Ладно.


Я любил бегать босиком.

Мне нравилось бежать.

Мне нравилось, когда ноги в движении.

Мне нравилось, когда они ранились и кровоточили от соприкосновения с бетонной улицей.

Мне нравилось, когда мне напоминали о моих грехах через боль.

Мне нравилось, когда больно.

Но только мне. Я любил причинять боль себе. Никто не должен страдать из-за меня. Я держался подальше от людей, потому что не хотел ранить их.

Я задел Элизабет, а я этого не хочу.

Прости меня.

Как я могу извиниться? Как я могу это исправить? Как этот поцелуй заставил меня вспомнить?

Она упала из-за меня. Она могла себе что-то сломать. Она могла разбить голову. Она могла умереть.

Мертвые.

Джейми.

Чарли.

Мне так жаль.

В ту ночь я бегал дольше. Я бежал через лес. Быстро. Еще быстрее. Тяжело. Сложно.

Давай, Трис. Беги.

Мои ноги кровоточили.

Мое сердце кричало, колотясь о грудную клетку снова и снова, сотрясая мой разум, отравляя мои мысли всплывшими воспоминаниями. Она могла умереть. Это была бы моя вина. Я бы сделал это.

Чарли.

Джейми.

Нет.

Я толкнул их вниз.

Я почувствовал боль, пронзающую грудь. Боль была приятной. Я хотел ее. Я испытывал заслуженную боль. Больше никто, только я.

Мне так жаль, Элизабет.

У меня болели ноги. Болело сердце. Болело все.

Боль была страшной. Опасной, настоящей, но я чувствовал себя хорошо. Я чувствовал себя чертовски хорошо от этих мерзких мыслей. Боже, я люблю это. Я так сильно люблю это. Я, черт возьми, люблю боль.


Ночь становилась все темнее.

Я сидел в сарае и пытался придумать, как извиниться перед ней, но при этом не стать ее другом. Таким, как она, не нужны люди, осложняющие жизнь.

Человек вроде меня не заслуживает друзей.

Хотя… ее поцелуй…

Ее поцелуй заставил меня вспомнить. Он заставил на мгновение почувствовать… себя. Но потом я все испортил. Я никак не мог выкинуть из головы образ Элизабет, которая падает с холма. Я сойду с ума. Какого черта со мной случилось?

Может быть, я всегда в конечном итоге причиняю вред людям. Может, именно поэтому я потерял все, что любил. Но я всего лишь пытался заставить ее заткнуться, чтобы не сделать ей больно.

Я не должен был целовать ее. НО я хотел целовать ее. Мне нужно было поцеловать ее. Я эгоист.

Я не выходил из сарая, пока луна не поднялась высоко в небе. Как только я вышел, остановился и прислушался… смех?

Он доносился из леса.

Я должен оставить ее в покое. Мне следовало заниматься своими делами. Но вместо этого я пошел на звук и нашел Элизабет. Она шла, спотыкаясь, через лес, смеялась сама себе, держа бутылку текилы. Она была довольна. И выглядела потрясающе.

Она была прекрасна. Ей не нужно было тратить много времени и сил, чтобы быть красивой. Ее светлые волосы падали свободными волнами, она была в желтом платье, которое, казалось, повторяло каждый изгиб ее тела и было пошито специально для нее. Я злился на себя, потому что она казалась мне ослепительной. Но ведь моя Джейми тоже была очень красива. Элизабет пританцовывала и спотыкалась. Этакий вариант пьяного вальса.

– Ты что делаешь? – спросил я, привлекая ее внимание.

Она провальсировала ко мне на носочках и положила руки мне на грудь.

– Привет, Грозовые глаза.

– Привет, Карие глаза.

Она засмеялась снова, на этот раз фыркнув. Она была пьяна.

– Карие глаза. Мне это нравится. – Она щелкнула меня по носу: – Ты хотя бы представляешь себе, как нужно развлекаться? Ты выглядишь совершенно не смешным, но я держу пари – ты можешь быть забавным. Скажи что-нибудь смешное.

– Что-нибудь смешное.

Она громко засмеялась. Это почти раздражало. Хотя нет. Ее смех не раздражал вовсе.

– Ты мне нравишься. Я даже не понимаю почему, мистер Скрудж. Когда ты поцеловал меня, ты напомнил мне моего мужа. Хотя это глупость, ты совсем не похож на него. Стивен был милым, почти до тошноты. Он всегда заботился обо мне, удерживал от глупостей, любил. И когда он целовал меня, он делал это всерьез. И его поцелуи следовали один за другим. И еще, он всегда хотел меня, снова и снова… Но ты, Грозовые глаза… Когда ты оторвался от меня, ты посмотрел на меня с отвращением. Мне захотелось плакать. Потому что ты грубиян.

Она откинулась назад, почти падая на землю, но мои руки обвились вокруг ее талии, не позволяя упасть.

