Оливия Крэнк - Возвращение

«С ума сойти! Уж чья бы мычала».

– На вкус и цвет, детектив, товарищей, действительно, нет. По мне, так он гораздо приятнее вас. Во всех отношениях. Уж извините женщину за откровенность.

Хэнк расхохотался еще громче. Лорейн аж передернуло.

– Оригинальничаете, дамочка? Ну-ну! Только никакой награды от него за симпатию вам не светит. Он о подобных вам ноги вытирает. Таких, как вы ему не требуется – кого-то вроде меня подавай. Мужика ему надо. Вот тут он на всё готов. Перед любым болтом как кошка изогнется. Пакость гнойная.

Лорейн размахнулась и смачно съездила Зановски по щеке.

– Вы психопат. Я доложу о вас.

– Как угодно, леди. Еще одно препятствие? Не страшно. Всё преодолеем. Тут уж больше, меньше – роли не играет. Назначат экспертизу? Пройду, не сомневайтесь. Я-то, как раз, здоров. Это мир вокруг с ума посходил. Эти, вишь, нормальными теперь считаются…

Открылась дверь – вернулся Патрик. Лорейн обрадовалась ему, почти как Моника. Если бы девочка не опередила, тоже на шею бросилась бы. Он вошел такой уже близкий, нежный, тонкий красивый, со скрипкой, конечно, не с арфой – арфа была во сне. Очень не хотелось оставлять отца и дочь наедине со злодеем, но взятые на себя обязательства Лорейн исполнила вполне, нужно было уходить.

– Вот видишь, я была права. – Сказала она Саймону по дороге домой. Ведь нужно было как-то откоментировать последние события. – У Моники сейчас трудные времена, мы все должны ей помочь.

– Я понял, мам, не беспокойся. Хотя, конечно, если бы пришлось выбирать мне…

Лорейн навострила уши, но сын замолчал на полуслове, глубоко задумавшись.

– Ну, ну, договаривай.

– Не обижайся, мам, я бы выбрал полицейского.

– Вот это номер. А мне показалось, он тебе не понравился.

– Сначала да. Но, вообще-то, думаю, он злится, потому, что расстроен. Если бы я тебя так не любил, ты ведь тоже рассердилась бы, правда?

– Ничего подобного!

– Вот и сердишься.

– Я прямо не понимаю, как ты можешь сравнивать. Я и ты – это совсем другое.

Он потянулся обнять ее.

– Угу, другое. Слушай, мам, если он им совсем не нужен, может, себе его возьмем?

– Ты что, серьезно? – Поперхнулась Лорейн.

– Нет же, нет, шучу. Я понимаю, он хочет свою дочь и больше никого. Обидно просто. Кому-то вон сколько отцов, а кому-то фиг с маслом.

В эту ночь сон ее был куда более реалистичным и несколько менее эротичным. Она явилась к Патрику с большим искусственным фаллосом в руках.

– Надеюсь, этот подойдет?

Из контекста, вроде как, было ясно, что уже не первый приносит. Патрик молча и печально покачал головой в знак отрицания. Лорейн это не на шутку взбесило:

– Да будь хоть немного мужчиной, сопля зеленая!

Патрик посмотрел устало, забрал ее приношение, повертел в руках, погладил.

– Пожалуй, нам, одиноким вдовам, следует держаться вместе. Иначе не выжить. Только, может быть, вот этот получше будет?

Он расстегнул ширинку и продемонстрировал прекрасный живой экземпляр. К сожалению, Лорейн не успела как следует им восхититься – будильник прозвенел.

«В руку сон! В руку сон!» – напевала она, чистя зубы, и готовя завтрак, и рюкзачок собирая Саймону. Еле дотерпела до встречи с Агнесс. Они вчера договорились заскочить в кафе перед работой, обсудить спасательную операцию «Долой агрессора Хэнка».

– Это же решение всех проблем, универсальное! – Тараторила взахлёб Лорейн. – Понимаешь, мне всегда хотелось чего-то в этом роде. Да что уж, прямо скажу: всю жизнь мечтала о таком парне. Пусть будет кто-то еще у него, не важно. Хотя, конкретно Патрик сейчас в таком состоянии, что ему ни до кого. Сбудется моя фантазия, моя сокровенная греза. Понимаю, как это нелепо и странно, но вот такая я извращенка.

