Мои девочки приходят вместе, целуют меня и рассаживаются. Дамский вечер, все очень симпатичные и все чуть-чуть моложе меня. Думаю о Бруне и Мартине, с которыми не виделась после их возвращения из Стинтино и мысленно намечаю пригласить их на завтра.

Эвелина — театральный критик. У нее розовая, фарфоровая кожа и высокий детский голос, похожий на голос персонажа из мультиков.

— Уже шесть месяцев он трахает меня дважды в сутки, — говорит она о некоем Луке, университетском лаборанте. — Мой сосед стонет из-за шума и уже подал жалобу владельцам жилья. Вчера мне отдали эту записку, там сказано, что в моей квартире слишком часто занимаются сексом, из-за чего двигается мебель и люди внизу не могут уснуть. Ну хорошо, кое-какую мебель мы время от времени сдвигаем. Но это меньшая из проблем. Лука не хочет помолвки, говорит, что не готов к отношениям.

— Что думаешь делать? — спрашиваю я.

— Брошу его. Потому что трахаться так… Через некоторое время потеряется вкус. В конце концов, когда выполнил с первой по последнюю страницу всю «Камасутру» и не испытал ни капли чувства… что остается сказать? Что нужны перемены, нет? Я права? Ведь нам уже по тридцать!

— Наслаждайся, — советует Мара. — Или тебе важнее дать названия действиям?

— Этих самцов нужно все время обманывать, — перебивает Ливия, андрогинная смуглянка, только кожа да кости. — Один раз отлично сделай минет — и получишь, что захочешь.

Я обескуражена таким глубокомыслием.

Мара — учительница начальных классов, у нее мелированные волосы, округлое лицо и грудь пятого размера. Месяц назад Джорджио, ее парень, плюнул на многообещающую карьеру адвоката и сорвался искать удачу за границей. Сейчас он работает барменом в пабе в Форментере[13] и прислал Маре авиабилет в один конец на 2 сентября. Осталось совсем немного времени, чтобы решить, отправиться ли в Испанию или бросить его на произвол судьбы.

— Я люблю Джорджио, — говорит учительница, — и считаю, что нужно ехать. Но здесь мои привязанности, мои ученики, моя семья. Постоянно думаю, права ли я. Сделал бы так мужчина? Поменял бы жизнь и город ради женщины?

Никто не осмеливается произнести вслух то, о чем все подумали: за редким исключением… нет.

Ливия моложе остальных, ей всего двадцать шесть. Ее семья богата, и она не работает. Когда становится скучно, Ливия отправляется путешествовать. Сейчас ее голова забита Африкой, она недавно оттуда и снова хочет вернуться в Найроби, где познакомилась с хакером из Джелы[14], в которого безрассудно влюбилась.


Слышу бархатный голос, внезапно перекрывающий веселье зала. Все взгляды устремляются на тридцатилетнюю темнокожую певицу в красном атласном платье без рукавов, которая стоит перед микрофоном. Она полная, с плотной спиной и черными глазами, светлые блестящие волосы заплетены в косички.

Густая бледная серо-голубая завеса окутывает сцену, пока она поет без видимого усилия, словно бы нехотя, едва приоткрывая пухлые губы. Худой тип с залысинами аккомпанирует на пианино. Репертуар блуждает от «Night and day» к «Му funny Valentine»; сейчас она поет «Stormy weather»[15], один из моих любимых пассажей, который я знавала в исполнении Билла Холидея. В ресторанчике все, за исключением меня, перестают обращать на певицу внимание.

Девушки настаивают, чтобы я рассказала им завязку нового романа, делишки Венны Равенны и того, неведомого другого — изобретенного только что, десять минут назад, который был бы влюблен в нее и собирался увести с панели, чтоб жениться. Я рассеянна, и чем дальше, тем труднее становится мне из-за вранья; поднявшись из-за стола с извинениями, удаляюсь в туалет и по пути останавливаю официанта, чтобы расспросить об артистке.

Оказалось, певицу зовут Мишью, родилась в Новой Гвинее, но живет в Милане. Она зарабатывает на жизнь пением; пианист из Брешии и восточно-европейская овчарка по имени Гилда сопровождают ее в поездках. Это третий и последний вечер Мишью в «Эмпатии».

Ее выступление длится еще полчаса. Слежу за певицей до тех пор, пока та не исчезает за служебной дверью, и возвращаюсь к новым подругам. Одна из них здоровается с Мишью и обещает ввести ее в курс моего нового литературного проекта. Я думаю, что певица сядет в красный «КА» Мары, но, так и не дождавшись этого, возвращаюсь в «Эмпатию».

После часа разговоров и энного количества джина-тоника у меня появляется ощущение, что мы знакомы всю жизнь. Без какого бы то ни было непосредственного приглашения Мишью дает согласие — или сама решает — отправиться ко мне домой. Переночевать.

Гилда сдержанно усаживается в ногах кровати. В постели на моих простынях оказалась голая негритянская принцесса, и я не представляю, что делать. Отправляюсь на кухню, глотая из горлышка бутилированную воду, потом тушу сигарету и присоединяюсь к Мишью.

