Бобби Хатчинсон - Возрождение любви

Пораженная, она открыла глаза и вскрикнула. Ветер вихрился вокруг нее, укладывая высокую траву прерии странным круговым узором. Она могла разглядеть женщин, но их фигуры расплывались, она пыталась докричаться до них, но ветер все крепчал, уносил ее голос прочь, увлекая ее в черную пустоту.

Где-то поблизости стучал мотор. Пейдж открыла глаза. Она лежала на спине посреди поля. Знакомый полог неба над прерией раскинулся над ней. Она повернула голову и обнаружила высокие стебли пшеницы, окаймляющие круг, в центре которого она лежала.

Женщин нигде не было видно.

Ее сердце усиленно застучало. Она постаралась сесть. Одеяло исчезло, но кожаный мешочек по-прежнему висел у нее на шее. Пшеница вокруг лежала ровным кругом. Пейдж с трудом встала на ноги.

На ближнем поле большой черный трактор с закрытой кабиной заводил мотор, заставляя высокую пшеницу ложиться мягкими волнами.

Вдали видна была автомобильная магистраль. Пейдж с удивлением смотрела, как большой грузовик обогнал синюю машину.

Видела она и мачты линий электропередачи, уходящие вдаль.

– Майлс, – едва слышный шепот замер в ее горле.

Майлс был где-то давно и далеко, и, если она позволит себе думать о нем, она умрет от боли.

Она медленно пошла по направлению к трактору. Ей нужен был телефон.

– Ты носишь довольно большого ребенка. – Сэм Харрис оперся задом на свой стол, где лежала открытая папка с результатами всех ее анализов. Он постукивал по ней пальцами. – Ты можешь прочитать их. Твой таз, совершенно очевидно, слишком узок для нормальных родов, так что будем делать кесарево сечение. А поскольку твой первый ребенок родился мертвым, я обеспечу, чтобы рядом с тобой находился лучший специалист в городе. Зовут его Марвин Кент. И нет нужды говорить тебе, что с тех пор, как ты в первый раз рожала, все чертовски изменилось. Мы будем уверены, что нам доступна любая технология, если тебе или этому маленькому хулигану что-нибудь понадобится. – Он подмигнул ей. – У меня есть репутация, которую нужно поддерживать, поэтому не думай ни минуты, что ты можешь ускользнуть от меня.

– Спасибо, Сэм. Ты самый лучший врач, и это меня успокаивает.

Пейдж постаралась сесть поудобнее. Она действительно стала огромной. Много раз она говорила себе, каким это будет облегчением, когда она родит наконец этого ребенка, хотя какая-то часть ее сознания противилась, напоминая, что она в безопасности до тех пор, пока сын находится в ее чреве. Исследование ультразвуком подтвердило ее раннее убеждение: ребенок, которого она носит, – сын.

Я ведь тебе говорила, Майлс Болдуин.

– Так что отправляйся в Больницу Милосердия сегодня же вечером, и завтра утром мы все и проделаем.

– Завтра? – Ее сердце подскочило и стало биться о ребра. – У меня на завтра миллион дел, Сэм. Почему не в среду или…

Он покачал головой и ухмыльнулся.

– Почему врачи всегда оказываются худшими пациентами? Ты уже совсем на сносях, даже завтра может оказаться поздно. Я должен был бы отвезти тебя туда немедленно.

В его карих глазах светились одновременно и привязанность и озабоченность, и Пейдж вновь подумала, что Сэм очень напоминает ей Роба Камерона. Они внешне были похожи, но заставила ее вспомнить Роба искренняя привязанность, которую она ощущала, находясь в обществе Сэма.

– Ладно, договорились, увидимся завтра.

Она с некоторым трудом поднялась, стараясь выглядеть более беспечной, чем ощущала себя на самом деле.

Она повернулась к двери, боясь того момента, когда ей придется перешагнуть порог кабинета, который принадлежал ей, а теперь там табличка с чьим-то именем.

– Пейдж, подожди. – Его рука тронула ее руку. – Как насчет того, чтобы устроить совместный ланч? Гастрономы на нашей улице по-прежнему готовят замечательные блюда, а я умираю от голода. Позавтракать я не мог, потому что одна из моих пациенток решила утром разродиться двойней, а потом я должен был торопиться сюда. И не забывай, что это твой последний шанс насладиться добротной едой до того, как мы извлечем твоего ребенка. «Никакой еды после пяти», – процитировал он твердым голосом.

– Ладно, Сэм, конечно. – Ланч отнимет не меньше часа из того времени, которое она проводит за телевизором в маленькой квартире, которую сняла. – Я не помню, в этих забегаловках есть удобные кресла или только малюсенькие стулья? Потому что, если там только стулья…

Она похлопала себя по бедрам и покачала головой. Сэм рассмеялся и потащил ее по офису, который когда-то принадлежал ей.

– Кресло гарантируем, – заверил он ее.

Забегаловка была переполнена, но он нашел маленький столик с креслами, которые он ей обещал, и они сделали заказ.

– Ну и как идут дела?

Сэм откусил огромный кусок от длиннющего сэндвича и запил его глотком кофе.

