— Возможно. — Остин улыбнулся, взгля­нув на высокого, широкоплечего человека, сто­явшего рядом с ним. Хотя Райс Синклер был на тридцать лет его старше, он выглядел таким же молодым, как тридцатипятилетний Остин, его черные волосы не были тронуты сединой, кожа была гладкой и без морщин. Это была отличительная черта их народа, наследие про­шлого, дар, который они сумели сохранить.

— Меня одолевают нехорошие предчув­ствия. — Остин прижал ладони к гладкому ка­менному парапету. — Хоть я очень не люблю Беннетта, но все же не уверен, что в Коннора стрелял именно он. Он чересчур боится силы Коннора, чтобы пытаться уничтожить его соб­ственноручно, потому что он оказался бы в большой опасности, если бы потерпел неудачу.

— У тебя есть какие-нибудь предположе­ния, кто покушался на Коннора?

— Я подозреваю нескольких людей — осо­бенно одного. Но я не уверен, что могу что-нибудь сделать без доказательств, тем более теперь, когда Коннор ушел.

— Жалко. Прослушав твой отчет, совет выпустил открытое приглашение Коннору. Значит мы его уже не увидим. — Райс отвер­нулся, глядя через долину на руины древнего Авилова. — Очень жаль, что мне так и не довелось встретиться с этим юношей.

— Отец, он обладает способностью пробу­ждать в нас Силу. — Остин глубоко вздохнул, вдыхая аромат роз, плывущий из сада матери. Через несколько часов ему предстоит возвра­щение в холодный климат Бостона, но эти несколько мгновений он еще может наслаж­даться теплом горного святилища. — Коннор мог бы научить нас стать такими, какими мы были когда-то.

— Как ты думаешь, почему он ушел?

— Когда я в последний раз говорил с ним, он не собирался покидать нас. — Остин при­коснулся пальцем к вставленному в черный камень парапета голубому аквамарину, свер­кающему в лучах солнца. — Он сказал мне, что они с Лаурой Салливен поженятся.

— Ты не знаешь, что произошло между ними?'

— Подозреваю, что правда проложила между ними пропасть. — Из дверей балкона детской на втором этаже дома до них долетал детский смех — там сын Остина играл с близ­нецами, сыновьями его брата Делвина, под бдительным присмотром няньки. В последний раз, когда он заглядывал к ним, мальчики играли в кубики. — Коннор собирался расска­зать ей о себе, сознаться в своем необыкновен­ном наследии.

— И похоже, правда пришлась ей не по душе.

— Похоже на то. — Остин повернулся к са­ду, протянувшемуся от дома до самого края утеса. Он смотрел на свою жену, гуляющую по саду с его матерью.

Зеленая шелковая туника Сары была под­поясана лентой, расшитой золотом и сереб­ром; ветерок раздувал ее белые шелковые ша­ровары, когда она наклонилась, чтобы поню­хать розовый цветок. Он вспомнил, в каком смятении находилась его жена, когда он впер­вые привез ее в Авилон. Как трудно ей было ужиться в этом далеком городе, так отлича­ющемся от мира, который она знала. Но их любовь перебросила мост через пропасть. Их любовь исцелила раны, нанесенные обманами, которые оплели ее. Остин считал, что если любовь сильна, то она может перебросить мост даже через время.

— В тот день, когда Лаура Салливен сказа­ла мне, что Коннор покинул Бостон, я ощутил в ней печаль, острую боль потери. Я уверен, что она любит его.

— Ты все еще собираешься присутствовать на их свадьбе? Остин кивнул.

— Может быть, Коннор вернется. Я не те­ряю надежды, что он найдет какой-нибудь спо­соб заставить Лауру передумать.

— Я очень много думал о Конноре и его путешествии во времени. — Холодный ветерок взъерошил густые черные волосы Раиса, смот­рящего на древний Авилон. — Я могу придумать единственное объяснение, как он узнал о Лауре Салливен.

— Какое же?

— Подумай сам, Остин. — Райс взглянул на сына, и в его сине-зеленых глазах вспыхнули озорные искорки. — Каким образом смертная женщина в Бостоне 1889 года может быть свя­зана с чародеем из Ирландии 889 года?


Софи стояла у окна в своей гостиной, раз­двинув шторы и вглядываясь в ночную тьму. Снег падал густыми белыми хлопьями, сверка­ющими золотом в свете фонаря, опускаясь на тротуар и мостовую рядом с ее домом на Пятой-авеню. Идет ли снег в Бостоне? Смот­рит ли Дэниэл в окно своего кабинета, наблю­дая за снегопадом?

Она отвернулась от окна, опустив штору, и тяжелая сине-голубая парча упала с шелес­том, закрывая стекла. Склеить куски разбитой жизни оказалось труднее, чем она думала. Дом казался ей гораздо больше, чем раньше, — столько коридоров, столько комнат, и все пус­тые. Жить одной всегда было нелегко. Но сей­час, после того, как едва не сбылись ее мечты, дом казался ей тюрьмой.

Она опустилась на шератонский диван около камина, чтобы согреться у огня. Ее платье коричного цвета легло поверх белых роз на синей парчовой обивке. Улыбка появилась на ее губах, когда она взглянула на фотографию, стоявшую на круглом столике рядом с диваном, с которой на нее смотрела ее покойная тетя Миллисент.

— Хотелось бы мне, чтобы ты была здесь, — произнесла Софи, проведя пальцем по завиткам бронзовой рамки. Миллисент ушла из жизни три года назад, но Софи все равно скучала по этой женщине, которая стала для нее второй матерью.

