Они снова и снова целовали друг друга, и его тело, твердое, как скала, жаждущее ее, прижималось к ней. Он притянул ее еще ближе, раздвинул слегка свои ноги, завлекая ее в это пространство.

Она застонала, и ее бедра задвигались в том ритме, который он предложил.

Он ласкал ее, его ладони горели от прикосновения к ее обнаженной плоти, безостановочно двигались от ее бедер к грудям, ощущая их мягкую теплоту, его пальцы касались ее затвердевших сосков.

Это было так давно, так давно с тех пор, когда он разрешил себе переспать с женщиной, – и даже тогда это была женщина, которую он купил, которой заплатил.

Он был гораздо более одинок, чем готов был сам признать. Он хотел эту женщину, он хотел ее с той первой ночи, когда она надела его ночную рубашку и поносила его за то, что он запер ее. Но многолетняя привычка, с трудом обретенный покой, который ему удалось завоевать благодаря тому, что он замкнул свои чувства на ключ и выбросил этот ключ, слишком глубоко укоренились в нем, чтобы преодолеть его просто поцелуем.

По какому-то молчаливому одновременному согласию они оторвались друг от друга, громко дыша в окружающей их тишине.

Он все еще держал ее, его руки слегка касались ее талии, а ее пальцы лежали на его груди. Он видел, как бьется пульс у нее на шее, ощущал ладонями, с какой силой стучит ее сердце, заставляя дрожать все тело.

– Я извиняюсь, Пейдж, – произнес он, когда обрел голос. – Это была не лучшая идея.

Она отодвинулась от него, в ее зеленых глазах промелькнула настороженность.

– Да? А почему? Мне было чертовски приятно.

Ему было не просто приятно, но он должен был ей как-то объяснить, найти извинение, которое поможет ей сохранить достоинство. Это оказалось довольно трудно, когда все, чего он хотел, так это бросить ее на траву и сорвать с нее эти рейтузы…

– Потому что на этом дело не кончится, Пейдж. Не может кончиться. Для меня сегодня только начало…

Ее губы искривились и выглядели израненными, и он провел по ним дрожащим пальцем, убеждаясь в их влажности, теплоте. Он напрягал свои мозги в поисках разумного объяснения.

– Меньше всего я хочу, чтобы у вас в Баттлфорде возникли новые трудности, – сказал он. – Вы сейчас должны убедить город и всех сплетниц, что вы талантливый врач. Для этого вы должны оберегать свою репутацию. В таком маленьком городке секретов не бывает, и если вы станете моей любовницей, это навсегда погубит вашу репутацию.

Она теперь уже совсем отодвинулась от него. Она поправляла одежду, не глядя на него.

– Вы, конечно, правы. – Голос ее звучал почти легкомысленно. – Кроме того, меньше всего я хочу оказаться эмоционально связанной здесь с кем-то. В этой эпохе, я имею в виду. Я должна найти путь обратно, рано или поздно. Вернуться в мою жизнь, в мое время.

Ее слова ударили его больнее, чем он мог вообразить. Чтобы она с такой легкостью отбросила его, как будто… как будто та ее проклятая иная жизнь реальна, а то, что происходит здесь и сейчас, не более чем фантазия.

Он запряг лошадь в двуколку и, не говоря ни слова, помог ей сесть на сиденье. Остаток дороги они проделали в полном молчании, каждый старался не коснуться другого.


Вернувшись в тот вечер в форт, Майлс не мог заснуть. Все его чувства были в смятении, воспоминание о том поцелуе сжигало, как лихорадка. Проклиная свою слабость, он в конце концов встал и зажег свечу на своем письменном столе.

Он сочинил срочную телеграмму в Торонто в знакомую ему торговую фирму, занимающуюся продажей медицинских инструментов, с просьбой прислать ему как можно скорее полный набор, включив туда самые современные французские зажимы, и новейшие стетоскопы, и большой запас лекарств.

На следующий день рано утром он проследил, чтобы телеграмма ушла. Весь день он сочинял длинный отчет в штаб Северо-Западной Конной полиции, перечисляя больных полицейских и хворых жителей Баттлфорда.

Один из этих гражданских лиц, приезжий из Онтарио, Джимми Джиллеспи, мужчина средних лет, переведенный в Баттлфорд счетоводом в магазине Компании Гудзонова залива, явился днем в кабинет Майлса, бледный, как бумага, опираясь на самодельный костыль. Его правая нога распухла, стала вдвое толще другой.

– Добрый день, док. Со мной произошел сегодня несчастный случай. Один из клерков уронил бочонок с черной патокой мне на ногу. Неуклюжий молодой олух!

У него перекосилось лицо, когда Майлс снимал у него с ноги окровавленную повязку.

Нога оказалась переломанной в нескольких местах, на подъеме виднелась глубокая рана, на которую нужно было накладывать швы.

Сделав все, что возможно, Майлс перевязал ногу бинтом, смоченным в карболке, и сказал:

– Вы должны не снимать эту повязку несколько недель, мистер Джиллеспи, чтобы все зажило.

У пострадавшего вспотел лоб, и он кивнул.

– Не одно, так другое, – вздохнул он. – Моя жена болеет с тех пор, как мы переехали сюда. Я ухаживал за ней, а теперь вот такая история.

