— Рад это слышать, — с достоинством ответил проповедник.

— И мне даже стало обидно. — Чата старалась свести разговор к воспоминаниям о прошедших днях. — Вокал здесь совсем не тот, что был у нас. Где вы набрали этих безголосых девчонок?

— Здесь, в Куэрнаваке, где же еще? — развел руками Вилмар. — Довольствуйся тем, что посылает тебе Господь.

— Да, тут, я вижу, с этим не очень... — сказала Чата. — У нас-то как красиво получалось. Слушатели плакали.

— Не забывай, гордыня есть смертный грех. — Гонсалес поднял вверх указательный палец.

— Так а же не о себе, а обо всех, — засмеялась Чата. — Ну ладно, будем надеяться, что вы не так быстро отсюда уедете. А эти, грешники с севера, пусть еще немного погрешат. Кстати, как Рената?

От проницательного взгляда Чаты не ускользнуло, что при упоминании этого имени проповедник нахмурился. Но она решила все узнать во что бы то ни стало и прикинулась ничего не знающей дурочкой.

— Я помню, она болела, бедняжка, —- сказала Чата. — И что же теперь? Она не слегла ли? Я помню, она была так предана вам.

— Не стоит вспоминать о ней, — сухо ответил Гонсалес.

— Что? Что такое? С ней что-нибудь стряслось? — воскликнула Чата.

— Мне очень тяжело говорить об этом, — медленно проговорил проповедник. — Но эта женщина оказалась недостойна той высоты, на которую я ее поднял.

«Ого, — подумала Чата, — а еще заливает про то, что гордыня — смертный грех».

Вилмар Гонсалес тем временем продолжал:

— Я встретил ее в вертепе, когда она, забыв Божьи заповеди, обреталась среди падших женщин и мужчин, закоренелых грешников...

— Но как вы попали туда? — не выдержала Чата. Впрочем, этот каверзный вопрос она задала с таким невинным видом, что Гонсалес ничего не заподозрил.

— Я пришел туда проповедовать слово Божие, — ответил он. — Это тяжелая, да, тяжелейшая работа. Нельзя сравнить ее с проповедями в парке для благосклонно настроенных людей, как, например, здесь. Но это необходимо. Так вот в вертепе под названием «Твой реванш» я встретил ее. Она рыдала. Я поверил ей, что это истинные слезы раскаяния. Может быть, так оно и было.

— Да, да, — кивала головой Чата.

— Я женился на этой женщине, видя в том стой христианский долг, — продолжал Гонсалес, потому как одна спасенная грешная душа стоит десяти душ праведников. Я наставлял ее на путь истинный, и мне казалось, что она полностью изменилась.

— Такая милая женщина, — вставила Чата.

— Да, так казалось многим, в том числе и мне. Как же а был слеп! — вдруг вскричал доктор с такой внезапностью, что Чата вздрогнула. — Да, я был слеп. Это произошло... впрочем, нет, не буду об этом, — проповедник перешел почти на шепот, — это слишком тяжело.

— Ну раз так, то...

— Впрочем, слушай, — было очевидно, что Гонсалесу хочется очернить перед Чатой свою бывшую подругу. — Однажды я пришел домой слишком рано. Какие-то запланированные дела у меня сорвались, и какую же картину я застаю в собственном доме, в собственной спальне!

— Не может быть! — воскликнула Чата.

— Увы, — ответил проповедник. — Она вернулась к своей прежней греховной жизни. Что ж, по-видимому, виноват во всем я. Я хотел сделать святую из блудницы мне казалось, что я преуспел в этом. Но, как видишь...

— И что же вы сделали тогда, когда обнаружили.... — спросила Чата.

— Наверно, я поступил плохо, дурно, — клеймил себя Гонсалес. — Я прогнал ее. Каюсь, я совершил ошибку. Никогда нельзя бросать душу на произвол судьбы, надо было продолжить с удвоенным рвением бороться за ее заблудшую душу! Я не смог, — он горестно затряс головой. — Я же всего лишь смертный человек, и я проявил слабость. Я прогнал ее.

— И куда же она пошла? — осторожно спросила Чата.

— Не знаю. Живет, наверно, где-то, вернулась к своей старой профессии, Бог ей судия, — закончил Вилмар.


ГЛАВА 9


— Ну и козел! Дядя Рохелио, вы представляете, он все перевернул с ног на голову, — возбужденно рассказывала Чата о своем визите к проповеднику. — Получается, что это не он ей, а она ему изменила! Вы бы видели его праведный гнев! Это животики надорвешь от смеха. Каков артист!

— Да, это было бы смешно, если бы не было так печально, — покачал головой Рохелио. — К сожалению, Гонсалес не клоун, а опасный преступник. Но ничего доказать мы по-прежнему не можем. И где найти эту Ренату — так и не узнали.

— По Крайней мере известно, что она работала раньше в каком-то «Твоем реванше». Это какое-то кафе или кабаре, я так поняла.

— В «Твоем реванше»? — оживился Рохелио. — Это уже лучше. Я знаю кое-кого, кто тоже когда-то там работал. Сколько ей лет, этой Ренате?

— Ну, — задумалась Чата, — она уже не так молода. Когда Гонсалес проповедовал в Мехико, ей уже было за тридцать, я думаю. Она, конечно, хорошо сохранилась и прекрасно выглядела... Видно, что в юности была красавицей, но годы все-таки берут свое, да и с этим жизнь, наверно, не сахар.

