К пяти часам я вернулась в отель — как раз вовремя, чтобы встретить Саманту.

В воскресенье мы с помощью Пег перебрались на старую квартиру. Я успела привыкнуть к «Ридженси» и на первых порах чувствовала себя не в своей тарелке. Сэм была на седьмом небе от радости, что наконец-то оказалась дома. Мне же пришлось весь вечер мыть полы, драить уборные, и под конец я так устала, что с трудом доползла до кровати.

— Саманта! Завтракать!.. Поскорее, а то опоздаешь в школу! — А я на работу. Теперь самое главное — восстановить утраченную сноровку. Без этого успеть собраться к восьми часам было нечего и думать. Все равно что пытаться в роликовых коньках залезть на айсберг. В Сан-Франциско было куда проще. Наверно, все дело в одежде.

— Сэм, где ты?

— Иду, мамочка! — Она влетела в комнату по-ковбойски. Школа Криса. — Я здесь!

— О'кей, любовь моя, ешь овсянку. Мы торопимся.

— Ковбои не едят овсянку, — оскорбленно заявила она.

— Едят, едят. Давай, Сэм, не капризничай. — Я пыталась пить кофе и одновременно читать газету, но думала при этом, что неплохо бы почистить туфли.

На работе предстояло сделать кучу телефонных звонков, договориться о съемке детской, закончить возню с актерской столовой и выполнить кучу мелких поручений Джона Темплтона.

Во вторник Гордон угощал меня обещанным ленчем, во время которого пригласил на торжественную встречу журналистов в Музее современного искусства, назначенную на следующий вечер.

В среду днем я забежала домой, надела черное бархатное платье и атласную накидку малинового цвета и стала ждать. Гордон обещал подъехать к семи часам. Приподнятое настроение постепенно угасало, сменяясь унынием. Крис не звонил целую неделю. Как обычно, это причиняло мне боль. Я тосковала по Крису Мэтьюзу, по его рукам, спокойному голосу и, как ни странно, даже по его отчужденности.

— Мамочка! Звонят в дверь! — на всю квартиру крикнула Сэм.

— О'кей. Иду. — Я так задумалась, что даже не услышала звонка. Это Гордон.

— Все в порядке? О нет, не извиняйтесь! Великолепно выглядите, Джиллиан. — Он придирчиво осмотрел меня и поцеловал в лоб.

— Спасибо, сэр. Как прошел день?

— Как обычно. Джиллиан, что-нибудь случилось?

— Нет. Почему вы так решили?

— Либо у вас был трудный день, либо вы расстроены. — Вы слишком проницательны, мистер Харт…

— Нет. Честное слово. Может быть, немного устала, только и всего. Не хотите выпить на дорожку?

— Не стоит задерживаться.

— Кто это? — В дверях возникла Саманта и с любопытством уставилась на гостя.

— Гордон, это Саманта. Это мистер Харт, Сэм.

— А кто он такой?

— Мы вместе работаем. Кроме того, он друг тети Хилари. — Я тревожно следила за обоими. Сэм могла сказать какую-нибудь грубость и хлопнуть дверью, а Гордон не умел обращаться с детьми.

— Можно потрогать вашу бороду? Она настоящая? — Саманта осторожно приблизилась, и Гордону пришлось нагнуться, чтобы заговорить с ней.

— Да, настоящая. Смелей, Саманта. — Ох… Вдруг ей придет в голову дернуть изо всех сил? Но она провела по бороде рукой, и я перевела дух.

— Знаешь, она похожа на лошадиную гриву…

— Это комплимент, — пояснила я.

— Ты любишь лошадей, Саманта?

— Ага! Еще как! — Завязалась оживленная беседа, и я поразилась, как много Гордон знает о лошадях. Еще больше меня удивило, когда он потянулся к лежавшему на столе бювару и сделал для Сэм несколько набросков. Дочка была очарована. Кажется, они нашли общий язык.

— Джиллиан, нам пора. Саманта, надеюсь, мы еще увидимся.

— Конечно. Приходите в гости, мистер Гордон.

— Мистер Харт, Сэм. Спокойной ночи, радость моя. Не ссорься с Джейн, будь хорошей девочкой. — Мы крепко обнялись и горячо расцеловались.

Тем временем Гордон вызвал лифт.

— Очень трогательно, Гордон. Спасибо. — Пока мы ловили такси, у меня поднялось настроение. Слава богу, Саманта обрадовалась ему.

— Она мне нравится. Живая и очень откровенная.

— О, этого добра у нас хоть отбавляй! — засмеялась я и покачала головой. Тут подъехало такси, и мы отправились в музей.

Вечер удался. Было очень приятно, что все смотрят мне вслед и наперебой спешат представиться. Оказывается, Гордон входил в правление музея, но не удосужился упомянуть об этом. Мы встретили Хилари, на сей раз без Рольфа. На ней было длинное черное трикотажное платье и такой же длины тонкая белая накидка. Гордон пригласил ее пообедать с нами. Это было бы замечательно, но она отказалась.

На сей раз Гордон повел меня в «Лютецию», где его принимали так, словно он был владельцем ресторана или по крайней мере арендовал в нем стол.

В музее мы столкнулись с Мэтью Хинтоном. Его сопровождала какая-то ярко-рыжая красотка, о голову которой можно было зажигать спички. Она судорожно цеплялась за его руку и сгорала от благодарности. Мы с Мэтом сдержанно поздоровались, и стало окончательно ясно, что он испытывает ко мне такое же прохладное чувство, как и я к нему. Боже, как ошиблась «Женская мода», всего лишь неделю назад назвавшая меня «его последней любовью»! Он был очень мил, но не более того.