— Выше голову, Софи, — прошептала она самой себе, подражая хриплому голосу Миллисент. — Радуйся тому, что у тебя есть. За­будь о том, чего ты лишилась.

Миллисент было отказано в счастье иметь детей. Приехав жить к старшей сестре своей матери, Софи стала для Миллисент дочерью, о которой та всегда мечтала. Миллисент была единственным человеком, которому Софи до­верила свой секрет, ужасный секрет любви к мужу сестры.

— Забавно, не правда ли? — сказала она портрету. — Я считала Лауру дочерью, кото­рая могла бы у меня быть. А теперь я даже не буду на ее свадьбе.

— Почему?

Софи вздрогнула при звуке глухого муж­ского голоса, тыльной стороной ладони сбив фотографию со столика. Портрет упал лицом на ковер. Она повернулась на подушке, глядя на человека, стоявшего в дверном проеме, — призрак из мечты, которая умерла в ее душе.

Зачем он пришел?

Перед ней стоял Дэниэл, высокий и живой, вовсе не плод ее необузданного воображения. Его темные волосы были взъерошены, как буд­то он пользовался пальцами вместо гребешка. На коже под его красивыми глазами выступили багровые круги, как будто он не спал несколько недель. Он похудел, его щеки вва­лились, темно-серый пиджак и брюки мешком висели на его высокой фигуре.

Дэниэл взглянул на дворецкого, который стоял рядом с ним, как жирный серый терьер, защищающий свою кость, с пальто Дэниэла, переброшенном через руку и шляпой, свиса­ющей с кончиков пальцев.

— Можете идти.

Линдли склонил голову и мгновение смот­рел на Дэниэла, прежде чем обратить свой сумрачный взор на Софи.

— Этот джентльмен уверял меня, что вы примете его, мисс, — сказал он, поднимая гус­тые седые брови.

Софи пришлось проглотить комок, прежде чем она смогла заговорить. Ее горло сдавили чувства.

— Спасибо, Линдли. Можете идти.

— Я буду неподалеку, если вам что-нибудь понадобится, мисс. — Линдли бросил на Дэни­эла мрачный взгляд и вышел из комнаты, ос­тавив дверь открытой.

Дэниэл ударил по дубовой двери, и она захлопнулась.

— Кажется, он полагает, что я собираюсь украсть серебро.

Софи прикоснулась пальцем к камее, при­колотой чуть ниже кружевного воротника ее платья.

— Что ты здесь делаешь?

Дэниэл посмотрел мимо нее на огонь в ка­мине, как будто замерз и хотел согреться. Но он не стронулся с места.

— Лаура расстроена, что тебя не будет зав­тра на свадьбе.

Софи выдохнула долго сдерживаемый в груди воздух, чувствуя, как ее покидает на­дежда. Чего она, собственно, ожидала? Что его сердце смягчится? Что он упадет на колени, прося ее руки? В ее возрасте пора уже по­нимать, что сказки не сбываются.

— Надо полагать, что она по-прежнему со­бирается замуж за Филиппа Гарднера?

Дэниэл кивнул, крепко сжав губы.

— Сегодня утром она рассказала мне про Коннора. Наверно, она устала уклоняться от моих расспросов о нем.

— Тогда ты должен испытывать облегче­ние, зная, что она хочет стать женой Филип­па. — Софи разгладила белое кружево манжет­ки тыльной стороной ладони. — Какая была бы катастрофа, если бы она вышла замуж за Коннора! Подумать только, какой скандал бы поднялся, если бы кто-нибудь узнал, что он викинг и чародей!

— Софи, я…

— А «Чандлер Шиппинг»? Боже мой, толь­ко вообрази викинга, возглавляющего твою драгоценную судоходную компанию!

— Софи, я…

— Трудно даже сказать, что за…

— Я пытался отговорить ее от свадьбы.

Софи взглянула на него.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что пытался отговорить ее от свадьбы с Филиппом Гарднером.

— Правда?

Дэниэл кивнул.

— Вряд ли она понимает, что это значит — до конца своих дней жить с человеком, ко­торый не может дать ей то, что ей нужно. — Он смотрел через всю комнату на огонь, как будто рассматривал свое прошлое. — Я не хо­чу для нее такой жизни. Холодной. Пустой. Это не жизнь. Это существование.

Софи схватилась за подлокотник дивана, и ее пальцы заскользили по гладкой ореховой резьбе. Она не могла броситься к нему, заклю­чить в свои объятия и утешить — как бы силь­но она ни желала прикоснуться к нему.

— Она боится, что будет скандал.

— Что касается меня, то все бостонское общество может катиться к дьяволу.

— Ох! — прошептала она. — Ты ей так и сказал?

— Да, так и сказал. Но у нее какое-то извращенное чувство долга. Она полагает, что должна родить мне наследника и продолжить традиции Чандлеров. — Дэниэл глубоко вздох­нул. — Но я думаю, что дело не только в этом.

— В чем же еще?

— Не могу сказать точно. Но с ней в пос­ледней время что-то творится. Она стала рассе­янной, замкнутой, как будто почти все время погружена в полусон. Как будто часть ее души умерла. — Дэниэл взглянул на Софи с неуве­ренностью в темных глазах. В этих темно-карих глубинах скрывались сотни вопросов и что-то еще, что разбудило в ней чувство одиночества и ту страсть, которую она питала к нему. — Я догадываюсь, что она чувствует.