Бобби Хатчинсон - Возрождение любви

– А что я получу в обмен на обещание?

Он издал нетерпеливый звук и поймал ее рот в поцелуе, выдававшем желание. Он прижался к ней таким образом, который нельзя было истолковать как-то иначе.

– Ладно, – задохнулась она. – Ты победил. Я даю тебе слово.

Она приподняла свои бедра и приняла его в себя, такого знакомого и тем не менее такого нового и странного, положив руки ему на грудь, запрокинув голову, прикрыв глаза и двигаясь в извечном ритме, а их страсть достигла невероятных высот.

Она услышала, как он пробормотал:

– Я люблю тебя, Пейдж.

Она хотела ответить, но страсть лишила ее способности произносить слова.

Ему отвечали ее тело, ее душа, она закричала на мгновение раньше, чем он, потом, измученная, упала ему на грудь, испытывая глубокий покой. Это было странное чувство, которое ей еще предстояло расшифровать.

Постепенно она поняла, что в первый раз за многие годы – а может быть, впервые за всю свою взрослую жизнь – она больше не одинока.

– Огонь прогорит, если я не принесу дров. И вообще мне нужно возвращаться в форт.

Они лежали, обнявшись, на ковре, а огонь в очаге превращался уже в угли, и холод закрадывался в комнату.

Майлс встал и поднял ее, переложив на диванчик и укутав покрывалом, когда она начала дрожать. Он надел свое нижнее белье, носки и брюки и занялся огнем.

– Я хотела бы, чтобы ты остался, – вздохнула она.

Это было бы райским наслаждением – проснуться рядом с ним утром, лежа в его объятиях.

Он положил небольшое полено на тлеющие угли и подождал, пока оно разгорится, и только после этого обернулся и улыбнулся ей.

– Я тоже хотел бы, дорогая, – но ведь форт, а потом и весь город будут знать, что я утром приехал от тебя.

Он нахмурил брови.

– Мы должны быть очень осторожны, Пейдж. Конечно, если ты хочешь иметь пациентов и чтобы о тебе в городе говорили как об уважаемой женщине-враче. Если станет известно, что ты моя любовница, мне это мало чем повредит, а тебе очень.

Все ее чувства сопротивлялись, но она знала, что он прав.

Занимаясь Элен Джиллеспи, она поняла, как хочет практиковать как врач, а теперь уже знала, какой жестокий моральный кодекс действует в этой эпохе.

Одевшись, Майлс взял ее на руки и отнес в спальню. Он нашел ее ночную рубашку – его ночную рубашку – и надел на Пейдж.

– Кто сшил тебе эту рубашку? – Этот вопрос давно ее интересовал.

– Моя мать. – Голос его был полон нежности. – Она была прекрасна, совсем как ты.

– Но я не смогу сшить ничего, разве только хирургические разрезы.

Он засмеялся и начал тискать ее под простынями, как если бы она была ребенком. Но поцелуй, который он подарил ей, был отнюдь не отеческим.

– Спите спокойно, миледи. Я скоро вернусь.

Изнеможенная после ночи любви, да еще после долгой поездки верхом, Пейдж еще лежала в постели, когда на следующее утро у ее дверей возник Роб Камерон.

Еще полусонная, она вскочила, когда стук в дверь разбудил ее, и пыталась найти халат, чтобы накинуть его поверх ночной рубашки. В спальне было тепло: Майлс перед тем, как уехать, зажег маленький обогреватель и сунул дрова и в другие очаги.

Так и не найдя халат, Пейдж накинула на плечи большую шаль и, пошатываясь, направилась к двери, ощущая себя как после наркоза.

– Роб, доброе утро. – Почти ослепленная ярким солнцем, она косилась на коренастого полицейского. – О Боже, который же сейчас час?

– Мои извинения, Пейдж. – Его загорелое лицо стало совсем красным при виде ее ночной рубашки. – Мне очень жаль, что я вас разбудил. Я был уверен, что вы уже встали. Я приехал, потому что подумал, что вы захотите свежего мяса. Я вчера во время патрулирования подстрелил оленя. – Он показал завернутый в парусину пакет. – Я положу его на холод и поеду дальше.

Он выглядел таким разочарованным, словно маленький мальчик, которому обещали удовольствие, а потом его лишили, что Пейдж почувствовала себя виноватой.

– Нет-нет, не торопитесь уезжать, Роб. Дайте мне только несколько минут, чтобы умыться, одеться и поставить кофейник на огонь, и тогда вы можете войти и разделить со мной завтрак.

Черт побери! Она закрыла дверь и нахмурилась. В это утро ей не хотелось находиться в чьей-либо компании. Она предпочла бы побездельничать и мысленно перебирать события прошедшей ночи.

Это напомнило ей кое о чем. Она заторопилась в холл, чтобы собрать кучу одежды, бюстгальтер и трусики, нижнее белье и нижнюю юбку, разбросанные по ковру.

Спустя полчаса Роб сидел за кухонным столом, в его широких обветренных ладонях дымилась кружка кофе.

– Я научилась хорошо готовить овсяную кашу, – похвасталась Пейдж, бросая в кастрюлю две полные горсти. – И, благодаря вам, я не так уж плохо справляюсь с супом и лепешками.

Она улыбнулась ему, думая о том, как высоко ценит его дружбу.

– Вы прекрасный учитель, Роб. – Она поставила кружку на стол и села в кресло. – И вы хороший друг.

