На самом деле Аманда могла позволить себе не одно, а десять путешествий, и не в Париж, а вокруг всего света — дело тут было не в деньгах. Дело было в том, что она просто не хотела никуда ехать.

— Я… Мне кажется, что я не имею права ехать куда‑нибудь без него. Мы всегда и везде ездили вместе, а теперь… Развлекаться, жить в свое удовольствие, когда его нет рядом, — это не для меня. Это будет… эгоистично и нечестно по отношению к нему, к его памяти!

Тут Аманда снова заплакала, но дочери продолжали внимательно смотреть на нее, словно ожидая, что она еще скажет.

— Почему… Почему судьба так несправедливо обошлась со мной? — всхлипнула Аманда. — Почему он умер, а я нет? Это несправедливо, несправедливо!..

Аманда даже ногой топнула, а Луиза и Джен переглянулись в тревоге. Мать впервые говорила с ними о том, что она на самом деле чувствовала. Это был комплекс вины, который часто поражает пережившего супруга или родителей, потерявших своих детей. С этим мало что можно было поделать, однако и Джен, и Луиза хорошо знали, чем чревато подобное состояние.

— Так уж получилось, мам, — негромко сказала Джен. — Так вышло, и ничего тут не поделаешь. В этом никто не виноват — ни ты, ни он, и никакой другой человек. Раз уж судьба так распорядилась, тебе нужно смириться и жить дальше. Жить для себя… для нас, для внуков. Подумай об этом, мама. Если не хочешь в Париж, давай съездим на пару недель в Нью‑Йорк, в Майами, в Сан‑Франциско, наконец… Куда угодно, лишь бы не сидеть на одном месте. Вот увидишь, ты вернешься совсем другим человеком! Я уверена, что папа сказал бы тебе то же самое, если бы мог. Нельзя отказываться от жизни, пока живешь, — это неправильно.

Но Аманда ничего не сказала и только покачала головой. Сестры еще несколько раз пытались поговорить с ней на эту же тему, но у них так ничего и не вышло. Аманда была еще не готова к тому, чтобы вернуться к нормальной жизни. Скорбь ее оставалась слишком глубока, а рана слишком свежа, чтобы она могла думать о чем‑то, кроме своей потери. Мысль о том, чтобы по‑прежнему находить в жизни удовольствие, казалась ей кощунственной.

С тем они и вернулись в Лос‑Анджелес.

— Как мама? — спросил Пол, прилетевший из Нью‑Йорка вечером того же дня. — Как у нее дела? Лучше?

— Хуже, — печально ответила Джен, которая встретила мужа в аэропорту, чтобы отвезти домой. — Откровенно говоря, она совсем расклеилась. Луиза считает, что ей нужно начать принимать прозак, а я… я просто не знаю. У меня такое ощущение, что она твердо решила как можно скорее отправиться вслед за папой.

— Не исключено, что именно этого он и хотел бы, — заметил Пол. — И Аманда это знает.

Они с Джен уже несколько раз ссорились из‑за этого, однако Пол продолжал держаться мнения, что Мэттью Кингстон был слишком эгоистичен. И Джен, хотя и не признавала этого открыто, начинала понемногу склоняться к мысли, что влияние ее отца на Аманду было, пожалуй, слишком велико.

— Ты говоришь совсем как моя сестра, — все же огрызнулась она. — Знаешь, я хочу спросить тебя кое о чем…

Она на мгновение отвлеклась от дороги, чтобы посмотреть на него, и Пол улыбнулся в ответ. За время своего пребывания в Нью‑Йорке он успел соскучиться по жене и был искренне рад видеть ее.

— Спрашивай, — кивнул он. — Впрочем, я, кажется, уже догадался… Ты хочешь, чтобы я свел Аманду с моим отцом? Нет проблем, дорогая, я все устрою. Джек не будет против, вот увидишь!

Это была настолько дикая идея, что Джен даже не рассердилась. Губы ее дрогнули в улыбке, но взгляд остался серьезным, и Пол понял, что она хочет спросить его о чем‑то действительно важном.

— Откровенно говоря, — начала Джен, тщательно подбирая слова, — у меня на уме было кое‑что другое…

Она ненадолго замолчала, словно в нерешительности. Джен действительно не знала, как сказать мужу о том, что она задумала, однако ей очень хотелось знать его мнение.

— Выкладывай, Джен, что там у тебя.

— Я хочу, чтобы мы с тобой вместе сходили к врачу, к самому лучшему специалисту… В последний раз мы с тобой говорили об этом полгода назад, но за это время… ничего так и не произошло. Я очень волнуюсь, Пол…

В глазах ее появилось умоляющее выражение, но Пол только раздраженно дернул плечом.

— Опять ты за свое! — в сердцах воскликнул он. — Ну почему ты никак не можешь успокоиться и взглянуть на вещи здраво? Я же сказал тебе, что все будет в порядке. В последние полгода я работал над самым большим контрактом в моей жизни, а для тебя, похоже, все это не имеет значения, ты только и думаешь что о ребенке. Да в том, что, как ты выражаешься, «ничего не случилось», нет ничего странного. Меня и дома‑то почти не было — я то сидел в Нью‑Йорке, то мотался по всей стране. Как после этого ты можешь утверждать, что у нас есть какие‑то проблемы? Это звучит по меньшей мере глупо!