– А что с вашей женой?

Майлс твердо знал, что миссис Джиллеспи с ним не консультировалась.

Джимми пожал плечами.

– Разные женские неприятности. Она считает, что это от нервов, но меня это волнует. Она не из тех, кто бездельничает, моя Элен. Я ей говорил, чтобы она пришла сюда к вам, но она и слышать не хочет. Заявляет, что не может говорить о таких вещах с посторонним мужчиной. Она всегда была застенчивой девушкой. Может, она и смогла бы пересилить себя, если бы у нас были дети, но их нам Бог не послал.

– В городе живет новая женщина-врач, – медленно произнес Майлс. – Ее зовут доктор Рандольф. Я могу лично поручиться за ее компетентность как врача. Возможно, вашей жене будет легче разговаривать с женщиной-врачом?

Джиллеспи мгновение думал, потом его узкое лицо просветлело.

– Может, вы и правы, док. Где ее найти, эту леди врача?

– В настоящее время она живет в меблированных комнатах миссис Либерман, но останется она там день или два. Она ищет, где бы снять помещение, чтобы там можно было вести врачебный прием. Вы ничего подходящего не знаете?

Джиллеспи подумал.

– Есть один дом на холме, в нем жила мать управляющего нашим магазином. Во время наводнения восемьдесят второго года ее дом рухнул, и Уокер построил ей новый, подальше от реки. Но дом не очень большой. И он не совсем в городе. Старая леди прожила в нем всего шесть месяцев и померла. Он еще не сдавал дом, там полно ее вещей. Уокер сказал, что мы с женой можем арендовать его, если хотим. Мы посмотрели его, когда приехали, но мы привезли с собой всю нашу мебель, и, кроме того, Элен не захотела жить вне города. Уокер холостяк, он тоже не хочет жить там. У него есть маленький домик, который ему построила Компания, рядом с магазином, и это его вполне устраивает.

– Я уверен, что доктор Рандольф будет хорошим жильцом. У нее нет никакой своей мебели, так что она будет рада снять дом с обстановкой.

– Я спрошу его, док, немедленно. Надо возвращаться в магазин и покончить с бухгалтерией за день. Сколько я вам должен? – Джиллеспи с трудом поднялся, осторожно опираясь на свой костыль, и полез в карман за бумажником. – Это счастье, что у меня сидячая работа. Хорошенькое было бы дельце, если бы я потерял работу из-за бочонка с патокой.

– Вы ничего не должны, мистер Джиллеспи. Задача Конной полиции обслуживать здешних жителей.

– Спасибо, док, очень вам обязан.

«А я тебе, – подумал Майлс, когда тот удалился со своим костылем. – Это может решить проблему с жильем для Пейдж».

Быть может, он сегодня сможет заснуть, понадеялся Майлс, понимая, что сделал для нее все, что мог.

Какого черта, почему он чувствует ответственность за эту женщину?!

Как это бывало уже не раз, живая память об их поцелуе вспыхнула в его мозгу. С его стороны было слишком поспешно и глупо позволить себе поддаться сексуальному влечению к Пейдж Рандольф.

Он уверял себя, что это просто нормальное сексуальное влечение здорового мужчины к красивой женщине.

Ничего больше не было. Откуда могло быть что-нибудь еще? Если не считать их общих интересов в области медицины, у них нет ничего общего.

Ладно, он сделал все, чтобы загладить вину за этот поцелуй, и теперь может вернуться к нормальной жизни. Он напишет ей записку, в которой сообщит о доме, упомянет, что миссис Джиллеспи может стать ее пациенткой, а потом выбросит ее из головы.

Он сидел за письменным столом с пером в руке, написал одну записку, порвал ее, потом другую и тоже порвал.


Конверт был запечатан воском, бумага плотная. В верхнем левом углу герб Северо-Западной Конной полиции и под ним печатка с именем доктора Майлса Болдуина.

Шикарно. Пейдж рассматривала письмо, загипнотизированная четкими буквами, которыми выведена ее фамилия черными чернилами, ничем не напоминающими шариковую ручку.

– Мне ждать ответа, мисс?

Мальчик, принесший письмо, стоял у задней двери дома миссис Либерман, переминаясь с ноги на ногу.

– Подожди минутку, я прочту.

Она разорвала конверт. «Мисс Рандольф», – начиналась записка. Она разозлилась. Боже милостивый, этот человек невозможен! Какого дьявола, как он может обращаться к ней как к мисс Рандольф, после того как целовал ее до потери сознания?

Она сердито фыркнула и стала читать: «Я случайно узнал, что управляющий магазином Компании Гудзонова залива мистер Уокер владеет маленьким домом, который он с удовольствием сдаст Вам. Кроме того, жена его счетовода, миссис Джиллеспи, будет, вероятно, советоваться с Вами по поводу женских болезней. Думаю, что Вам это подойдет. Имею честь, уважающий Вас Майлс Болдуин, главный врач».

Она перечитала скупые формальные слова, и лицо ее расплылось в улыбке.

Он, конечно, самый чопорный мужчина, какого она когда-либо встречала, несмотря на его поразительное умение целоваться, и из этой карикатуры на дружеское письмо очевидно, что он заботится о ее благополучии. Он пытается найти ей жилье и подсовывает пациентку.