Неожиданно Роб резко поставил свою кружку, и Пейдж заметила, что у него дрожат руки. На лбу у него выступил пот, он двумя пальцами приглаживал усы. Потом он поднялся, встал по стойке «смирно», руки с сжатыми кулаками прижаты к бокам. Лицо у него покраснело, как его мундир, даже веснушки перестали быть видны.

Пейдж в изумлении уставилась на него.

– Бог мой! Что случилось, Роб? Или это виновата овсянка?

Он сделал три быстрых шага и упал на одно колено.

– Пейдж, я влюбился в вас. Вы мне окажете честь стать моей женой?

Он с трудом выговаривал слова, его шотландский акцент звучал так сильно, как никогда раньше, широкое серьезное лицо исказилось как от боли.

Она долго молчала, не в силах вымолвить ни слова. Его пунцовое лицо находилось всего в каком-нибудь футе от ее лица. Она смотрела на него, не зная, что сказать.

Роб откашлялся.

– Я понимаю, что сейчас не время, Пейдж. Я все хотел выбрать подходящий момент, но он никак не подворачивался.

Пейдж страстно желала оставаться в постели. В это утро она не была готова к такому разговору. Но взгляд на серьезное, открытое лицо Роба заставил ее оторваться от мыслей о своих неудобствах и подумать о том, что он должен сейчас переживать.

Она нерешительно протянула руку и коснулась его щеки, горячей, как в лихорадке.

– Роб, дорогой. О Боже, Роб, пожалуйста, встаньте, садитесь к столу и давайте… давайте поговорим.

Он поднялся, прямой, как марионетка, сел на стул, глядя ей в лицо, стараясь оценить ее реакцию, взволнованный поток слов вырывался у него:

– Я понимаю, что тороплюсь. Я знаю, вам нужно время, чтобы обдумать все, Пейдж. Я понимаю, что не ухаживал за вами, как это положено, не появлялся вместе с вами на людях, как должен был бы. Я все сделаю, мы будем гулять как положено. Вот, на следующей неделе собираются устроить катание на санях, вы пойдете туда со мной? Пойдете?

Сначала он сделал ей предложение, а теперь просит ее о свидании. От абсурдности всей ситуации у нее закружилась голова и в горле застрял истерический смех. Она подавила его, ибо подумала, что должна вести себя осторожно и тактично, а иначе она обидит Роба и потеряет его дружбу, которой очень дорожит.

Ей в голову пришла тревожная мысль. Слышал ли он что-нибудь о ней и о Майлсе? Откуда он мог узнать? Слухи быстро разлетаются по этому городу, но чтобы между полуночью и сегодняшним утром?

Тем не менее она почувствовала, что вся вспыхнула, как виноватая школьница. Святый Боже, эти здешние нравы просто достали ее!

– Роб, я вот чего не понимаю… – Она запнулась. – Что-нибудь случилось? Это так неожиданно, я не знаю… – Она молча проклинала себя за то, что избрала такой путь. – Роб, что заставило вас делать мне предложение сегодня утром? Для меня это полная неожиданность.

Он опустил глаза и она могла заметить, как движется его адамово яблоко – раз, другой.

– Похоже, что мои визиты к вам компрометируют вас, – выдавил он наконец из себя. – Я все равно собирался в скором времени просить вас, когда почувствую, что время пришло. Но я тут повстречал Лулу, и кое-что, что она мне сказала, заставило меня понять…

Опять эта Лулу Либерман! Пейдж представила себе, как она идет к меблированным комнатам и врезает кулаком прямо по зубам Лулу.

– Послушайте, Роб.

Она пыталась сообразить, как бы ему объяснить и в конце концов решила сказать ему правду – так мягко, как могла.

– Я не могу выйти за вас замуж.

Если бы она думала, что его предложение продиктовано чем-либо иным, а не любовью, то убедилась бы, глядя на потерянное выражение его лица, на нежность в его глазах. Она ненавидела себя за то, что причиняет ему боль, но у нее не было другого выхода – она должна поставить все на свои места, здесь и сейчас.

– Это замечательно, что вы делаете мне предложение, и я в ужасе, что могу потерять в вашем лице лучшего моего друга, но правда такова… – У нее перехватило дыхание. Пейдж сделала судорожный глоток и продолжала: – Правда заключается в том, что я связана с другим человеком.

«Связана». Да будь все проклято, никто еще не произнес такого слова, в этом она была уверена! Но так уж у нее вырвалось.

– Вы обручены? – От потрясения это слово прозвучало, как кашель. – Вы уже обручены с кем-то?

Все с каждой минутой становилось все хуже. Она затрясла головой.

– Нет, не обручена. Не помолвлена, – поправилась она.

Как объяснить этому простому, удивительному человеку сложные отношения, возникшие между ней и Майлсом?

– Но я люблю его, – произнесла она твердо. И даже при этих обстоятельствах сердце ее воспарилось, когда она добавила: – И он любит меня.

Лицо Роба побледнело, хотя до сих пор было пунцовым, веснушки на нем проступили, как капли краски.

– Кто? – С трудом выговорил он. – Кто он. – Его хорошие манеры взяли верх, и он торопливо добавил: – Простите меня, Пейдж, я был груб. – Его переживания вновь пересилили, и он взорвался: – Но вы должны сказать мне, кто он, будь он проклят!