Когда рану перебинтовали, они перенесли Билли, находившегося все еще под действием анестезии, в его тесную спальню в задней части дома.

Болдуин дал матери Билли инструкции, как ухаживать за мальчиком, подчеркнув, что он должен находиться в покое. Пейдж добавила к этому строгие указания относительно абсолютной чистоты при обращении с его раной. Мэри Уиггинс со слезами на глазах благодарила их, предлагала кофе и завтрак, от чего они оба отказались.

– Я живу на этой улице у миссис Либерман. Днем я зайду и посмотрю Билли, а если у него начнется лихорадка или если он, когда проснется, будет взволнован, приходите ко мне, – дала инструкции Пейдж.

Выйдя на улицу, она посмотрела на небо и обнаружила, что прошло уже несколько часов, пока они занимались операцией, солнце уже стояло высоко, и день был душным и жарким.

После этой работы, занявшей все утро, Пейдж должна была бы чувствовать себя усталой, но вместо этого она испытывала возбуждение, словно, продемонстрировав свое мастерство врача, она ощущала новый прилив энергии.

– Я должен извиниться перед вами, доктор Рандольф, – раздался позади нее медлительный голос Болдуина, и она обернулась к нему, с трудом веря, что он действительно обратился к ней «доктор». – Вы действительно врач, и притом очень умелый, – добавил он. – Где вы учились?

Он казался заинтересованным, но что ее порадовало, так это нотка уважения в его голосе. После того, как он обращался с ней в форте, некоторая доля уважения была очень даже приятна.

– В университете Британской Колумбии. Я гинеколог.

Он покачал головой, на лбу у него обозначилась задумчивая морщинка.

– Я не знаю про этот университет и про вашу специальность.

Вероятно, потому, что университет еще не существует, и нет такой профессии «гинеколог». От этой проблемы со сдвигом времени можно сойти с ума.

– А вы, доктор? – спросила она, чтобы предотвратить новую дискуссию, откуда и из какого она времени. – Где вы учились?

Его серые глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль.

– В университете Южной Каролины.

– Вы специализировались по хирургии?

Его взгляд скользнул по ее лицу, сам он скривился в горькой усмешке.

– Боюсь, что моей специализацией в области хирургии была война, мисс Рандольф. Уверяю вас, что там была богатая возможность для хирургической практики.

Она покачала головой, совершенно озадаченная. О какой войне он говорит? История никогда не была ее сильным местом.

– Простите, я не поняла вас. О какой войне вы говорите?

Его брови поползли вверх, и он сказал ей со своим мягким южным акцентом:

– О войне между штатами, доктор Рандольф. Вы, конечно, слышали о ней?

О Боже! Так ведь это он говорит о Гражданской войне в Америке! Пейдж вздрогнула. Она стоит рядом и разговаривает с человеком, который был на полях сражений во время войны между Севером и Югом.

– Но… разве это не было… довольно давно? – Она попыталась вспомнить. – Восемьсот шестидесятый, да?

– С шестьдесят первого по шестьдесят пятый. Пять долгих лет, доктор Рандольф.

– И вы… вы все это время были на войне? Как врач, я имею в виду?

Ее любопытство пересиливало враждебность, которую она к нему испытывала. Она снова стала гадать, сколько же ему лет. Если он был достаточно взрослым, чтобы принимать участие в Гражданской войне, то он гораздо старше, чем она предполагала.

Похоже, что он, отвечая ей, очень тщательно подбирал слова. Голос его звучал подчеркнуто ровно, словно он цитировал какой-то документ.

– Мой отец был профессиональным офицером в армии конфедератов. Он настоял, чтобы я закончил медицинский факультет, когда началась война. Я окончил университет весной шестьдесят третьего и тут же вступил в армию. С этого момента и до конца войны я, как вы сказали, был там. – Словно догадавшись, о чем она думает, он добавил: – Мне было двадцать четыре года, когда война закончилась.

Значит, ему – Пейдж быстро прикинула – теперь сорок два. Он на восемь лет старше ее, если не считать разницы в сотню лет или около того. Она посмотрела на него и вновь подумала о том, как он привлекателен. Он надел свой китель и широкополую шляпу, выбивавшиеся из-под нее волосы казались на солнце золотыми.

Нянечки в Больнице Милосердия считали бы доктора Болдуина очень интересным мужчиной.

– Вот ваш конь, сэр. – Мальчик лет двенадцати поспешил им навстречу, ведя в поводу горячего коня. – Я вымыл Майора и дал ему немного овса в платной конюшне.

Было видно, что мальчик обожает доктора и видит в нем героя.

– Спасибо, Фредди.

Болдуин улыбнулся и отвесил Пейдж легкий поклон. Он дал мальчику монету, взлохматил его волосы и вскочил в седло.

– Я должен отправиться обратно в форт. Будьте здоровы, доктор Рандольф, было очень приятно встретить вас. Я уверен, что мы скоро снова увидимся.

Он кивнул ей, повернул коня и поскакал вдоль по улице.

