Глава 12

Джеймс дождался, когда накроют столы, и лишь после этого вошел в главный зал. До Рождества оставалось еще два дня, но все здесь уже украсили зелеными ветками, и настроение у людей было приподнятое – в зале стоял гул от множества голосов.

Джеймс попытался расслабиться и проникнуться предпраздничной атмосферой. В конце концов, ведь ради этого он и вернулся домой… Вернулся ради того, чтобы жить среди тех, кому безоглядно доверяешь. Чтобы радоваться вместе с ними и вместе грустить. Чтобы получать удовольствие от простых и всем понятных вещей – таких, как, например, вкусная еда, которой с избытком хватает на всех, или удобная кровать, застеленная чистым пахучим бельем. Но главное – общение с родственниками и друзьями. Видит бог, в жизни крестоносца именно этого не хватало больше всего.

Джеймс обвел взглядом зал и невольно улыбнулся. Рождество – особое время. Время обновления и время надежд. И потому следовало наслаждаться моментом, а не кусать локти, заново переживая горькие разочарования прошлого.

За столами сидели улыбающиеся мужчины и женщины. В зале было тепло, а еда на столах была теплая, приготовленная с заботой. Дети же, мальчишки и девчонки, подвязывали еловые ветки к ножкам столов. Превращая это занятие в увлекательную игру, они со смехом гонялись друг за другом. Джеймс заметил среди них и своего пажа Колина, который сегодня был на удивление улыбчив.

Сегодня главный зал отапливали сразу три больших камина, и возле каждого из них аккуратной стопкой лежали дрова. Самые толстые поленья, конечно, приберегут до кануна Рождества – вот тогда здесь станет по-настоящему жарко, потому что этого требовал обычай. Чем теплее будет в эту ночь в главном зале замка, тем больше надежды на то, что вся зима пройдет в тепле и достатке.

Давина уже сидела за столом, и Джеймс мог наблюдать за ней издали, незаметно для нее. Она сидела там же, где и вчера, – за высоким столом рядом с его матерью. И казалось, что Давина чем-то озабочена; беседуя же с леди Айлен, она в основном слушала, что говорила его мать, и молча кивала.

К ужину Давина переоделась в наряд, который, наверное, считался более модным. Платье из темно-синего бархата с круглым воротом, отороченным серебристой вышивкой, казалось довольно скромным и одновременно вызывающим, ибо привлекало внимание к ее женственным округлостям.

Да поможет ему Бог, но она была неотразима. Сможет ли он и дальше притворяться безучастным? И если он пойдет на сближение, то что получит в ответ? Очередную пощечину собственной гордости? А может, все же стоит рискнуть?

По правде говоря, Джеймс знал и более красивых женщин. Например, северных красавиц с волосами цвета выбеленного льна, а также изящных, как бронзовые статуэтки, девушек Востока. Но в Давине было что-то особенное – то, что брало его за душу и не хотело отпускать.

В этот момент она сделала глоток вина и кончиком языка облизала губы, блестевшие в свете факелов. И сейчас, глядя на них, Джеймс заново переживал все то, что чувствовал недавно в лесу, когда едва ее не поцеловал. Переступив с ноги на ногу, он тяжело вдохнул и сокрушенно покачал головой.

Через несколько минут, наконец-то успокоившись, он подошел к возвышению и, усаживаясь рядом с братом, спросил:

– А где Лилея?

– В кровати, – ответил Малколм. – Думаю, она переутомилась, собирая плющ в лесу.

– Да, занятный получился поход в лес, – сказал Джеймс, прикрыв ладонью рот, чтобы спрятать ухмылку. – Она тебе ничего не рассказывала?

– Нет. Едва до кровати смогла добраться, бедняжка. Думаю, она мне все расскажет завтра.

– Нисколько не сомневаюсь, – сказал Джеймс и вопросительно посмотрел на Давину. Та покачала головой, давая понять, что Малколм пока ничего не знает.

Вначале Джеймсу не понравилось намерение Давины рассказать Малколму о происшествии в лесу. Но чем больше он об этом думал, тем отчетливее понимал, что Давина права. Малколм, конечно, и так знает, что его дочь – ужасная шалунья, но брату следует знать, до каких пределов непослушания способна дойти его дочь. Потому что вооружен тот, кто осведомлен.

Нет, он не стал бы останавливать Давину – пусть рассказывает. Но он попросил бы ее подождать день или два. Они оказали бы Лилее услугу, если бы убедили ее в том, что надо самой все рассказать отцу. Может, тогда у нее появилось бы представление об ответственности за свои поступки.

– Лично я нисколько не удивлюсь, если вдруг узнаю, что Лилея уснула стоя, – сказал Маккена-старший. – Джеймс привез столько веток, что хватило бы еще на пять праздников. Представляю, сколько пришлось прошагать бедняжке!

– Хвоя и плющ – этого добра везде хватает. Другое дело – моя добыча. Угадайте, что это? – Малколм выдержал паузу и обвел всех торжествующим взглядом. – Ни за что не догадаетесь. Я нашел омелу!

Кэтрин, сестра Малколма и Джеймса, только что вернувшаяся из паломнической поездки, громко хмыкнула в нарушение всех приличий.

– Тоже мне, удивил! – насмешливо воскликнула она. – Рождество без омелы для Малколма – не Рождество.