— Ну что ж, — Рохелио стал прощаться. — Большое спасибо тебе за помощь.

— Да что вы, дядя Рохелио, я ведь ничего толком и не узнала, — удивилась Чата.

— Нет, ты дала мне тоненькую ниточку, — ответил Рохелио. — Может быть, потянув за нее, я распутаю весь клубок.

— Счастливо вам! — сказала на прощание Чата.

— До свидания, дядя Рохелио, приезжай к нам еще, — присоединилась к матери маленькая Пепита.


В этот вечер донья Энкарнасьон заметила, что сын чересчур задумчив. По заведенному обычаю, в те дни, когда не ждали гостей, мать и сын обедали на кухне. Просторная кухня, отделанная нарядной светло-голубой плиткой и сверкающая чистотой, с детства представлялась Роберто каким-то волшебным миром. Дело в том, что на ее стенах и многочисленных полках донья Энкарнасьон расположила сувениры и игрушки, привезенные из ее многочисленных поездок по миру. Здесь были венецианское стекло и мейсенский фарфор, деревянная посуда из Коста-Рики и куклы в национальных костюмах из Испании и Франции, расшитые вручную пояса и коллекция миниатюрных шляп всех эпох и народов.

Маленький Робертито с удовольствием часами рассматривал мамину коллекцию, запоминал необычно звучавшие названия разных стран и городов, слушал истории, связанные с той или иной памятной вещью. Он мечтал о путешествиях, и ему казалось, что из окна его маленькой спальни, если долго всматриваться на закате, открывается вид на широкие бескрайние просторы, куда он когда-нибудь сможет добраться.

Дядя Энрике также охотно вносил свой вклад в пополнение их коллекции. Его подарки были другими, причудливой формы кораллы, большие раковины (если их приложить к уху, можно было слышать шум моря), модели кораблей и яхт.

Роберто всегда с гордостью показывал дядины подарки одноклассникам. Не без влияния дяди Энрике он выбрал для изучения в университете биологию и экологию океана, а кроме того, еще в студенческие годы занялся парусным спортом.

Теперь, когда Роберто жил отдельно, донья Энкарнасьон в его отсутствие любовно оглядывала модели кораблей, брала в руки и вспоминала, каким восторгом светились глаза маленького Роберто, когда Энрике Бусти приносил в их дом очередной кораблик. Донья Энкарнасьон предлагала сыну забрать коллекцию к себе, но Роберто не спешил. Он объяснял это тем, что часто уезжает и что у него нет постоянной квартиры. Но в глубине души Роберто просто нравилось приходить на мамину кухню, видеть вещи, окружавшие его с детства, и ощущать себя любимым и желанным.

Однако в этот вечер Роберто казался непривычно рассеянным, и временами, когда мать ласково взглядывала на него, отрываясь от приготовления кофе, он не сразу улыбался ей в ответ.

— Что-нибудь случилось, Роберто? — спросила донья Энкарнасьон, поставив на стол чашечки с ароматным кофе.

— Да нет, мама, все в порядке. Почему ты спрашиваешь?

— Мне показалось, ты сегодня чересчур задумчивый, — с улыбкой сказала донья Энкарнасьон. — А, догадываюсь. Наверно, грезишь о предстоящей свадьбе? Или о свадебном путешествии? Я угадала?

Роберто вздрогнул. Он действительно в этот момент вспоминал разговор с Эвелиной.

Матери захотелось сказать сыну приятное.

— Эвелина выглядела просто ослепительно вчера, во время спуска твоей яхты. Уверена, ты был рад случаю показать ее своим друзьям.

— Конечно, мама, — ответил Роберто, но каким-то невыразительным голосом.

— Надеюсь, ты не обиделся на меня вчера за то, что я ушла пораньше, — сказала донья Энкарнасьон. — Я не хотела тебе мешать, понимала, что тебе хочется остаться вдвоем с Эвелиной. 

Роберто, который, казалось, был погружен в размышления, вдруг решился:

— Мама, а тебе не кажется, что я не смогу обеспечить Эвелине такую жизнь, которой она заслуживает?

Энкарнасьон была так удивлена, что выронила из рук ложечку и та со звоном упала на пол.

— О чем ты говоришь, Роберто? — произнесла она.

— Понимаешь, мама, — начал Роберто. — я ведь привык к путешествиям, мне по душе бродячая жизнь, а Эвелине это может не подойти.

— Все мужчины меняют образ жизни, когда женятся, — уверенно заявила донья Энкарнасьон. — В тридцать четыре года уже пора остепениться.

— Да, мама, но я не про это говорю. Наверно, Эвелина была права, когда упрекнула меня в чрезмерной мечтательности. Когда она заговорила о доме...

— Ты имеешь в виду семью, домашний очаг? — осторожно спросила донья Энкарнасьон.

— Нет, мама, мы говорили о покупке дома. Эвелина считает, что я зря вложил столько средств в постройку яхты.

Донья Энкарнасьон задумалась. Она сознавала, что, хотя она всегда стремилась дать сыну наилучшее воспитание и образование, какое было в ее силах, ни она, ни ее родители не могли оставить ему особого наследства.