— Потому что мы уезжаем не по своей воле, а в силу необходимости. Ты покидаешь место, где тебе было хорошо, при этом часть твоей души умирает и остается там. А освободившееся пространство занимает что-то другое.

Жестокая правда. Когда я уехала из Сан-Франциско, одна часть моей души умерла, а вторая осталась с Крисом.

— Не хочется признаваться, но вы абсолютно правы, мистер Харт… А почему вы решили поехать именно в Испанию?

— Припадок безумия, надо полагать. Брак мой к тому времени распался, мне все надоело, работа валилась из рук… Тогда мне было тридцать два года. Я решил, что если не настою на своем, то уже ни на что не буду годен. И оказался прав. Я никогда не жалел, что уехал. Я провел десять лет в маленьком городке под Малагой, и это были лучшие годы моей жизни. Люди нашей профессии называют их «потерянными», но я так не считаю. Они мне дороги.

— И вы собирались вернуться?

— Да. Но в тридцать два, а не в сорок девять. Староват я для таких перемен. Все позади. Нравится, не нравится, а придется довольствоваться тем, что есть, до самой смерти. — Его рука описала полукруг. Господи, уж не болен ли он?

— Но это же абсурд! Вы можете вернуться туда когда угодно! — Мне почему-то не хотелось, чтобы он так просто отказывался от своей мечты. Похоже, он охладел ко всему.

— Спасибо, что вы принимаете это так близко к сердцу, но, уверяю вас, я слишком стар, чтобы питать иллюзии относительно Испании и своего призвания. — Он подкрепил свои слова язвительным смешком, и только тут я сообразила, что мы стоим на углу Шестидесятой улицы. До отеля было рукой подать. Пока мы прощались, в его глазах не гасли довольные искорки.

Как ни странно, но приходилось признать, что беседовать с ним было приятно, несмотря на привкус сарказма в его словах, и что после работы Харт становился очень обаятельным.

Он откланялся. Я повернула направо, вышла на Парк-авеню и оказалась у «Ридженси». Как-то там Сэм? Гордон Харт тут же вылетел у меня из головы.

— Привет, радость моя! Как прошел день?

— Никак. Я не люблю Джейн. Хочу обратно к дяде Крицу. Мне здесь не нравится. — Сэм выглядела несчастной, заплаканной и обиженной. Беби-ситтер Джейн и Сэм, мягко говоря, не пылали друг к другу любовью. Девица у меня была с характером и при желании могла отравить жизнь кому угодно.

— Эй, подожди немножко. Мы же с тобой дома, скоро вернемся в свою квартиру. Все будет хорошо, дядя Крис прилетит в Нью-Йорк и придет к нам в гости, в школе появятся новые друзья, и…

Не хочу. В парке бегает большая злая собака. — Боже, ее взгляд разрывает мне сердце… — Где ты была весь день? Я скучала. — Ох-х… Опять этот вопрос, вечный кошмар работающей матери, и самый убедительный аргумент на свете: «Я скучала…» Увы! Сэм, радость моя, я должна работать… Нам нужны деньги, и я… Я должна, Сэм, честное слово, должна, вот и все…

— Я тоже скучала без тебя. Но я работала. Мы ведь уже говорили об этом, правда? Я думала, ты все поняла. Интересно, с чем будет наша пицца? С грибами или с сосисками?

— Гмм… С грибами или с сосисками? — При мысли о пицце девочка слегка оживилась.

— Скоро узнаем. Расковыряем и посмотрим. — Я улыбнулась. Сэм пришла домой как раз вовремя.

— О'кей. С грибами. — Я снова поймала на себе взгляд дочки и поняла, что она хочет о чем-то спросить. — Мама…

— Что, моя радость?

— Когда приедет дядя Криц?

— Не знаю. Посмотрим. — Проклятие… Лучше не спрашивай… Пожалуйста…

Пиццу принесли через полчаса, и мы с Сэм склонились над ней, на время забыв обо всем остальном. Я не знала, когда приедет Крис и приедет ли он вообще, и не желала об этом думать. Много чести. У меня есть Сэм, у нее — я, и больше нам никто не нужен. Огромная, пышная пицца с сыром и грибами занимала почти весь стол в стиле Людовика XV, красу и гордость отеля «Ридженси». Много ли надо человеку для счастья? Тем более когда речь идет всего о нескольких днях? Совсем немного. При взгляде на Сэм хотелось улыбнуться. Я чувствовала себя неплохо, день сложился удачно. Сэм тоже улыбнулась в ответ. Похоже, настроение у нее тоже улучшилось…

— Мама…

— Угу? — с полным ртом промычала я.

— Можно тебя о чем-то попросить?

— Конечно. О чем угодно, но только не проси у меня еще одну пиццу. — Уф-ф… Лопнуть можно.

— Нет, мама, я не про пиццу. — Моя тупость привела Сэм в негодование.

— А про что?

— Я хочу сестренку.

Глава 19

Второй рабочий день прошел еще лучше, чем первый. Я почувствовала себя своей. Собрание не представляло собой ничего особенного, но оно позволило мне познакомиться с коллегами и окончательно понять, что к чему.

Я сидела рядом с Джин. Джон Темплтон держался как президент компании из картины начала пятидесятых годов, а Гордон Харт стоял у стенки, следя за происходящим. Когда собрание закончилось и мы потянулись к выходу, я ожидала, что Гордон заговорит со мной, но этого не произошло. Он был увлечен беседой с одним из младших редакторов и даже не взглянул на меня.

За два часа я услышала одну-единственную вещь, имевшую ко мне прямое отношение. Негритянский певец Милт Хаули согласился дать журналу интервью, и Джон Темплтон поручил это задание мне.