– Кто в его годы не любит целоваться с женщинами, – одобрительно кивнув старшему сыну, заметил лэрд Маккена. – Молодец, Малколм. Все парни – да и девушки – тебе спасибо скажут.

Джеймс мысленно выругался: он точно знал, кого Малколм вознамерился поцеловать под омелой.

– А церковь омелу не одобряет, верно? – спросила Давина.

Леди Айлен пожала плечами.

– Наш пастор не велит украшать омелой церковный алтарь, и я не стану с ним спорить. Но Маккена считает, что мы должны чтить традиции предков, и я не могу с ним не согласиться. Так что в церковь мы омелу не понесем, но почему бы не украсить ею наш главный зал.

– А разве это не опасно? – нахмурившись, спросила Давина. – Я слышала, что омела ядовита.

– Да, ядовита. Конечно, ягоды омелы не убивают, но живот от них болит так, что и впрямь хочется на тот свет отправиться, – сказал Джеймс. – Когда мне было шесть лет, я проглотил одну ягоду.

– Мы с ним поспорили. Я тогда сказал, что он ни за что не решится съесть ягоду, – со смехом сообщил Малколм.

Джеймс же не разделял веселья брата; он до сих пор помнил, как у него крутило в животе.

– Это было подло, – процедил он сквозь зубы.

– Я не думал, что ты действительно съешь ягоду, – сказал Малколм, и теперь он уже не смеялся.

– Это тебя не оправдывает, – вынесла вердикт леди Айлен. – Я полночи провела у постели твоего брата. Думала, он не выкарабкается. Омела смертельно ядовита. Говорят, леди Сазерленд избавилась от мужа, напоив его элем, в который добавила отвар из листьев омелы. А в ягодах того яда еще больше, чем в листьях.

– Я тогда пролежала всю ночь без сна. Лежала, накрывшись одеялом с головой, и плакала – думала, что Джеймс умрет, – вспомнила Кэтрин.

– Малколм не желал ему зла, – вступился за старшего сына Маккена. – Он тоже плакал, безутешно. Плакал до тех пор, пока Джеймс не пошел на поправку.

Джеймс, услышавший об этом впервые, с удивлением посмотрел на брата. Тот в смущении закашлялся и, опустив голову, пробормотал:

– Я не верил, что такое невинное с виду растение может убить человека.

– Да ты сам был еще ребенком, – покачав головой, сказал Маккена; он явно сочувствовал старшему сыну. – К счастью, Джеймс выздоровел, и все прошло для него без последствий.

Глаза Малколма лукаво блеснули.

– Если не считать того, что он с тех пор боится даже подходить к омеле.

Кэтрин захихикала. Джеймс хмуро взглянул на брата, но глотать наживку не стал.

– Предлагаю забыть этот неприятный случай из вашего детства и вспомнить легенду, повествующую об этом растении, – предложил лэрд Маккена.

– А есть такая легенда? Никогда о ней не слышала, – призналась Давина. – Наверное, она объясняет обычай целоваться под омелой.

– Да у нас в Шотландии на любой вопрос можно ответить, рассказав легенду. Благо их сочиняют все кому не лень, – проворчал Джеймс.

Леди Айлен, словно не замечая, что Джеймс не в духе, с улыбкой повернулась к Давине.

– Вот, девочка, слушай… Жила-была Фригга, богиня любви и красоты, и она сделала так, что любой смертный, проходящий под омелой, получал от нее в подарок поцелуй, который защищал счастливца от всяких бед.

– Как мило… – заметила Давина. – Должно быть, Фригга была очень доброй богиней. А ведь, если верить всем тем легендам, что я слышала, почти все наши прежние боги и богини были мелочными, мстительными и подлыми.

– Но у Фригги к омеле было особое отношение, и это многое объясняет, – пояснил Малколм. – Силой омелы был спасен сын Фригги по имени Болдер.

– Спасен? – переспросила Давина. – Но как именно?

– Легенда гласит, что Болдеру, богу летнего солнца, приснился сон, в котором он увидел себя мертвым. Болдер рассказал матери о своем страшном сне, и Фригга не на шутку встревожилась. Она знала, что богам просто так ничего не снится. И конечно, как всякая мать, она очень боялась потерять сына. Причем смерть Болдера принесла бы много горя не только ей одной. Если бы Болдер умер, вместе с ним умерло бы все живое на земле.

– Болдер был ее вторым сыном, верно? – спросил Джеймс, потянувшись за кувшином с вином. – И его убил Хадор, старший брат.

– Который был слепым, – напомнила Айлен. – Убил, потому не знал, что делает.

– Очень удобно… – криво усмехнувшись, заметил Джеймс.

– Тихо, Джеймс! – Лэрд Маккена вскинул руку. – Дай матери закончить рассказ.

Джеймс что-то проворчал себе под нос, но подчинился.

– Пытаясь уберечь Болдера от ужасной судьбы, предсказанной ему во сне, Фригга обратилась с мольбой пощадить ее сына к каждой из стихий, к каждому из животных и растений земли. – Айлен увлеклась собственным рассказом, и глаза ее заблестели. – И все согласились оставить Болдера в покое, но Локи, бог зла, нашел одно растение, о котором Фригга забыла, и этим растением была омела.