Мари-Бернадетт Дюпюи - Возлюбленная кюре

– Странная это дружба, как по мне, – возразила Анни. Рассказ ризничего убедил ее в том, что обещаниям Шарваза верить нельзя.

– Еще наливки? – предложил Алсид. – Вы расстроились, мадам Анни, это сразу видно!

На этот раз Анни осушила стакан залпом. Раскаяние, которое разыграл перед ней отец Ролан, обвинения в адрес красавицы Матильды – по его словам, коварной соблазнительницы, – все это было свежо в памяти. «Думает, что меня так легко провести!» – вертелось у нее в голове.

Странное дело, но снова заводить разговор об адюльтере, который наблюдала своими глазами, Анни не стала. В противном случае ей пришлось бы признаться в собственном неприглядном поступке. Разве это прилично – подглядывать за людьми через щелку в полу?

– Лучше бы нам не вмешиваться, – подвел черту под разговором ризничий. – У нас теперь есть священник, и, если хотите знать мое мнение, обязанности свои он выполняет. А что до докторской жены… Отец Ролан еще молодой, и внимание красивой дамы ему, конечно же, льстит.

Алсид нашел еще немало оправданий для кюре Шарваза и произнес много лестных слов в его адрес. Анни слушала, качая головой, и ни разу не возразила, но из дома его вышла расстроенная и очень сердитая.

Случаю было угодно, чтобы как раз в это время мимо дома ризничего проходил Жан Данкур с папкой для бумаг под мышкой. Как обычно, он приподнял шляпу в знак приветствия и хотел идти дальше, но Анни с решительным видом загородила ему дорогу.

– Добрый вечер, мсье! Занятия в школе закончились, как я вижу, – сказала она ни с того ни с сего.

– Вы совершенно правы. Прошу простить, мадам, но у меня назначена встреча с мэром, мне нужно бежать!

– Надо же, как мне не повезло! Вы и поговорили-то со мной всего один раз – когда я только приехала, в первый мой день в Сен-Жермен! – пробормотала Анни. Она была слегка пьяна, а потому чуть растягивала слова. – Вы рассказывали о какой-то ужасной дуэли, а я слушала, так что теперь ваша очередь послушать меня!

Данкур с сожалением вздохнул.

– Мне очень жаль, но сейчас не самый удачный момент для беседы! Не хочу показаться невежливым, мадам, однако…

Анни вытянула указательный палец в сторону колокольни, прищурилась и замогильным голосом произнесла:

– Но кое-что вы должны знать! Кюре ведет себя скверно, и никто ничего не видит!

Тихим голосом она начала сбивчивый рассказ о том, что приходской священник и жена доктора тайком предаются плотскому греху. Когда она закончила, учитель только покачал головой.

– Правда это или нет, мадам, я не желаю это слушать! – сухо сказал он. – Разумеется, в лоне церкви есть свои паршивые овцы, но я не отношу себя к числу глубоко верующих людей, а потому меня это совершенно не занимает. Нашу церковь я попросил супругу не посещать – к ее глубочайшему сожалению. А что касается грязных слухов и злопыхателей, которые их распространяют, то они не вызывают у меня ничего, кроме отвращения.

– Ваши ученые слова сбивают меня с толку. Злопыхатели, может, и врут, а я говорю чистую правду! – попыталась защититься Анни.

– Мадам, я не утверждаю обратного! Почему, вы думаете, я перестал ходить к Салиньякам на субботние приемы? Все эти буржуа и кюре – одного поля ягоды. А теперь вынужден с вами распрощаться. Но если хотите совета, я вам его дам: поступайте так, как все слуги. Закрывайте глаза и уши, это в ваших же интересах!

Рекомендация эта была озвучена ироничным тоном, и, усмехаясь про себя, мсье Данкур широкими шагами удалился. Помещение, в котором он преподавал, было ветхим, холодным и неудобным, и он рассчитывал убедить мэра построить новую школу – светлую, просторную, с большим внутренним двором.

Анни подумала, что было бы неплохо заглянуть к Туанетте, которой она тоже пару раз намекала на странные отношения между отцом Роланом и мадам де Салиньяк, но потом решила пойти домой. «Господин кюре уже должен был вернуться! И если фасоль еще не сварилась, снова начнет ворчать. Хотя пусть только попробует! Уж я-то знаю, как заткнуть ему рот!» – с ожесточением сказала она себе.

А может, учитель прав? Словам простой служанки никто не придаст значения. «Вот доктор, тот бы послушал, расскажи я ему, чем красавица Матильда занимается, пока его нет дома!» – подумала она.

Но снова Анни одолели сомнения. Она вспомнила о маленьком Жероме. Сердце у нее было доброе, и в конце концов она решила, что не станет разрушать семью и разлучать мальчика с матерью.

За окнами чернела ночь. Анни зажгла керосиновую лампу, висевшую на цепочке над большим обеденным столом.

Она уже час была дома, когда вернулся кюре Шарваз – в грязных башмаках, мрачный, с бегающим взглядом. По своему обычаю, он сразу заперся в спальне, даже не сказав, в котором часу намеревается ужинать. «Боится меня!» – подумала вдова, не сводя глаз с кастрюли с фасолью.

