Мари-Бернадетт Дюпюи - Возлюбленная кюре

Эрнест с Эльвиной обменялись взглядами. Им ли было не знать, как их матушка не любит пеших прогулок! И если кюре виноват только в том, что заставляет ее много ходить…

– А еще он стал чаще отправлять меня в Мартон, – продолжала Анни. – Я догадалась, в чем дело, благодаря ризничему Алсиду Ренару. Вот он очень хороший человек! По его словам, стоит мне уйти, как мадам де Салиньяк прибегает к кюре и остается в пресбитерии дольше, чем в другие дни.

– Мама, и ты думаешь, что у кюре любовная связь с женой доктора? – вскричала Эльвина. – Быть этого не может!

– Бедная моя девочка! Я думала, как ты, пока не получила доказательств… Не хотела смотреть правде в глаза… И это при том, что кюре запретил мне заходить к нему в комнату, когда он принимает мадам де Салиньяк. Я послушалась, потому что думала: они говорят о Жероме, сыне мсье и мадам де Салиньяк.

– Вот как? У нее есть сын? – удивился Эрнест.

– Мальчику восемь лет, и он такой же, как все дети, которым кюре дает уроки Закона Божьего. Но теперь, слава богу, Жером ходит в общественную школу. Раньше мать сама приводила его в пресбитерий на уроки…

– А теперь продолжает навещать священника, но уже одна! Но почему бы и нет? – лукаво подмигнул теще Патрис.

– Супруг мой, в этом нет ничего смешного! – осадила его Эльвина.

– Это точно! – кивнула Анни. – Как подумаю, что мальчик мог видеть то, что я позавчера увидела… Но начну по порядку. После обеда я обычно перемываю посуду. Не успела я закончить, как кюре просит меня пойти купить яиц у старой Адели. А на обратном пути еще нужно сходить к школе. Одна фермерша оставляет для отца Ролана на школьном дворе литр молока в бидончике.

– Мама, мы умираем от любопытства! – не выдержал ее сын. – Говоря проще, он отправил тебя за покупками.

– Именно так. Возвращаюсь я домой… В общей комнате – никого, а из-за двери слышны голоса и смех. Я подумала, что к кюре опять явилась эта красивая молодая дама, Матильда. Но не прошло и минуты, как все смолкло. И только сетка кровати скрипит… Тогда я сняла башмаки и поднялась на чердак.

– Зачем это? – спросила Эльвина.

– Маленький Жером завел привычку убегать на чердак. Мать ему, конечно, запрещает, но разве за этими мальчишками уследишь? Один раз я его застала за странным делом: он пытался палкой расширить щель в деревянном полу. Я стала его ругать, а он отвечает: «Хочу сделать дырку побольше, Анни. Такую, чтобы можно было через нее бросить кюре на кровать лягушку». Я решила, что кюре с ним строг и мальчик его за это не любит.

– И у тебя хватило совести подсматривать? – возмутился Эрнест.

– Представь себе, сын, хватило! Я хотела разобраться в этом деле. Так вот, прошла я на цыпочках к щели, присела и заглянула… Эта парочка была очень даже занята. Прелюбодейство – вот как это называется! И все было взаправду, могу в этом поклясться. Я видела их, как сейчас вижу вас, – кюре и мадам де Салиньяк, на кровати! Бесстыдники, даже одеялом не укрылись! А так бы я ничего не заподозрила: они занимались своим делом молча, как рыбы!

Анни провела рукой по лбу и закрыла глаза, как если бы хотела, чтобы эта неприятная картина навсегда стерлась из ее памяти. За этим неожиданным откровением последовала пауза. Эрнест с сестрой в смущении качали головами, но Патрис Герен все так же улыбался. Он не видел в этом ничего трагичного – просто очередной анекдот из жизни.

– Ваш хозяин – не первый священник, нарушающий обет целомудрия, – сказал он. – Хуже, что его любовница – замужняя дама. А что, доктор не присматривает за своей симпатичной супругой?

Анни нервно стукнула ладонью по столу и вздохнула.

– Думаю, муж ни о чем не догадывается. Приглашает кюре на ужин каждую субботу, а иногда и на неделе. Какой стыд! Сил моих нет там оставаться! Неужели ты, Эрнест, думаешь, что я смогу и дальше жить в доме этого человека? Я чувствую себя так, словно приложила руку к этому разврату!

– Мама, ты преувеличиваешь! Место неплохое, и платят тебе хорошо. Закрой глаза и уши – и дело сделано! Не думай о них. Делай вид, что тебя это не касается. Выполняй свою работу, и все будет хорошо. Я говорю так еще и потому, что дела мои сейчас идут не так, как хотелось бы, и было бы лучше, если бы ты еще какое-то время пожила у этого кюре. А там посмотрим… Но если ты твердо решила вернуться, здесь ты у себя дома, никогда этого не забывай!

Эрнест всегда был уважительным и любящим сыном, и эта маленькая речь взволновала и растрогала Анни.

– Как приятно это слышать, сынок! Если уж у меня совсем не будет сил терпеть господина кюре, я знаю, куда идти! Я не ханжа, но верю в Бога. И увидев то, что я видела…

– Я понимаю тебя, мамочка! – подхватила Эльвина. – Этот кюре ведет себя ужасно. Он позорит свой сан!

– Хорошо быть священником: сам себе исповедуешься, сам себе отпускаешь грехи! – улыбнулся Патрис Герен.

