Бобби Хатчинсон - Возрождение любви

Был шумный весенний день, с севера дул холодный ветер. На почве еще лежал снег, но он быстро превращался в грязь, а когда выглядывало солнышко, оно несло со своими лучами обещание летней жары.

Тананкоа приехала рано утром, еще не было девяти часов, когда она робко проскользнула в главную дверь.

Обе женщины обнялись, и Пейдж проводила свою гостью на кухню, где на плите стоял кофейник.

Они немного поболтали, потом Тананкоа поставила свою чашку и с мрачным выражением лица посмотрела на Пейдж.

– Я решила, – сказала она, – что, если я в этом году не забеременею от Денниса, я уйду от него. Я вернусь к моему народу. Но прежде я хочу попробовать твое лечение.

Было ясно, что она приняла решение. Пейдж подавила в себе все аргументы, которые пришли ей в голову.

– Пойдем в кабинет, и я осмотрю тебя, – сказала она.

Она могла только молиться, чтобы ее знания оказались полезными. Если это не произойдет, брак ее подруги обречен, что обернется трагедией – Пейдж редко приходилось видеть двух людей, которые так любили бы друг друга, как Тананкоа и Деннис, разве только она и Майлс.

Со своей эгоистической точки зрения, Пейдж предполагала, что если Тананкоа вернется к своему народу, то она потеряет связь с подругой, которой она так дорожила.

Она никогда там не бывала, но не думала, что резервация Повелителя Грома то место, куда ей будет удобно ездить.

Пейдж подробно объяснила Тананкоа, что она собирается делать, натянула перчатки и стерильный халат и вознесла быструю молитву непостоянному богу плодородия.

Нет в этом мире равновесия, подумала она, улыбнулась, глядя в испуганные глаза Тананкоа, и приступила к тщательному осмотру влагалища.

Большинство ее пациенток измучены обилием детей, а тут перед ней лежит Тананкоа, мечтающая забеременеть.

– Судя по тому, что я могу сказать, Танни, у тебя нет никаких физических причин не беременеть.

Пейдж предпочла обойти молчанием тот факт, что ее осмотр по необходимости ограничен по сравнению с тем, что она проделала бы, если бы у нее были инструменты и время было другое.

Она хотела бы провести продувание фаллопиевых труб, чтобы убедиться в их проходимости, но для такого испытания ей нужна была двуокись углерода. Она хотела бы исследовать щитовидную железу, но в Баттлфорде возможности исследовать что бы то ни было не представлялось, разве только потерянную лошадиную подкову.

Черт побери, она уже начинает привыкать к тому, что должна полагаться на собственные глаза и уши и ставить диагнозы, как если бы настоящие анализы были доступны.

– Что мы собираемся проделать, так это вот что: когда у тебя происходит овуляция, то первым делом, когда ты просыпаешься утром и еще не оторвала голову от подушки, измерь температуру.

Пейдж нарисовала и повесила на стену своего кабинета схему женских половых органов и сейчас она воспользовалась этой схемой, чтобы объяснить, почему она просит Тананкоа делать это. Она показала, как фиксирует градусник температуру тела, и потом сказала:

– Когда температура поднимается, это означает, что в твоем теле происходит овуляция, это значит, что ты готова забеременеть. Так что когда это случается, ты должна мобилизовать Денниса, чтобы он немедленно начал заниматься с тобой любовью и как можно чаще в течение всего периода овуляции.

У Тананкоа расширились глаза, и в первый раз за утро она прижала руку ко рту и захихикала.

Пейдж тоже рассмеялась.

– Я понимаю, что это звучит смешно, но есть шанс, что это даст результат. Попробуешь?

Уныние, проглядывавшее в глазах Тананкоа все утро, вернулось, и она кивнула.

– Я сказала, что попробую твое лечение, Пейдж, и я это сделаю, хотя сомневаюсь, что это принесет успех. – Тень улыбки промелькнула в ее глазах. – Некоторые лекарства у Хромой Совы гораздо противнее, чем это.

Она уехала, вооруженная термометром, а Пейдж подумала, как будет реагировать Деннис, когда Тананкоа будет требовать от него ласки в непривычные часы дня и ночи.

Она представила себя и Майлса в такой ситуации, и на лице у нее появилась грустная улыбка. Если Деннис хоть немного похож на Майлса, то проблем у него не должно быть.

Настал июнь, пришло лето. Буквально за одну ночь прерия покрылась лютиками и одуванчиками, а горожане начали усердно трудиться на своих огородах.

Однажды утром Пейдж вышла дать корм Минни и обнаружила у себя на заднем дворе Армана Леклерка с лопатой в руках, сажавшего семена.

– Арман, как ты? – Удивленная и обрадованная, Пейдж подошла, чтобы пожать грязноватую руку старика. – Это очень мило с твоей стороны, но я должна предупредить тебя, что я ничего не понимаю в сельском хозяйстве.

Его кустистые белые брови приподнялись над озорными черными глазами.

– Арман будет ухаживать за вашим огородом, мадам.

– А мне казалось, ты однажды сказал мне, что, когда наступит весна, ты вернешься на свою ферму.

Он покачал головой.

– У меня нет фермы. Правительство забрало эту землю, мадам доктор.

– Но как они могли это сделать, Арман?