Она улыбается и освобождает мне место. Болтаем. Заканчивается все рассуждениями певицы, что в любви нет разницы, кто ты есть: женщина ли с мужчиной, мужчина с мужчиной или женщина с женщиной.

— Конечно, — говорю я, но не знаю, о чем и думать.

Деликатно избегаю рук, которые ко мне тянутся; Мишью скрывает разочарование за ослепительной улыбкой. Я слышу, как она говорит хрипловато:

— Нет проблем.

Думаю, что теперь можно извлечь блокнот, если только под кроватью уже не завалялся один, и просить ее рассказать историю, какую-нибудь историю, лишь бы она не касалась меня.


В шесть утра смотрю на Мишью, которая переоделась и застегивает на Гилде ошейник. Низким голосом певица спрашивает адрес и разрешения позвонить в «Радиотакси».

Слышу, как на пороге лает собака, и дверь бесшумно закрывается.

28

Новая глава

Уже час она ходит, раскуривает и тушит сигареты, разглядывает машины на окружной дороге, их владельцы спешат за развлечениями. «Невозможно найти любовь, — думает Венна, — есть она или нет, можно подумать, в жизни делать больше нечего, кроме как ее искать».

Двое суток без сна. Измученные зеленовато-голубые глаза припудрены «Вим Клорексом»; ноги кажутся тоньше в блестящих черных колготках; во внутреннем кармане сумочки припасена склянка сверхмягкого шампуня, который она вчера украла в супермаркете. Венна неделю не мыла голову, и от геля волосы немного слипаются.

Некоторое время назад, в Базарном переулке, Глория спросила, не думала ли девушка, что когда-нибудь умрет. Ну и вопрос. Может, она никогда не думала, что выживет? Однако об этом Глория не спросила.

Черт с ней! На глупые дилеммы нет времени. Дышишь — уже хорошо, жива — тоже хорошо, особенно после того жирного психопата Фредди ЛаМоля, который прошлой ночью гнался за Венной через весь город, размахивая крестовой отверткой. Но она бегает быстрее. Словно неуловимый скороход или африканский страус. В конце концов девушка прижалась к фонарному столбу, чтобы восстановить дыхание, кровь стучала в висках, к тому же она была на грани голодного обморока — девятнадцать часов без крошки во рту. Потом случилось происшествие, чудовищное лобовое столкновение двух автомобилей, металлические листы, свернутые кульком на влажном асфальте и стекло повсюду.

— Еще одна бойня субботнего вечера. Пьяные ребята и «Прозак +» на полную катушку, — сказала Глория.

— Кто такие «Прозак +»? — спросила Венна.

Та распрямила спину и принялась напевать отрывок, в котором говорилось о таблетках.

Приехала «скорая». Венна спряталась за изгородью, чтобы взглянуть на носилки, и провалилась в дрему на несколько минут. Когда она открыла глаза, то обнаружила себя в телефонной будке, задница вжата в телефонный справочник, колготки спущены. Горан был напичкан кокаином. А она смеялась. Смеялась, поднимая телефонную трубку, и прикидывалась, будто разговаривает с Бонетти, слепым пенсионером из квартала Саффи, тем, что без собаки и без трости и все время рассказывает о мертвом художнике, некоем Сегантини, и прекраснейших фресках. «Как ты можешь говорить, что они прекраснейшие, если никогда их не видел?» — спросила Венна однажды. «Тебя я тоже не вижу, — ответил ей слепой, — но красоту я чувствую».

«Чувствовать», — думала Венна. Позабытый глагол.

Она желала добра Бонетти. Когда слепой впервые положил девушке руки на спину, она почти заплакала, так понравились деликатные прикосновения к бесчувственной коже.

Ночные бабочки останавливают автомобили: садятся, выходят. Испорченные создания качаются на головокружительных шпильках на краю дорог и риска. Лайла сказала, что ее кошка только что произвела на свет потомство. «Хочешь, подарю тебе одного, такого рыжего…»

Венне очень хочется кошку. У нее была одна, белая, в детстве… Девочка назвала ее Леди, хотя это был самец. Но мать утверждала, что это собачье имя. Кошка, собака — какая разница. В конце концов, он так быстро умер. Венна переходила дорогу с котенком на руках, он спрыгнул, и в три секунды все было кончено под колесами школьного автобуса. Мать выбросила сбитое машиной животное в мусорное ведро, хотя девочка хотела устроить красивые похороны и закопать во дворе.

Нет, Венна не могла позволить себе взять котенка. Она будет переживать из-за кормежек или ожидать, что тот снова выпадет из рук, такой хрупкий и слабый, как кусок печенья. Венна понятия не имеет, как содержать таких малышей. Да, она может сомневаться, может прислушаться к угрызениям совести, но предложение уже привело Венну в чересчур сильное замешательство.

— Нет, спасибо, Лайла… Я кошек не очень люблю.

Все решено.

Пять часов утра. Здесь нечего больше делать. Можно идти спать в дом слепого, но в самом ли деле она важна для него? Горан уехал неизвестно куда, оставив ключи от бунгало. Последняя ночь лета, можно поспать на открытом воздухе, на скамейке. Да, думает Венна, посплю, где придется. Лягу сейчас, закрою глаза и будь что будет. Помечаю, что незнакомец из далекой страны влюбился в меня и разыскивает, чтобы сказать…