– С него станется, – пробормотала его теща, которой хотелось не смеяться, а плакать. – Может, написать епископу?

– Этого точно делать не стоит! – отрезал Эрнест. – Бедная моя матушка, церковники решат, что это наветы и клевета, тебе никто не поверит. Кюре будет все отрицать, и ты лишишься места. А что касается жены доктора, то пускай она договаривается со своей совестью сама. Нехорошо обманывать мужа, достойного человека, и сбивать с пути истинного служителя Церкви!

Эльвина налила матери сладкого вина. Анни так расстроилась, что на нее было больно смотреть.

– Ты не замешана в этом деле, мамочка, – принялась уговаривать она мать. – Эрнест дал тебе дельный совет. Пусть эти люди делают, что хотят! Если у них нет совести, ты тут ни при чем.

– Но ведь мне придется притворяться, будто я ничего не вижу и не слышу! – не сдавалась Анни.

– Постарайся пожить в Сен-Жермен до Рождества, – предложил ей сын. – А в двадцатых числах декабря отправишь свой сундук с вещами дилижансом и объявишь хозяину, что уезжаешь насовсем. Мы все будем рады твоему возвращению. Я закажу мяснику голубей: ты же так любишь их нежное мясо.

В этом предложении Анни и нашла утешение, хотя мысли ее еще долго возвращались к кюре и его любовнице. Окончательно убедить ее удалось зятю:

– Я согласен с Эрнестом, дорогая теща. Вы служите у этого безнравственного типа уже давно, а слуги должны держать язык за зубами – и это при том, что им доводится видеть много гнусностей. В моем ремесле то же самое. Клиенты, которых я брею или подстригаю, часто рассказывают о себе такое, что лучше бы не знать. А уж о любовных интрижках я наслушался на целую жизнь вперед! Но я никому не передаю того, что знаю, или придется закрывать бути́к!

Как это было ни печально, однако Анни пришлось с ним согласиться.

– Конечно, было бы глупо потерять жалованье за ноябрь и декабрь…

Они разговаривали еще долго, и дети как могли старались успокоить справедливый гнев матери и тещи.

Но даже осуждая в душе поведение Ролана Шарваза, Эрнест представлял себе этого человека вовсе не таким, каким тот был в жизни, поскольку они никогда не встречались. Он воображал Шарваза молодым застенчивым церковником, угодившим в сети легкомысленной соблазнительницы. Это было заблуждением, и, решись он нанести визит отцу Ролану, повадки последнего, жесткое выражение лица и прозрачные глаза хищника заставили бы молодого человека не на шутку встревожиться.

Анни отправилась в обратный путь вскоре после полудня, испытывая подспудное разочарование и печаль. Она рассчитывала, что, услышав ее рассказ, дети и зять возмутятся и вознегодуют. Но Патрис только улыбался и шутил, а Эрнест и Эльвина сочли историю довольно-таки банальной и малозначительной.

Дочь проводила Анни до станции дилижансов на берегу реки Шаранты.

– Мамочка, потерпи немного, на Рождество мы снова будем вместе, – пообещала она.

– Где только взять терпение, дочка… А теперь ступай домой, не то замерзнешь!

Уже сидя в экипаже, служанка кюре, хмуря брови и скрестив руки на обширной груди, мысленно пережевывала свое недовольство. Вывод был неутешителен: она попросту не сможет жить под одной крышей с таким порочным человеком, как Шарваз! Она была так занята своими мыслями, что не обращала внимания на попутчиков – пожилую супружескую чету и девушку в траурных одеждах.

Под мерное покачивание кареты, устремив взгляд в окно, она придумывала множество способов положить конец связи Матильды де Салиньяк и отца Ролана. «Я могу рассказать все доктору. Вот будет скандал! Но тогда пострадает малыш Жером. Нет! Уж лучше переговорить с учителем и спросить у него совета. Но с чего бы ему мне поверить? Эрнест прав: мсье Данкур подумает, что я мерзкая сплетница…»

По мере удаления от Ангулема и родных решимость Анни слабела. «Жалованье у меня неплохое, – думала она, проезжая через Мартон. – Своих детей я в это дело впутывать не стану, но право сказать пару слов кюре у меня никто не отнимал. И ему придется меня выслушать! Супружеская измена – это само по себе плохо, но спать с замужними женщинами, когда носишь сутану, – во много раз хуже. Ни рая, ни ада не боится этот кюре Шарваз! Я могу поговорить с ним, как мать с сыном, объяснить, насколько дурно он себя ведет…»

Успокоившись, Анни сошла с мальпоста на почтовой станции в Ла-Бранд. Наступил вечер, и вид черного неба с перистыми облаками, подсвеченными оранжевым закатным светом, невольно вселял тревогу.

Не менее тоскливым выглядел под этим апокалиптическим небом и сельский пейзаж с наполовину оголенными кронами деревьев.

Служанка окинула городок мрачным взглядом. Сен-Жермен, казалось, застыл на холме, овеваемый холодными осенними ветрами.

– Надеюсь, кюре нальет мне три, а то и четыре стаканчика вина, – сердито сказала она. – Чтобы я побыстрее заснула и перестала портить себе кровь…

И, ругаясь про себя, Анни направилась к пресбитерию.

Ролан Шарваз дожидался возвращения прислуги. Он приготовил невкусный густой суп и теперь нервно мерил комнату шагами. Матильда так и не пришла, хотя прекрасно знала, что Анни не будет целый день и в их распоряжении несколько часов абсолютной свободы.