Невидящим взглядом смотрела она на веточки чабреца, лавровые листочки и кусочки сала, угадывавшиеся в густом вареве между набухшими бобами. «Еще месяц, и я стану готовить для своего Эрнеста! Это будет утешением за все мои труды! Нужно чуть-чуть потерпеть, чтобы вернуться домой с жалованьем за декабрь. Ни у кого в квартале не повернется язык сказать, что дети меня содержат! А там и место служанки где-нибудь по соседству найдется…»

Если быть до конца честной, Анни совсем не хотелось снова идти в прислуги. В ее жизни был период, когда они с мужем жили в достатке. Именно поэтому, в отличие от большинства слуг, она не могла безропотно подчиняться чужой воле и закрывать глаза на недостойное поведение хозяина. Учитель Данкур сказал чистую правду: первый долг прислуги в доме – держать рот на замке и с уважением относиться к господам. Малейшее отступление от этого правила – и слугу увольняли. «Придется терпеть, сцепив зубы!» – в который уже раз сказала она себе.

И все-таки бессильный гнев не давал Анни жить спокойно. Она выпила стакан вина, чтобы успокоиться, взяла таз и начала стирать кружевной платочек, который Алсид Ренар нашел на полу в ризнице и отдал ей. Анни намыливала его, терла и ополаскивала с таким ожесточением, словно речь шла об очищении этого мира от всех грехов.

К моменту, когда Шарваз вышел из своего убежища, она со странной гримасой сидела у очага. Тени от огня танцевали у нее на лице, в самом невыгодном свете представляя обрюзгшие щеки, крупный нос и двойной подбородок. «Старая ведьма! – подумал он. – Какую новую мерзость ты задумала?» Он нарочно разжигал в себе ненависть, дабы не отказаться от своего ужасного замысла. В этот миг Анни Менье воплощала в себе всех тех, кто когда-либо унижал его, принуждал, критиковал, осуждал, в том числе и собственную мать – жестокосердную женщину, которая вышвырнула его из семьи, твердо решив, что младший сын пойдет учиться в семинарию и станет священником. Видел он в Анни и церковное руководство, среди которого немало было людей жестоких, авторитарных, презирающих все и вся.

– Я проголодался! – заявил он, даже не пытаясь казаться вежливым.

– Еда в кастрюле, – ответила на это служанка.

– А за что я, по-вашему, плачу вам жалованье?

Анни ненадолго задумалась. Окажись ее Эрнест свидетелем этой сцены, он бы упрекнул ее. Сказал, что она не исполняет своих обязанностей. Как ни крути, она получает за свою работу деньги, ее кормят и дают место, где спать. Взамен служанка должна исполнять то, ради чего ее наняли, даже если хозяин оказался последним мерзавцем.

– Сейчас накрою, – проговорила она, неохотно вставая со стула.

Ролан Шарваз сел за стол, внимательно глядя, как она расставляет посуду. Чтобы ее позлить, сначала он передвинул тарелку, потом поправил вилку, а следом – стакан. Анни тут же усмотрела в этом упрек.

Не проронив ни слова, она взяла кастрюлю вместе с треногой и переставила на стальную подставку. С нарастающим раздражением она сняла крышку, и из кастрюли вырвалось облачко ароматного пара.

– Что-что, а фасоль вы готовить умеете! – с легкой насмешкой бросил кюре. – Как это блюдо называется на патуа? Хотя откуда вам знать, вы же на местном диалекте не говорите. Жаль, что белые грибы, которыми меня угостил недавно доктор, вы пережарили.

Он забавлялся с будущей жертвой, как мясник, который прокалывает кожу животного острым ножом, не испытывая при этом ни малейших эмоций.

Анни подошла к буфету, чтобы взять из выдвижного ящичка ложку. Вернувшись к столу, она одной рукой сунула ложку в кастрюлю, а другой вынула что-то из кармана.

– А вот вам и салфетка! Сколько я ни терла, от нее до сих пор разит фиалками! – И она швырнула тонкий полотняный платочек на стол. – Думаю, эти инициалы вам и раньше приходилось видеть?

В своем раздражении служанка забыла о необходимости следить за собой.

Шарваз сумел сохранить самообладание. Даже не взглянув на «салфетку», он постучал ножом по стакану.

– Я жду, когда вы меня обслужите, Анни! – заявил он. – А что касается платка, то я понятия не имею, у кого вы его стащили. Но можете оставить платок у себя.

– Я его не крала! Алсид подобрал его на полу в ризнице, грязный и измятый! Если это не ваша любовница его потеряла, то кто же? У кого еще в городке имя и фамилия начинаются на «М» и «С»?

– Понятия не имею. А вы, стало быть, часто навещаете ризничего?

На мгновение служанка растерялась.

– Никого я не навещаю! – возразила она, краснея. – Алсид Ренар – хороший человек, ни в ком не видит плохого! Я всего лишь хотела поблагодарить его за фасоль, а он показал мне свою находку.

Сердце быстро и глухо стучало в груди у Ролана Шарваза. Только этого не хватало! Он с ненавистью уставился на платочек Матильды, мысленно проклиная ее за неосмотрительность.

– А вы небось думаете, что обвели меня вокруг пальца? – уже более уверенным тоном продолжала Анни. – Соловьем передо мной разливались: мол, наставила вас на путь истинный, с моей помощью вы исправитесь, и па-та-ти, и па-та-та… А стоило мне уехать на день из дома, как опять явилась ваша мадам. Я это знаю наверняка: Алсид ее видел.