– А если он не захочет?

– Я уговорю. Ведь это выход. Самый настоящий. Мы поженимся, детей друг друга усыновим. Идеальная крепкая семья, а Хэнка побоку.

– И Хэнк докажет в суде, что брак ваш фиктивный.

– Не докажет. – Насупилась Лорейн. – Я, знаешь, как влюбилась! На каком угодно детекторе лжи меня проверяй, всякий покажет нежные чувства к супругу.

– А у него какие к тебе чувства?

– Ну, по крайней мере на благодарность-то я вправе рассчитывать? И вообще, считается, из двух любящих только один любит, а другой лишь позволяет себя любить.

Агнесс хихикнула:

– Хотела бы я посмотреть, что именно он тебе позволит.

– Ой! У меня аж судорога делается между ног, когда воображаю, как я буду его соблазнять. Терпеливо, но настойчиво. А он, моя зайка, не даваться будет, как целочка ножки зажимать. – Лорейн тихонько завизжала от избытка эмоций.

Агнесс покачала головой:

– Должна тебя предупредить, у меня полно знакомых геев, и неверно всё ты себе представляешь. Отказано, скорее всего, тебе будет решительно и твердо, раз и навсегда. Возможно, даже грубо. Ты, моя дорогая, уж как-то совсем от реальности оторвана. Неужели никогда на деле не сталкивалась с гомиками?

– Нет. Реально только с ним.

– Разочаруешься. Гарантирую. Я уж о Саймоне не говорю.

– Саймон добрый мальчик. И любит свою мамочку. К тому же, отец ему не помешает.

– Тоже мне отец.

– А что? Моника, например, очень даже довольна.

– Скорее всего, для Моники он нечто вроде матери. А отцом был тот, второй.

– Глупости! Если у человека два отца, совершенно не означает, что один из них изображает мать. Это уж какая-то совсем примитивная схема.

– Хочешь знать, что я на самом деле думаю?

– Ну, неужели нет!

– Вот, по большому счету, если не брать твои экзотические заморочки, дело в девочке, да?

– Разумеется. Нужно сделать всё возможное, чтобы она осталась с Патриком.

– А вот так, положа руку на сердце, зачем она ему? Была семья, в которую ребенок отлично вписывался, теперь же он начнет совсем другую жизнь. Нужно строить новые отношения. К тому же такая работа – концерты, гастроли. По-моему девочка станет только мешать.

– Здрасте, приехали! Это его ребенок. При чём тут работа и новые отношения? Он ее с младенчества растил. Говоришь, я гомиков в глаза не видела? А ты, прости меня, детей. Теоретизировать тут неуместно. Ребенок просто есть, и с ним нужно просто жить. Да, приходится подстраиваться как-то, в чём-то ограничиваться, но это естественно, как дышать. Я, например, гораздо меньше Хэнка понимаю. Чего это вдруг он воспылал чувствами к ребенку, которого прежде в глаза не видел, и знать-то о ней ничего не знал? Работа детектива, кстати, тоже не идеальная для образцового родителя. И жены, насколько я понимаю, нет. Общаться с детьми не умеет, по ночам за преступниками бегает. Вот кому обуза, так обуза. И самое главное, целый год уж как он нарисовался, а Моника всё еще не привыкла.

– Не его вина. Приемные родители влияют.

– Эй! Ты на чьей стороне? Патрик клянется, что они ее не настраивали.

– Специально не настраивали, но она же чувствует, что он для них, как удав для кроликов.

– Ясно. Ты за него. За этого противного быка-осеменителя. Сделал свое дело и отчалил. Загулял на годы, теперь явился – подавай, что мое. Так справедливо, по-твоему, да?

– Нет, конечно. Успокойся. Пусть твой Патрик мне позвонит, я буду представлять его интересы.

– С такими мыслями о нём и его ребенке?

– Да успокойся, всё я понимаю. Только вот с предложением руки и сердца, по крайней мере, повремени. Познакомься хотя бы поближе. Вдруг, еще сама передумаешь.

Настроение от такого разговора, мягко скажем, не улучшилось. Утренний кураж пропал. А для полного счастья Хэнк заявился, как только готов был для него отчет. Чуть ни в ту же секунду.