– Неплохо, – солгала она, жуя свою порцию сэндвича, хотя и совершенно не была голодна. С тех пор как она вернулась в эту жизнь, она не испытывала желания поесть, несмотря на доступность такой пищи, о которой она мечтала в Баттлфорде. – У меня квартира в Керрисдейле, все мои вещи я забрала со склада и взяла в аренду маленькую красную машину. Я назвала ее Минни.

Она подумала о своей лошади и грустно улыбнулась.

Сэм жевал и глотал.

– Твоя невестка все еще ездит на твоей машине?

– Да. – Пейдж старалась не встречаться с ним глазами. – Я сказала ей, чтобы она еще некоторое время ею пользовалась. – Она не стала рассказывать Сэму, что Шарон забрала себе большую часть ее платьев и кое-какие драгоценности, которые у нее тогда были с собой. Для нее это был шок – обнаружить, что ее невестка носит ее вещи, и еще большим шоком, когда она поняла, что ее брат простил это жене.

Она уверяла себя, что это не имеет значения – она ведь весной вернется к Майлсу, не так ли? И уж, конечно, она не сможет взять туда свою машину.

– Ты много разговаривала с братом? Кстати, дай мне его номер телефона, я свяжусь с ним немедленно, как только ты родишь.

– Не надо, спасибо. – Пейдж затрясла головой, стараясь избежать вопросительного взгляда его голубых глаз. – Я свяжусь с ним позднее. Возможно.

Он поднял брови.

– Я думал, что ты и Тони очень близки друг с другом. Что произошло?

– Мы были близки. – Пейдж нахмурилась. – Во всяком случае я так думала. Но меня не было два года. Он посчитал, что я умерла. И это многое изменило.

Больше, чем она могла себе представить.

– Он законным путем все оформил, вывез все из моей квартиры, отправил мои вещи на склад, объявив меня пропавшей без вести. Я думаю, что это было тяжело для него, и я полагаю, что он привык к мысли, что я мертва, – медленно сказала она, пытаясь сама осмыслить все это. – Потом, когда вернулась и пыталась объяснить ему, что со мной произошло, он просто не мог принять мой рассказ. Он вел себя со мной так, словно я сошла с ума, и прямо заявил мне, что не хочет, чтобы я забивала головы моим племянникам моими, как он считает, галлюцинациями. – Это оказалось для нее больнее всего. – Он был в ужасе, что какая-нибудь газета или телевидение прослышат обо мне и захотят взять у меня интервью за те два дня, что я провела у него. Он просил меня не говорить никому ни слова. – Она протянула Сэму свой сэндвич. – Я не могу есть это, Сэм, может, ты одолеешь?

– Ты уверена? Hу спасибо. – Он проглотил остаток своего сэндвича и принялся за ее. – Ты должна признать, что легче решить, что ты рехнулась, чем поверить в твою историю.

– Да, я знаю. Иногда я сама ловлю себя на мысли, а не прав ли Тони, не было ли то время, которое я провела там, только сном. – Она положила руку себе на живот. – Но ведь это не сон, правда Сэм? – Она коснулась обручального кольца у себя на пальце, кольца с бриллиантом и изумрудом. – Или это? – Она дотронулась до медальона Мадлен, висевшего у нее на шее. – Или это?

Для нее это стало в известном смысле ритуалом в последние дни. Это были ее талисманы, ее видимая связь с реальностью той, другой жизни.

Сэм вытер майонез с губ и поднял руку ладонью вперед.

– Эй, меня тебе не нужно убеждать. Я поверил тебе, ты помнишь?

Пейдж кивнула. Сэм действительно поверил – он оказался единственным. Ее брат, невестка, полиция – они выслушивали ее историю по два-три раза, и все пришли к убеждению, что у нее помутился рассудок и к тому же она где-то забеременела.

Они посчитали, что она не опасна, не представляет собой угрозу для общества, но, безусловно, сумасшедшая, которую обнаружили посреди фермерского поля одетой в индейское платье, с целым состоянием в золотых монетах, болтающей что-то о путешествии во времени и о восстании Райела.

Она быстро сообразила, что для Тони она оказалась неприятной обузой. Как только у нее появилась такая возможность, Пейдж покинула дом своего брата и вылетела домой в Ванкувер. За эти первые пару дней она усвоила один важный урок. Она перестала рассказывать людям правду о том, что случилось с ней. Она научилась бубнить что-то смутное о нервном расстройстве и потере памяти и вскоре поняла, что эту версию все приемлют.

Все, за исключением Сэма.

Дорогой Сэм. Она испытала момент паники, когда прилетела в аэропорт Ванкувера, – напряжение от полета, сознание того, что у нее здесь нет ни одного близкого друга, что у нее нет квартиры, где бы поселиться, нет даже своего врачебного кабинета – она это поняла даже раньше, чем Тони подчеркнул, что Сэм должен был оформить юридические моменты, предусматривавшие ее смерть или исчезновение.

Он не мог руководить клиникой один, он, вероятно, не мог ждать, вернется ли она. Конечно, он должен был нанять кого-то на ее место. И все равно это ее ранило.

Вспотевшая, потрясенная – ее тошнило во время полета – встревоженная этой толпой, шумом, смятением, скоростями современной эпохи по сравнению с той, которую она покинула, Пейдж из аэропорта позвонила Сэму, и он бросил всех пациентов, чтобы помчаться и встретить ее.