— Я хочу, чтобы Лаура удачно вышла за­муж. За достойного человека.

— И я тоже.

Самодовольный осел! О, как бы ей хоте­лось сбить с него эту спесь! Софи пристально смотрела на фарфоровую чашку, которую Фи­липп поднимал к своему ухмыляющемуся рту. Слушай меня, белый фарфор, наклонись чуть-чуть, когда он сделает глоток.

Филипп отхлебнул из чашки; в это же мгно­вение чайник на чайном столике рядом с Софи опрокинулся, разливая чай во все стороны.

— О Господи! — Она подхватила чайник и поставила его прямо.

— Странно. — Филипп смотрел на чайник, как будто это был только что обнаруженный им редкий образец малахита. — Не понимаю, почему он опрокинулся.

— Действительно, странно. — Софи выти­рала лужу салфеткой, чувствуя себя гораздо большей неудачницей, чем ей бы хотелось при­знать.

Коннор сложил руки на груди, глядя на бронзовую статую Лейфа, сына Эрика, кото­рую жители Бостона воздвигли на одном из бульваров.

— Ну, разве не интересно?!

— Не делай такое самодовольное лицо, — сказала Лаура.

— Но я действительно доволен! — Коннор взглянул в ее нахмурившееся лицо. — Здесь, в сердце Бостона, я вижу статую норманна! Похоже, что в вашем городе все же найдется место для викингов.

— Да, найдется. — Лаура улыбнулась. Ее зеленые глаза блестели от гнева. — Для сде­ланных из бронзы и стоящих на пьедестале!

— Именно это ты бы хотела сделать со мной, Лаура? Превратить меня в кусок гра­нита?

— Я бы хотела вернуть тебя назад, в твое время.

— Это только слова.

— Нет, истинная правда! — возразила она, но в ее голосе не прозвучала уверенность.

Она направилась прочь от статуи, ступая по скрипящему снегу, и Коннор пошел вслед за ней. Они шли по широкой аллее, делившей бульвар на две части, по которым в ту и дру­гую сторону проезжали экипажи.

Коннор разглядывал ее нежное лицо, изящ­ную линию носа, недовольно выпяченную ни­жнюю губу.

— Скажи мне, что бы ты сейчас делала, если бы меня не было здесь?

— Я бы… — Лаура помолчала, нахмурив лоб и глядя прямо вперед, как будто ответ был написан на снегу, который намело между деревьями, растущими вдоль бульвара. — Обычно во второй половине дня я читаю.

Он подозревал, что она всю свою жизнь провела за чтением книг.

— И ты злишься из-за того, что я оторвал тебя от твоего любимого занятия?

— Я не злюсь. — Лаура остановилась на дорожке, бросив на Коннора такой испепеля­ющий взгляд, словно собиралась придушить его. Однако ее голос оставался сдержанным. — И не надо намекать, что я вела унылую жизнь.

— Неужели я на это намекал?

— Как ни странно, я люблю читать. Чте­ние расширяет кругозор.

— Конечно. Книги в вашем столетии прос­то потрясающие.

— И тот факт, что я провела большую часть жизни дома, за чтением, вовсе не означа­ет, что я совсем не знаю окружающего мира, — она отвела от него взгляд и обиженно вздер­нула подбородок. — С помощью книг я побы­вала в разных странах.

Он хотел для нее гораздо больше, чем жизнь, которую она проживала вместе с ге­роями любимых книг. Холодный ветер шумел в голых ветвях вязов, теребя локоны, выби­вающиеся у нее из-под шапочки и искушая его. Он снял с руки перчатку и прикоснулся к шелковистым кудрям Лауры. Она бросила на него быстрый взгляд.

— Если бы в такой великолепный день тебе предложили исполнить любое твое желание, что бы ты загадала?

Лаура отстранила его руку.

— Что ты нашел великолепного в этом дне?

— Посмотри вокруг, — сказал Коннор. — Посмотри на окружающую нас аллею, засы­панную снегом. Разве не красиво?

Она отвела от него взгляд, устремив его поверх нетронутых сугробов, где экипажи про­кладывали грязные колеи на занесенной сне­гом мостовой.

— Я вижу снег. Холодный, неуютный снег. Коннор вздохнул, пытаясь отыскать путь к сердцу женщины из его снов, женщины, скрывающейся в глубине души Лауры под толстым слоем льда.

— Посмотри, какие сугробы ветер намел среди деревьев! Смотри — вон гребень набега­ющей волны, а там — силуэт чайки, взлетаю­щей в небо.

— Я вижу только сугробы, и не нахожу в них ничего особенного.

Коннор вдохнул полные легкие холодного воздуха.

— Смотри, как солнце блестит на снегу, превращая его в россыпь алмазов.

Она нахмурилась, как будто он прикоснул­ся к открытой ране, и крепко стиснула че­люсти.

— Только дети могут принять снег за рос­сыпь алмазов.

— Не только дети, но и взрослые, которые не забыли очарование детства.

— Ты хочешь сказать — взрослые, которые так и не стали уважаемыми и почтенными людьми.

— Неужели такой тяжкий грех — видеть красоту окружающего мира?

Лаура взглянула на него, и сквозь изум­рудно-зеленые глаза он увидел в ее душе глу­бокие шрамы, оставленные родительской хо­лодностью.

— Тяжкий грех — слоняться по улицам, когда нас ждут важные дела.