Отъехав на такое расстояние, что Пейдж уже не могла его видеть, Майлс Болдуин повернул Майора с дороги, которая вела в форт. Он перевел сильное животное в яростный галоп вдоль берега реки. Так он скакал по равнине милю или около того, потом принудил коня подняться на дамбу.

Они скакали так по дороге, вьющейся между холмами в восточном направлении через прерию, ветер заставил Майлса затянуть ремешок на шляпе и пригнуться ниже к шее Майора.

Он гнал себя и своего коня с такой скоростью, которая требовала абсолютной сосредоточенности, стараясь отделаться от хаотичных чувств, переполнявших его, от памяти, преследующей его.

Это не помогло, никогда не помогало. Через некоторое время он замедлил бег своего коня, предоставив ему самому выбирать аллюр, отпустив свободно поводья.

Он не мог убежать от прошлого. Он уже давно это понял.

Сегодня, однако, с его воспоминаниями смешались новые и тревожные образы. На фоне бесконечной прерии и синего полога неба он мог видеть Пейдж Рандольф такой, какой он увидел ее впервые в госпитале: ее огромные зеленые глаза испуганы и одновременно полны вызова, непокорные кудри взъерошены и стоят нимбом вокруг головы.

Он видел ее такой, какой она была сегодня, работая рядом с ним: ее прекрасное лицо с высокими скулами сосредоточено на их пациенте, ее гибкое тело время от времени касалось его тела, пробуждая в нем желание и в то же время раздражение, потому что отвлекало его внимание от операции.

Откуда она появилась, эта тревожащая, таинственная женщина? Как долго она пробудет в Баттлфорде?

Он надеялся, что недолго. Она упряма и самоуверенна, откровенна настолько, что он не привык к такой откровенности у женщин. Ее окружала тайна, которая озадачивала его, тайной оставалось, откуда она в действительности появилась, как оказалась в голой прерии. Он вызвал к себе Камерона и вновь и вновь расспрашивал его обо всех деталях, но никакого разумного объяснения, как она попала туда, где ее нашел сержант, они найти не могли.

Ее версия случившегося была, конечно, полной чепухой.

Если не считать того, что сегодняшнее событие убедило его, что она талантливый, высококвалифицированный врач, и значит, эта часть ее истеричной болтовни в ту ночь является правдой.

Сегодня она проявила знания и мастерство, которые произвели на него впечатление, – некоторые ее предложения, высказанные во время операции, которую они проводили, были блестящими, а один из приемов, примененных ею, был ему вообще незнаком.

Что же касается того, кто она и откуда, – он затряс головой. История, которую рассказывала Пейдж Рандольф о том, что она попала сюда из будущих времен, конечно, совершенно нелепа.

ГЛАВА 6

Ровная рысь Майора и горячий ветреный покой прерии постепенно успокоили его. Боль, скручивавшая его каждый раз, когда он думал о своем доме, своей семье, своей прошлой жизни, начала отступать.

Некоторое время назад он стал воображать, что начинает забывать; он обманывал себя верой в то, что воспоминания постепенно отступают.

Он даже начал надеяться, что где-то в будущем придет время, когда он сможет спать всю ночь, не просыпаясь в панике, с бьющимся сердцем, весь вспотевший, не слышать криков умирающих мужчин… или, что во много раз хуже, стонов умирающих женщин.

Он напомнил себе, что нужно возвращаться в форт. В госпитале у него лежали несколько дюжин пациентов, требующих ухода, а молодые констебли, прикомандированные к госпиталю в качестве санитаров, не были достаточно подготовлены, чтобы иметь дело с тяжелыми заболеваниями.

Но он ощущал тревогу и колебался, спешить ли ему обратно в душные помещения госпиталя, к своим больным.

Его хороший друг Деннис Куинлан жил в нескольких милях отсюда. Майлс уже некоторое время не видел ни Денниса, ни его жену.

Госпиталь может прожить без него еще часок или другой. Он направил своего коня к хижине Куинлана.


– Майлс, старый сукин сын, как я рад видеть тебя!

Деннис отер пот со лба и улыбнулся своему другу – его белые зубы блеснули сквозь пыль, покрывавшую лицо и шею.

– Я все молился, чтобы кто-нибудь приехал и оторвал меня от этой проклятой работы.

Деннис корчевал пни со своего поля, окручивая их канатом, а потом понукал лошадь вытаскивать их.

– Работа на ферме – это отвратительное занятие, от которого ломит спину. Ты умница, что занимаешься переломанными руками и карбункулами.

Майлс ухмыльнулся.

– Должен с тобой согласиться. У тебя не осталось ни следа брюшка, который ты отрастил, пока служил в полиции.

Деннис расхохотался и отвязал канат, привязанный к сбруе лошади. Одним ловким прыжком он вскочил на лошадь и направил ее к бревенчатой хижине, окруженной ивами, стоявшей неподалеку от реки.

– Сейчас посмотрим, есть ли у Танни горячий кофе. Она будет рада видеть тебя. Я знаю, что ей уже осточертело каждый день видеть мою уродливую морду. – Он подмигнул Майлсу, сияя улыбкой. – Не потому, что твоя физиономия выглядит лучше, доктор Болдуин. Но все-таки это какая-то перемена для бедной девушки.