Мари-Бернадетт Дюпюи - Возлюбленная кюре

Зная, что они проведут вместе много времени, ничего не опасаясь, она захватила с собой кусок пирога и бутылку белого вина.

– Мы достойно отпраздновали нашу свободу, да, любимый? – прошептала она на ухо любовнику.

– Ты имеешь в виду отсутствие моей служанки?

Какое-то время он молча любовался ею. Полуобнаженная, среди смятых простыней, с порозовевшими щечками и припухшими от поцелуев губами, Матильда представляла собой очаровательную картину.

– Ты такая красивая! – вздохнул Шарваз. – Скажи, кто-то видел, как ты поднималась ко мне? Я теперь живу в вечном страхе, Матильда!

– Нельзя было упустить такой случай, Ролан! Не бойся, на улице холодно, и все сидят по домам.

– Но если Анни узнает, она поймет, что я солгал, что я не отказался от тебя, – проговорил он тихо.

Она попыталась успокоить его лаской, но мужчина отвернулся. Для него мучительно было даже думать о том, что снова придется препираться со служанкой. Он закрыл глаза, представил ее поблекшее лицо, полное и красное, и то, с каким презрением она смотрела на него. Вспомнил, как она крикнула: «Я своими глазами видела, как вы прелюбодействуете с мадам де Салиньяк!»

– Одевайся скорее, Матильда, – сухо бросил он любовнице. – Представь, что будет, если за мной зайдет ризничий или если кому-то из местных понадобится священник. Да и муж твой может приехать раньше, чем обещал!

– Эта Анни все испортила, – отозвалась жена доктора. – Не проходит и дня, чтобы я не пожалела, что мы ее наняли.

Шарваз жестом выразил свое согласие, но предпочел промолчать. Иллюзий он не питал. Если интрига с Матильдой станет достоянием гласности, он лишится всего: репутации, сана… Мадам Кайер, в гостях у которой он провел две недели, соврав всем, что едет в Савойю, умоляла его быть осторожным. По ее мнению, даже чисто дружеские отношения с такой женщиной, как Матильда де Салиньяк, могут закончиться для него неприятностями. А ведь он ни словом не обмолвился о природе их связи из страха, что навсегда утратит уважение и привязанность своего доброго друга. Мадам Кайер была единственной женщиной, к которой он питал искреннее почтение.

– Тебе бы тоже не мешало привести себя в порядок, – заметила Матильда одолеваемому мрачными предчувствиями любовнику.

Кюре встал, нервно одернул сутану, пригладил волосы. Подпоясался, подвесил к поясу четки… И вдруг неожиданная идея осенила его.

– А если я тебя украду? – вскричал он, изумленный силой собственной страсти. – Вот единственное решение! Благодаря щедрости родителей у тебя есть сбережения, ты любишь меня, и я тебя люблю. Матильда, мне невыносимо думать, что твой увалень муж к тебе прикасается, что вы спите в одной постели и он может делать с тобой все, что хочет, каждую ночь! Я сниму сутану, и мы убежим в Америку!

Он представил себя с Матильдой на борту большого судна. Она в своем любимом желтом платье, которое ей так идет…

– Нет, умоляю, не говори так, Ролан, – прозвучал в ответ грустный шепот. – А о моем сыне ты подумал? Разве смогу я без него жить? Других детей у меня не будет, я тебе говорила. Пожалуйста, будь благоразумен! Нужно отправить Анни восвояси, и все снова будет хорошо!

Разочарованный и злой, Шарваз воздел руки к небу.

– Сколько можно повторять? Если я рассчитаю Анни Менье, она на меня донесет. И я уверен, что она уже распустила язык, только не знаю перед кем. Будем надеяться, что сорока франков надбавки хватит, чтобы заткнуть ей рот.

– Одно ясно: пока эта старая ведьма держит нас в руках, Ролан, я не смогу спать спокойно, – проговорила Матильда тихо. – И если мой муж узнает правду, что будет со мной? Когда я говорю, что он гневливый и несдержанный, я не шучу. Он может меня убить. А может, и нас двоих… И мой сын! Любой ценой надо уберечь его от скандала. Добейся от нее клятвы, что она никому не расскажет, иначе я пропала, мы пропали! Завтра утром я приду в церковь на исповедь, и ты расскажешь, о чем вы договорились.

Любовники смотрели друг на друга, и каждый видел на лице другого отражение собственного страха. Шарваз привлек молодую женщину к себе.

– А ты не задумывалась, что ждет меня? Бесчестие, судебный процесс, нищета… Матильда, милая, я бы с радостью избавился от Анни сегодня же, но не могу. Хотя причин для этого много. Она постоянно ноет, не делает по дому того, что должна, не говоря уже о ее любви к бутылке. Видела бы ты, какими глазами она на меня смотрит, когда я прошу сделать что-то элементарное, что она делать обязана! Складывается впечатление, что она хочет заправлять моим домом и моей жизнью. И, что еще хуже, хочет разлучить нас навсегда!

Анни почти закончила лущить белую фасоль из корзинки, которую вчера вечером обнаружила на кухонном столе.

– Я нашел корзинку под дверью. Какой-то заботливый прихожанин не поленился подняться по лестнице, чтобы доставить нам этот маленький подарок! – Под проницательным взглядом его прозрачных кошачьих глаз Анни поежилась. – Завтра сварите эту фасоль на обед.