Стоило вернуться в кабинет, как позвонил Мэтью Хинтон и пригласил на ипподром. И я снова не сумела отказаться.

А перед ленчем я наконец дозвонилась до Хилари Прайс. Несколько дней назад ее секретарша ответила, что Хилари улетела в командировку. В Париж.


Я познакомилась с Хилари Прайс в самом начале своей карьеры. Какое-то время мы вместе работали в одной редакции, но с тех пор она достигла высокого положения в самом престижном журнале мод, не имевшем ничего общего с «Жизнью женщины». В этом сверхмодном журнале занимались тем, что раскрашивали лица моделей в зеленый цвет, а потом наклеивали на них павлиньи перья.

Мы понравились друг другу с первого взгляда. Нет, это была не та шумная, непосредственная, искренняя дружба, которая связывала нас с Пег. Тут все было тише и спокойнее. Я знала, что до уровня Хилари мне еще расти и расти, и это меня сдерживало. Но не слишком. Я могла позволить себе распустить волосы и сбросить туфли, она — никогда… Хилари. Всегда спокойная, опрятная, без единой складки на одежде, благоразумная, элегантная, остроумная. Частенько строгая, но еще чаще добрая. Очень шикарная, очень столичная, очень интеллигентная женщина, которой хотелось подражать. Она вызывала всеобщее восхищение, потому что нее были бездна вкуса и тот взгляд, который обычно называют «искушенным». И в то же время ей не было чуждо ничто человеческое. Ее подлинный возраст всегда покрывала таинственная завеса. Тридцать пять, что-то вроде этого… Сама она об этом никогда не говорила. Хилари успела развестись и пожить в Милане, Париже и Токио. Ее первым мужем был пожилой итальянский граф, которого она называла Чекко (я только потом догадалась, что это сокращенное «Франческо»). Когда Хилари выходила за него замуж, он стоял на краю могилы. Видно, это ей только казалось, потому что он прожил достаточно долго, чтобы успеть жениться на семнадцатилетней девушке через три недели после развода. Трубку сняли после второго гудка.

— Алло?

— Хилари? Это Джиллиан.

— С возвращением, дорогая. Фелиция передала мне, что ты звонила. Каким ветром нашу голубку занесло обратно в Мекку? — пошутила она.

— Кто его знает? Боже, как я рада тебя слышать! Как прошла поездка в Париж?

— Превосходно. Только все время шел дождь. Коллекции демонстрировали отвратительные. В Риме намного лучше. Заезжала к бывшему мужу, Чекко. У него новая любовница. Очаровательная девушка. Похожа на жеребенка.

— Как он поживает?

Сносно, а если учитывать его возраст, то лучше не бывает. У меня мурашки бегут по коже, когда я вспоминаю, сколько ему лет. Должно быть, он подкупил Фортуну, и та регулярно исправляет в паспорте дату его рождения… Бумага все стерпит. — И тут мы рассмеялись. Временами она любила позлословить. Я никогда не встречалась с Чекко, но частенько видела его во сне в образе кошмарного чудовища. — А ты, Джиллиан… Что с тобой, дорогая? Ты не ответила на мое последнее письмо, и я начала волноваться.

У нее были те же хрипловатый голос и иронический тон, что и прежде. Но за иронией таилось сердечное тепло, безошибочно передававшееся собеседнику. Конечно, тут сказывалась и привычка, однако я была уверена в ее искренности. Хилари умела говорить кратко и приучала к этому других. Стиль у нее был как у дикторов, читающих сводку новостей.

— Итак, Джиллиан, отвечай по существу. Когда приехала? На сколько? Чем занимаешься?

Я кратко ответила на первые два вопроса, а затем принялась рассказывать о «Жизни женщины», о Джоне Темплтоне, о чудом свалившейся на меня двухмесячной работе, о сломанном тазе Джулии Вейнтрауб и даже о поисках подходящей столовой. Нет ли у нее каких-нибудь мыслей на этот счет?

До меня снова донесся смех и приказ повторить все сначала, только помедленнее.

— Что там с Джулией Вейнтрауб и столовой? Если я правильно поняла, тебе не то нужно разыскать сломанный таз и купить Джулии Вейнтрауб столовую, не то купить ее таз и сломать твою столовую… И чего там у меня нет? Таза или столовой? У меня есть и то и другое, но оно не продается, моя дорогая. Боюсь, жизнь в Нью-Йорке не пошла тебе впрок.

Тут я захохотала в голос. Она все прекрасно поняла, но не могла отказать себе в удовольствии прикинуться дурочкой.

— Что ж, Джиллиан, я никогда не встречалась с Джулией Вейнтрауб, но очень рада, что у тебя есть работа. Значит, на какое-то время ты пристроена. Кстати, в вашем журнале работает мой старый друг, человек по имени Гордон Харт. Ты еще не познакомилась с ним? Впрочем, когда тебе, ведь прошло всего два дня…

— Конечно, познакомилась. Он довольно симпатичный, хотя и изрядный зануда. Я не знала, что вы друзья. Ты никогда об этом не говорила.

— Друзья, но совсем не в том смысле, как ты подумала. Я дружила с его женой. Тогда я только что приехала в Нью-Йорк, а она работала фотомоделыо. Они с Гордоном собирались разводиться, и он хотел отправиться в Испанию, возомнив себя Эрнестом Хемингуэем от живописи или кем-то в этом роде. Там я и столкнулась с ним через несколько лет. Впоследствии мы часто встречались по журнальным делам. Он один из самых уважаемых людей в этом бизнесе. Очень талантливый человек. Да и симпатичный. А занудство… Каждый защищается от окружающего мира как может. Он огородил себя стеной высотой в милю… Господи, при чем тут Гордон? Скажи лучше, как продвигается твой «роман века» с Кристофером? — Я писала из Калифорнии не только Пег.