В компании с Гордоном Хартом мне не угрожала опасность быть отмеченной светской хроникой, но я об этом ничуть не жалела.

Глава 22

Пятница стала для меня сущим адом. Актеры, хозяева эксцентричной столовой, стояли посреди толпы людей, готовых к съемкам. Но первый кадр сделали лишь четыре часа спустя. Супружеская чета умудрилась напиться, поссориться, устроить в комнате полнейший бедлам и довести фотографов до белого каления. Съемки закончились только в полночь, и я сомневалась, что хотя бы одна фотография окажется удачной. Но это было не все: в качестве вознаграждения за терпение всех пришлось угостить обедом. Я ввалилась домой в два часа ночи, полумертвая от усталости, и рухнула на кровать.

Через час пришлось встать. Меня рвало, бил озноб и сводили судороги. Я пришла в ужас, решив, что это выкидыш. Следовало позвонить Пег, доктору или даже Гордону. Кому-то в здравом уме и твердой памяти. Но сама я в здравом уме не была, ощущая лишь животное чувство страха перед внезапной болезнью. Повинуясь эмоциям, я инстинктивно набрала номер Криса.

— Алло…

— Крис?.. Кажется, у меня выкидыш. Мне очень страшно. Мы работали до часу ночи… Нет, ради бога, я понимаю. Нет, я не пьяна… Мне плохо. Что делать?

— Ради Христа, Джиллиан, перестань плакать. Почему ты звонишь мне? Я ничего не могу сделать. Звони доктору… Слушай, я не могу сейчас говорить. Позвоню в понедельник.

В понедельник? В понедельник? Какой еще, к черту, понедельник? Сукин сын… Я кое-как оделась и отправилась в больницу «Ленокс-Хилл», где провела всю ночь, лечась от усталости и истерии.

Наутро я отправилась домой, чувствуя себя набитой дурой. От изнеможения подгибались ноги. Как только я вошла, позвонил Гордон.

— Где это вы гуляете в такую рань? Я звонил в девять. Правда, что вчерашняя съемка оказалась форменным сумасшедшим домом?

— О да… — И тут я рассказала ему о ночи в больнице, благоразумно опустив эпизод со звонком Крису.

Гордон посочувствовал мне, пообещал позвонить в воскресенье и разрешил не выходить на работу в понедельник.

Я проспала весь день, а когда проснулась, от него принесли цветы: маленькую корзинку в виде гнездышка, полную мелких голубых и оранжевых цветов. Внутри лежала карточка: «Работа — опиум для народа. Не следует увлекаться. Отдыхайте как следует. Примите извинения от вашего художественного директора, Гордона Харта». Забавно. Умно. Изящно. И никаких пошлостей вроде подписи в виде буквы Г…

Гордон позвонил в воскресенье. Я чувствовала себя лучше, однако все еще ощущала слабость, и он согласился дать мне отдохнуть, но пригласил пообедать с ним в четверг.

Днем я лежала в постели, с удовольствием думая о том, как заботится обо мне Гордон, и даже слегка задаваясь. Впервые в жизни мужчину волновало мое здоровье. Вдруг раздался звонок в дверь. Кого еще черт несет? Я открыла. Это был Гордон.

— Извините, я передумал. Хилари сказала, что вы любите, когда вас навещают в воскресенье. Мы встретились во время ленча, и она просила передать вам привет. Можно войти?

— Конечно, — сухо сказала я, разрываясь от злости. Я выглядела чучело чучелом, он согласился не приходить, мне было скверно, а визиты без предупреждения во всех учебниках хорошего тона считаются преступлением…

— Я вижу, вы мне не рады, миссис Форрестер.

— Просто удивлена. Чаю выпьете?

— Да. Но я сам займусь чаем, а вы ляжете в постель.

— Ну что вы. Все в порядке. Я встану. Мне уже лучше. — Я совсем не собиралась разыгрывать из себя больную и позволять ему сидеть у моей кровати.

— Мне тоже так показалось, но я в этом плохо разбираюсь. Пойду ставить чайник.

Он ушел на кухню, долго громыхал там посудой, однако вернулся довольный и принялся пошучивать и оглядываться по сторонам. Саманта отсутствовала, и в квартире было ужасно тихо.

Я впала в прострацию, отделывалась пустыми фразами и смотрела в чашку, пытаясь не показать виду, что чувствую себя неуютно. Вдруг Гордон встал, обошел кофейный столик, сел рядом и поцеловал меня. У него была колючая борода и неожиданно мягкие губы. От смущения я машинально ответила ему. После поцелуя он слегка отодвинулся, посмотрел мне в глаза и обнял.

Это были те самые объятия, о которых я мечтала, когда была восьмилетней девочкой. С тех пор прошло двадцать лет, а мечта по-прежнему оставалась мечтой. И осуществить ее суждено было именно Гордону Харту. Я сидела в кольце его рук и чувствовала, как на глаза набегают слезы.

Нужно было встать и зажечь свет, но я боялась пошевелиться. Это могло подстегнуть его к более решительным действиям, к чему я совсем не стремилась.

— Вы хотите, чтобы за вами поухаживали, да?

— Что? — Это было так неожиданно, что я не выдержала и рассмеялась.