Он хотел обнять ее, крепко прижать к себе и согреть теплом и светом, пока она не улыб­нется. Но он знал, что она не станет улыбаться ему — пока.

— Какие еще важные дела, Лаура?

— Ты должен выучиться тысяче вещей, прежде чем появиться на балу у Гарднеров.

Коннор натянул перчатку, чтобы защитить руку от мороза.

— Ты права.

Лаура нахмурилась, с подозрением прищу­рив глаза.

— Права?

— Мне нужно учиться. Мне нужно многое увидеть. — Коннор показал рукой на здания, возвышающиеся по обе стороны бульвара. — Мне не хватит одних только книг, чтобы по­нять ваш век.

Изо рта Лауры вырвалось облачко пара. Она взглянула на Коннора.

— Это верно, тебе нужно было подойти к паровозу и дотронуться до него, хотя я гово­рила тебе, что так делать нельзя.

— У нас же не произошло никаких непри­ятностей?

— Могли произойти.

— Но не произошли.

— На этот раз — нет. — Она обхватила себя руками за талию, как будто замерзла. — Но в следующий раз нам может не столь по­везти.

— Я не хочу ничем огорчать тебя. — Он положил руки ей на плечи, чувствуя, как напря­глось ее тело, охваченное вихрем чувств — зло­бы, страха, желания, борющихся между собой и сбивающих ее с толка. — Но ты не можешь запереть меня в доме.

— Даже не знаю, что с тобой делать. — Она отстранилась от него, как будто прикосновение его рук могло обжечь ее сквозь одеж­ду. — Ты ворвался в мою жизнь и перевернул ее вверх ногами.

— Неужели ты так боишься перемен?

— Нет, просто мне хорошо жилось. — Ла­ура отступала от него, как будто он прибли­жался с обнаженным мечом. — И мне не нуж­но, чтобы ты менял мою жизнь.

Он смотрел в ее зеленые глаза, видя в них неуверенность, неохотно уступающую место убежденности, которой Лауре явно не хватало.

— Ты уверена?

— Да, разумеется.

Она отвернулась от него, расправив спину и плечи, как генерал перед сражением. Он шел за ней следом и размышлял — удастся ли ему когда-нибудь найти дорогу к сердцу любимой женщины?

Лаура набрала полные легкие холодного воздуха, пытаясь ослабить напряжение, сдав­ливающее ей грудь. Этот человек способен ус­ложнить все на свете. Ей казалось, что он продолжает нападать на нее, прорываясь сквозь ее оборону и оставляя ее беззащитной перед его натиском. Она не могла взглянуть на него, не вспомнив его рук, прижимающих ее к своему теплому телу. А его губы! Боже мило­сердный, она снова хотела почувствовать их прикосновение. Что с ней творится?!

Краем глаза она заметила справа от себя какое-то движение. Остановившись, она повер­нула голову — у ствола дерева стоял огром­ный зверь, уставившийся на нее бледными гла­зами.

— Это волк! — У нее по спине побежали мурашки. Она потянулась к Коннору, инсти­нктивно ища защиту в его силе. — Откуда в Бостоне мог оказаться волк?

— Не волк, а собака! — Коннор обхва­тил ее рукой за плечи, прижав к себе. — Не пугайся.

Она вцепилась рукой в лацкан его пальто. Собака наклонила голову, глядя на Лауру бледно-голубыми глазами.

— Кажется, она голодна.

— Да, похоже, она уже давно ничего не ела. — Коннор протянул руку к собаке. — Иди сюда.

— Что ты делаешь? — воскликнула Лаура, едва не оторвав ему лацкан, когда собака при­близилась к ним.

— Она не собирается нападать. Лаура удержалась от вопроса, почему он так уверен в этом, когда собака опустила го­лову, глядя на Коннора и Лауру так, как будто боялась, что ее могут ударить.

— Кажется, она нас боится. Коннор осторожно убрал руку Лауры со своего лацкана.

— Трудно сказать, когда ее в последний раз приласкали.

Когда собака оказалась рядом, Лаура уви­дела, что от нее остались только шерсть, кости и большие бледные глаза. Она смотрела в эти большие умные глаза и чувствовала, как тает в ней страх.

— Все в порядке, милая, — прошептал Коннор, опускаясь на одно колено. Собака нерешительно сделала шаг вперед, и Коннор смог дотронуться до ее головы. — Никто тебя не обидит.

Когда ее собственный страх исчез, Лаура почувствовали, как под ласковой рукой Коннора исчезает и боязнь животного.

— Ошейник на ней есть? Коннор погладил шею собаки, погрузив ру­ку в ее густую белую шерсть.

— Нет.

Собака подняла голову и лизнула Коннора в щеку длинным розовым языком.

— Похоже, ты нашел себе друга.

— Нам всем нужны друзья. — Коннор улыбнулся Лауре. Его щеки покраснели от мо­роза. — А ей нужен дом.

— О нет! — Лаура сделала шаг в сторо­ну. — Мы не можем взять ее с собой. — Но ей некуда идти.

— Собаки приносят в дом блох, грязь и за­разу, — сказала Лаура, вспомнив спор с мате­рью, когда она просила купить щенка. Коннор нахмурился.

— У тебя же никогда не было собаки, верно?

Лаура приготовилась к обороне.

— Какое это имеет значение?

— Если бы у тебя когда-нибудь была соба­ка, ты бы знала, что они способны на предан­ность и верность, весьма редкие среди людей качества.