Кюре добавил, что уже поужинал, и удалился к себе в комнату.

«Руку даю на отсечение, что фасоль принес наш Алсид, дай ему Бог здоровья! Бедняге пришлось схитрить и занести корзинку наверх, чтобы послушать, что творится в доме», – подумала Анни. Ей не терпелось увидеться с ризничим и услышать его рассказ.

Она посмотрела в окно. Солнце успело подняться над крышами соседних домов. День обещал быть прохладным, но ясным. Ролан Шарваз вышел из спальни, приглаживая причесанные на пробор волосы.

– Я буду в церкви, Анни, – сообщил он будничным тоном. – Кстати, хотел спросить: вы передали сыну мое письмо? Он доволен?

– Очень доволен, господин кюре. Просил передать вам большое спасибо, – отозвалась Анни, не поднимая глаз. – Раз уж вы все равно выходите, может, занесете наверх три поленца побольше? Оставьте их у двери, я потом заберу.

– Что вы сказали? – нахмурился кюре.

– Сплошное мучение – эта ваша внешняя лестница! Будь у меня здоровые ноги… По десять раз в день подниматься наверх и спускаться, в мои-то годы… Слишком это утомительно, вот что я вам скажу!

Кюре Шарваз не сразу нашелся с ответом, хотя прекрасно понял подоплеку этой просьбы.

«Надо же! Эта вздорная бабенка решила, что теперь может помыкать мною, как ей вздумается! Ни приказать, ни прикрикнуть… Ясно как божий день: ходи передо мной на задних лапках, или я ославлю тебя на всю Шаранту!» – злился он про себя.

Насмешливый взгляд Анни подтвердил его догадку. Он словно бы говорил: «Делай, что говорю, бесстыдник, или я всем расскажу, что видела и что о тебе знаю!»

Однако гордость не позволила ему пойти на поводу у какой-то там служанки.

– Я плачу вам хорошее жалованье, Анни, – отрезал он. – Занесите дрова сами. Меня ждут!

И он вышел, едва не скрежеща зубами от злости. Анни пожала плечами и вернулась к своему занятию. Когда вся фасоль была перечищена и осталось только залить ее холодной водой на ночь, чтобы набухла, она с усилием поднялась со стула, подошла к мойке и заглянула в ведро. Оно оказалось пустым.

– Святоша проклятый! Клятвопреступник! Лицемер! – сквозь зубы пробормотала она. – Хочет уморить меня работой!

Полночи кюре Шарваз думал о том, что будет, если откроется правда об их с Матильдой отношениях, поэтому наутро чувствовал себя неважно, что не могло не сказаться на его настроении. Когда он проскользнул в исповедальню, где любовница назначила ему встречу, оказалось, что она уже там. Молодая женщина прижалась губами к медной решетке и прошептала:

– Ну? Она что-нибудь тебе сказала?

– Дело плохо, Матильда. Эта дрянь только что попыталась заставить меня поработать вместо нее. Думает, сила на ее стороне. Нам нужно все хорошенько обсудить, но не тут. Приходи на старую мельницу в три часа, я буду ждать тебя там.

– Я приду, – последовал ответ. – До встречи!

Они часто уединялись в крошечной кладовой заброшенной мельницы на берегу реки Бандиа, где до сих пор едва уловимо пахло муко́й.

Матильда прибежала на свидание, трепеща от радости и страха. Войдя, она со вздохом подняла вуалетку на шляпке и посмотрела на любовника, который сразу направился к ней. Вид у кюре Шарваза был мрачный и расстроенный.

– Ролан, прошу, сначала поцелуй меня!

Чувственные губы возлюбленного, яркие и пухлые, манили ее, как райский плод. Все в этом мужчине приводило ее в трепет. Она прильнула к нему, готовая отдаться по первому зову. Однако любовник мягко отстранился.

– Матильда, будь благоразумна!

– Это ты говоришь о благоразумии? Обычно я не успеваю даже снять перчатки…

– Я люблю тебя душой и телом, но теперь все изменилось! Я хочу задать тебе тот же вопрос, что и вчера: ты уедешь со мной, если я попрошу, если мы возьмем с собой твоего сына? Поверь моему чутью: мы, горцы, чувствуем, когда надо ждать беды. Старая мегера, которая живет в моем доме, не оставит нас в покое. Потребует еще денег, будет следить за каждым моим шагом. Скоро нам придется довольствоваться мимолетными поцелуями и объятиями, и я сойду с ума, думая о том, что ты каждую ночь ложишься в постель с мужем…

– Я бы уехала с тобой, Ролан, если бы не Жером! Я не настолько плохая мать, чтобы увезти мальчика из дома и таскать за собой по трактирам! И потом, разве это не постыдно: разлучить ребенка с отцом, который его так любит?

Шарваз жадным поцелуем заставил ее замолчать. Другого ответа он и не ожидал. Плану побега суждено было остаться сумасшедшей мечтой, и он прекрасно это понимал. Оторвавшись от нее, он едва слышно проговорил:

– И все-таки нет в мире справедливости… Те, кто в жизни не причинили никому вреда, умирают, в то время как другие, жестокие и злые, живут и процветают. Если бы Анни вдруг заболела и умерла, и твой муж тоже… Тогда мы были бы свободны, богаты и счастливы. Ты бы уехала из Сен-Жермен, я послал бы к черту свою сутану, и через год, по окончании траура, мы бы поженились!