Джен нахмурилась. Она поняла, что он просто не хочет никуда с ней идти, очевидно, не сомневаясь, что с ним‑то все в порядке. Каждый раз, когда она заводила разговор на эту тему, Пол изобретал все новые и новые причины и предлоги, чтобы отложить решение этого вопроса на будущее. Но ведь они действительно старались, старались изо всех сил, и Пол, кажется, начинал понимать, что что‑то неладно, хотя открыто признаться в этом ему еще не хватало мужества.

— Я просто хочу знать, в чем дело, — решительно заявила Джен. — Я должна быть уверена, что с нами… со мной все в порядке. Если же я больна, то пусть врач скажет мне, что это за болезнь, чтобы я могла начать лечиться. Вот и все, чего я прошу, Пол! Разве это так много?

Ее глаза наполнились слезами, и Пол вздохнул.

— Тогда почему ты до сих пор не обратилась к врачу? — спросил он. — Сходи в клинику — пусть у тебя возьмут все анализы и назначат комплексное обследование. Но, уверяю тебя, Джен: прежде чем эта бодяга закончится, ты успеешь забеременеть.

Увы, Джен больше так не думала. Они впервые задумались о ребенке полтора года назад, но за это время так ничего и не произошло. Даже гинеколог, к которому Джен постоянно ходила, начал тревожиться и несколько раз заводил разговор о более тщательном обследовании. Пол пока не знал, что примерно месяц назад она наконец‑то отважилась обратиться к крупному специалисту по женским болезням. Джен сдала все анализы и даже два дня лежала в клинике, пока ей проводили какой‑то сложный гормональный тест, однако это исследование так и не выявило никакой патологии. Джен была здорова, а значит, на этот раз Пол обязательно должен был пойти с ней.

— Если я схожу к врачу и он не найдет у меня никаких проблем, ты пойдешь?

— Может быть… Посмотрим, — ответил Пол и поспешно включил радио — чуть громче, чем было необходимо. Это был его обычный ответ, и Джен догадалась, что он и не собирается. Значит, все безнадежно, подумала она. У нее не будет никакого ребенка, пока Пол не изменит своего отношения к этому вопросу.

К августу она прошла еще одно столь же серьезное исследование у другого врача, который, не найдя никаких отклонений, сказал ей, что все дело либо в несовместимости ее яйцеклеток со сперматозоидами мужа, либо в самом Поле. Но когда Джен попыталась поговорить с ним, он пришел в ярость. Он заявил ей, что с ним все в порядке и что он не потерпит, чтобы Джен на него «давила». Для него это было не самое легкое время: подписание контракта на съемку фильма, на который Пол возлагал такие большие надежды, все откладывалось и откладывалось, и он как угорелый носился со студии на студию, однако, по мнению Джен, это не давало ему права кричать на нее. Пол в ответ заявил, что от секса по ее дурацкому расписанию его уже тошнит, и они крупно поссорились.

Правда, примирение произошло довольно быстро, однако Джен уже поняла, что ее спокойной жизни пришел конец. И действительно, когда через две недели она обнаружила, что никакой беременности у нее нет, с ней случилась самая настоящая истерика.

— Слушай, забудь на время о своей навязчивой идее, ладно? — кричал Пол как‑то вечером, когда Джен хотела заняться любовью только потому, что день был максимально благоприятным для зачатия. В ответ на ее упреки он, громко хлопнув дверью, выскочил из дома и уехал к отцу, где основательно напился.

У Джека как раз в это время появилась новая любовница — актриса, о которой критики дружно заговорили примерно месяц назад, и их фотографии появлялись в газетах чуть ли не ежедневно. Джек по‑прежнему мечтал, чтобы сын стал его партнером в торговом бизнесе, но Пол об этом и слышать не хотел. Его бесило, что все от него чего‑то хотят, и в результате он чуть не поругался и с отцом.

Аманда по‑прежнему пребывала в депрессии. В сентябре Джен и Луиза снова попытались уговорить мать отправиться в путешествие, но все было напрасно — Аманда наотрез отказалась куда‑либо уезжать и развлекаться. Между тем ее состояние внушало сестрам серьезные опасения. За лето Аманда потеряла почти четырнадцать фунтов и выглядела изможденной, но ее это как будто вовсе не волновало. Она думала и говорила только о своем покойном муже. Даже на дочерей Аманда почти не обращала внимания, словно душой она уже отправилась в тот мир, где ждал ее Мэттью.

И в конце года она пребывала все в том же состоянии, и сестры по‑настоящему заволновались.

— Нужно срочно что‑то делать, — сказала однажды Джен в телефонном разговоре с Луизой, состоявшемся недели через две после Дня благодарения. Сам праздник прошел просто ужасно. За столом Аманда не съела ни кусочка и все время плакала. Даже дети Луизы, которых по случаю праздника привезли в особняк в Бель‑Эйр, смотрели на бабушку с испугом и ни за что не хотели ее целовать, когда настала пора прощания.

— Я больше не могу этого выносить, Лу. Это какой‑то кошмар! — сказала Джен с отчаянием в голосе.

— А может, нам просто оставить ее в покое? — бесстрастным голосом предложила Луиза. — Раз она хочет весь остаток жизни проливать слезы по папочке, почему мы должны ей мешать? Кто мы, в конце концов, такие, чтобы решать, что для нее лучше, а что хуже?