Он пожал плечами, на его лице пролегли жесткие морщины.

– Мы, метисы, получили землю от наших отцов, но у нас нет бумаг, подтверждающих, что земля принадлежит нам.

Пейдж была возмущена.

– Но это ужасно! И вы ничего не можете поделать?

Он ничего не ответил, взял лопату и снова начал копать.

– Здесь мы посадим картошку, да? А здесь морковь, вон там шпинат.

Арман приходил каждый день. Когда овощи были посажены, он принес луковицы цветов и черенки, и вскоре на грядках перед маленьким беленьким домиком росли розовый алфей, мак, маргаритки и подсолнечник.

Пейдж пыталась заплатить старику за работу, но он отказался.

– Вы пришли издалека, мадам доктор. Я думаю, что вы принесли с собой магию.

Озадаченная, Пейдж спросила у Майлса, что имел в виду старик.

– Метисы, дорогая, люди в высшей степени суеверные и очень религиозные. Арман был в форте в тот день, когда ты приехала, он слышал твой рассказ и поверил в него. Он думает, что это было чудо. – Майлс поцеловал ее. – Иногда я тоже так думаю, – добавил он, и это было только наполовину шуткой.

На третьей неделе июня Майлс должен был поехать на дальний пост посмотреть офицера, получившего пулевое ранение в ногу, и он предложил Пейдж поехать вместе с ним. Поездка должна была занять всего один день, а дорога проходила неподалеку от фермы Клары и Тео. Пейдж могла побыть у них, пока Майлс не вернется.

Клара обрадовалась неожиданным гостям, но Пейдж потребовалось все ее самообладание, чтобы скрыть потрясение, которое она испытала, увидев Элли.

Девочка выглядела еще хуже, чем несколько недель назад, когда Пейдж последний раз видела ее. Ей исполнилось уже девять месяцев, ее большие голубые глаза казались слишком большими на маленьком исстрадавшемся личике. Она по-прежнему не могла сидеть прямо и не ползала. Однако она начала говорить, что убеждало Пейдж, что проблемы у девочки скорее физические, чем умственные.

Было больно слушать этот тоненький голосок, обращавшийся к маме, к папе, к собаке. Как всегда, Элли вела себя очень мило, играла с Пейдж в ладушки и в прятки, улыбаясь своей ангельской улыбкой, но она быстро уставала и значительную часть времени спала.

– У нее теперь судороги примерно каждый третий день, – сказала Клара, в глазах и в голосе которой звучала ужасная усталость. – Обычно эти судороги не очень тяжелые. Я все еще надеюсь, что она избавится от них, как полагает доктор Болдуин.

Пейдж уловила в голосе Клары мольбу, надежду услышать подтверждение, но Пейдж не могла заставить себя говорить Кларе заведомую ложь, что со временем Элли будет лучше.

Элли ни от чего не избавится. Пейдж было ясно, что ребенок умирает.

Возвращение домой в тот вечер должно было бы стать беззаботным. Вместо этого Пейдж не могла избавиться от тяжелого впечатления, которое все усиливалось с того момента, когда она утром увидела Элли. Она рассказывала об этом Майлсу, пока их лошади выбирали дорогу по прерии.

– На следующей неделе во вторник Клара и Тео приедут за тонизирующим лекарством, которое я прописала Элли, и я ощущаю себя мошенницей, Майлс. Эта ерунда ничему не поможет, только даст ей витамины.

За несколько минут до этого солнце село, и небо на западе было окрашено яркими цветами. Ветер поутих, и прерия расстилалась перед ними спокойная и тихая, то там то здесь виднелись купы низкорослых сосен, окруженных полынью и цветущими дикими розами, но Пейдж не замечала окружающую красоту. Все ее мысли были об Элли.

– Майлс, – попросила она, – во всех твоих скитаниях или в твоем опыте врача во время войны ты не можешь вспомнить о чем-нибудь, что могло бы помочь Элли? Все что угодно, Майлс, как бы это ни казалось необычным или неподходящим. Что угодно, о чем ты, может быть, слышал, что мы могли бы сделать, чтобы помочь ей? – Пейдж неспокойно ерзала в седле. – Если бы это был наш ребенок, Майлс, что бы ты сделал?

Майлс натянул поводья и остановил Майора, и Пейдж придержала Минни и оказалась рядом с ним. Майлс сидел неподвижно, глядя на прерию.

– Несколько лет назад, дорогая, я прочитал в «Медицинском ежемесячнике Вирджинии» статью доктора Джейкоба Тонера, – начал он. – Никогда не имел удовольствия встречаться с этим джентльменом, но его статья застряла у меня в мозгу.

Майор заржал и встал на дыбы, и Майлсу потребовалось время, чтобы успокоить его.

– Статья эта представляла собой изложение доклада доктора Тонера в семьдесят седьмом году перед Медицинской Ассоциацией Скалистых Гор. В этом докладе он воздавал должное индейским лекарям за то, как они используют спринцовки, наложение швов, клизму, за их знания анатомии, за их опыт в приеме родов. Он зашел так далеко, что заявил, что индейские шаманы умеют вылечивать такие заболевания, которые мы, обучавшиеся европейской медицине, считаем безнадежными. Многие врачи посмеиваются над индейской медициной, считают ее фокусом дикарей.