вот эта выдвижная емкость как раз подойдет для дискет».

А то, что Жан-Пьер работал на компьютере и вид современного аппарата никак не будет вязаться со старинным потемневшим резным деревом, ее ничуть не заботило.

А вот стулья из гнутых металлических трубок остро модернистского дизайна. Это любимцы Дульсе — угловатые, асимметричные. Они стоят в столовой и как-то странно контрастируют со скатертью из изысканных брабантских кружев, складками ниспадающей с круглого обеденного стола.

Каким-то образом сюда же затесался вместо торшера гигантский медный индийский подсвечник в виде пузатого шестирукого Шивы.

А на шею Шивы надето африканское ритуальное ожерелье из крупных перламутровых раковин.

Множество разномастных светильников — вверху, внизу, справа, слева. Дульсе любила, чтобы освещение варьировалось в зависимости от настроения.

Под потолком — какая-то странная конструктивистская люстра. Похоже, что она собрана из консервных банок и металлической стружки. Какой-то набор конусов и цилиндров, в которые вкручиваются лампочки.

Из стены торчит причудливое деревянное бра, вырезанное не то из отполированной коряги, не то из узловатого корня какого-то неведомого дерева.

Зато на столе — светильник из чугунного литья в виде античной обнаженной нимфы.

Как-то, гостя у Дульсе во время очередной поездки Лус, маленькая Розита простудилась, и Пабло принес сюда лампу синего света, чтобы прогревать ребенку горлышко. Теперь и этот медицинский прибор использовался в качестве ночника.