«Собачье чутье у мерзавца».

– Могли бы прислать кого-нибудь, детектив. Или я бы передала со своим помощником.

– Мне тоже приятно снова увидеться с вами, доктор. Кроме шуток, я понимаю, какое впечатление вчера произвел, хочу извиниться. Вспылил, наговорил много лишнего. Отнеситесь снисходительно, если можете. В конце концов, почему Салли заслуживает снисхождения, а я нет? У нас же равные права.

– Салли добрый человек и сам готов проявить терпимость, к вам, в частности. А вот о вас ничего подобного сказать нельзя. И вообще, детектив, зачем вам маленькая дочка, если вы такой вспыльчивый? Дети, знаете ли, нервируют.

Он ничего не ответил, без спроса уселся на стул и стал просматривать отчет о вскрытии.

– Бедняга тоже был из этих. Второй за неделю, кстати. Кто-то открыл охоту на гомосеков? Как считаете, док?

– Быть может, это вы? Я бы не удивилась.

Зановски заржал.

– А что? Хорошая версия.

– Доложить о ней вашему капитану?

Не слишком остроумно, но лучшего в голову ничего не пришло. Так он ей неприятен, чуть не до слёз.

– Что вы всё доложить, доложить? Вчера я был псих, сегодня убийца. Как это до вас меня никто не скрутил и не связал покрепче?

– Я вот тоже удивляюсь.

– Слушайте, миз Дуглас, ведь я вам так же неприятен, как мне ваш голубой дружок.

– Это правда.

– А чем же ваша неприязнь лучше моей? Почему ваши чувства верны и логичны, а мои деструктивны и неадекватны?

Хэнк кивнул, помахал на прощанье отчетом и вышел.

А Лорейн задумалась: «Он всё время задает одни и те же вопросы. Почему другим можно, а мне нельзя? Почему вас считают хорошими, а меня плохим? Почему других любят, а меня ненавидят? О, Господи! Должно быть, у этого человека ад в душе». И да, она приняла его в штыки, с первого же взгляда. А вот Саймон понял: он расстроен и зол, потому, что все его отвергают, не любит никто. «Попробуем мыслить логически. Что в нём такого неприятного? Резковатый голос. Грубые манеры. Слишком громкий смех. Нелюбовь, опять же, к геям. Несдержанность. Но ведь он – мужчина, настоящий самец. В этом дело? Не терплю таких, слишком "близких к природе"? Допустим. Но я-то вполне разумный человек и способна укротить свои спонтанные эмоции. А то и впрямь выходит, моя антипатия ни чем от его не отличается. "Какая мерзость", – думаю я. И он "какая мерзость" думает. Только я о нём, а он о Патрике. Хорошо бы преподать мужлану урок всепрощения и кротости. Бесполезно? О стенку горох? Да и можно ли добиться чего-то путного, начав сюсюкать с ним и умиляться салдофонским замашкам? Ах, Хэнк, вы такой могучий, переполненный жизнью, не могли бы вы смеяться чуточку тише, а то совсем меня оглушили, слабую женщинку. Тьфу. Гадость какая. Перестань, сейчас же, ржать, как жеребец, от твоего гогота мухи дохнут! Мда. Он прав. Он прав. Вот она, эта самая иррациональная ненависть, безотчетная физическая неприязнь. Не человек – козел вонючий, агрессивная тварь, безмозглая скотина. И это у меня еще отсутствуют с ним личные счеты, а он за дочку борется. Пойди, возьми его голыми руками. Хотя, позвольте, как это ничего личного? А Патрик? Цветочек мой нежный, птичка небесная, милый мой мальчик. Разве я могу теперь остаться равнодушной? Когда тебе угрожает злобное чудовище, когда разъяренный монстр зубами клацает у горла твоего! Доверься мне, умоляю! Твоего защитника нет больше рядом. Несомненно, он лелеял и берег тебя; культивировал, как редкое растение. О, я затылком ощущаю нежность его, и мышцы мои трепещут, отражая его трепет. Но его больше нет с нами, милый. Я буду теперь с тобой. Только не отталкивай меня. Позволь, позволь, позволь мне быть теперь рядом!»