– Пф-ф-ф. Ну, по крайней мере, в этот раз ты меня поймал, – усмехнулась она.

Внутри все сжалось, когда я заметил у нее на щеке синяк и ссадины от прошлого падения.

– Ты пьяна.

– Нет, я счастлива. Ты что, не видишь, насколько я счастлива? Я такая радостная. Я улыбаюсь. Я смеюсь. Я пью и весело танцую. Эт-эт-это люди и делают, когда счастливы, Тристан, – сказала она, тыкая пальцем мне в грудь. – Счастливые люди танцуют.

– Вот как?

– Д-д-да. Я не жду, что ты поймешь, но я пытаюсь объяснить, – ее слова звучали невнятно. Она отступила, сделала глоток текилы и снова начала танцевать.

– Потому что когда ты пьян и танцуешь, все остальное неважно. Ты кружишься, кружишься, кружишься… и дышать становится легче, грусть становится тише, и на какое-то время ты забываешь, как ты себя чувствуешь обычно.

– А что происходит, когда ты останавливаешься?

– Ой да, с танцами есть небольшая проблемка. Потому что, когда ты прекращаешь движения, – она резко остановилась и выпустила стеклянную бутылку из рук, наблюдая, как она падает на землю, – все рушится.

– Ты не так счастлива, как говоришь, – сказал я.

– Это только потому, что я перестала танцевать.

Слезы покатились у нее из глаз, и она стала опускаться прямо на разбитое стекло. Я шагнул к ней, останавливая.

– Я возьму это.

– Твои ноги в крови, – сказала она, – ты поранился о бутылку?

Я посмотрел вниз. Мои ноги были в синяках и ушибах.

– Нет.

– Ну тогда у тебя просто несчастные и покалеченные ноги.

Я почти улыбнулся. Она нахмурилась.

– Я не очень хорошо себя чувствую, Грозовые глаза.

– Еще бы. Выпитой текилы хватило бы на небольшую армию. Давай-ка я принесу воды.

Она кивнула, тут же наклонилась, и ее вырвало прямо мне под ноги.

– Ой, ты знаешь, меня стошнило. – Она хихикнула, вытирая рукой рот. – Я думаю, это твоя карма, потому что ты был со мной груб. Теперь мы квиты.

И казалось, это было достаточно справедливо.


Я отнес ее к себе домой. После того как я вымыл ноги во всех водах, известных человечеству, я обнаружил ее сидящей на моем диване в гостиной, она озиралась и, судя по взгляду, была сильно пьяна.

– Твой дом такой скучный. И грязный. И темный.

– Я рад, что тебе не нравится то, что я с ним сделал.

– Знаешь, ты мог бы использовать мою газонокосилку для своего двора, – предложила она. – Если бы ты взялся за него, он бы стал прекраснейшим местом на земле.

– Мне насрать, как выглядит мой двор.

– Почему это?

– Потому что какая мне разница, что еще соседи надумают обо мне.

Она хихикнула.

– Это означает, что тебя заботит мнение людей. Ты имел в виду, что тебе не наплевать, о чем они думают.

– Это не то, что я сказал.

Она продолжала хихикать.

– Это то, что ты сказал.

Боже, ты надоедливая. И красивая.

– Ну я не мог заботиться о том, что люди думают обо мне.

– Лжец, – сказала она.

– Это не ложь.

– Так и есть. – Она кивнула, покусывая нижнюю губу. – Потому что всех заботит, что о них думают другие. Вот почему я даже не была в состоянии рассказать лучшей подруге, что нахожу моего соседа весьма привлекательным, хотя он мудак. Потому что вдовы не должны чувствовать ничего приятного – ты просто должна постоянно грустить. Но не слишком грустить, потому что это заставляет чувствовать себя весьма некомфортно среди других людей. Так что мысль о поцелуе и это ощущение между бедер, и осознание, что бабочки все еще существуют… это проблема. Потому что люди будут меня судить. А я не хочу быть судимой, потому что мне не наплевать, что они думают.

Я наклонился к ней:

– А я говорю: фиг с ним. Если ты думаешь, что твой сосед, мистер Дженсон, – горячий парень, то так тому и быть. Я знаю, что ему вроде лет 100, но я видел его занимающимся йогой на своем дворе, так что я понимаю твое влечение к нему. Мне кажется, даже я чувствую покалывание между ног от этого чувака.

Она разразилась в приступе смеха.

– Совсем не этого соседа я имела в виду.

Я кивнул. Я знал.

Она распрямила скрещенные ноги.

– У тебя есть вино?

– А я похож на человека, который пьет вино?

– Нет. – Она покачала головой. – Ты похож на того, кто пьет самое темное, добротное, хорошее пиво, от которого растут волосы на груди.

– Точно.

– Ладно. Тогда я выпью пива Волосы-На-Груди, пожалуйста, – сказала она.

Я вышел из комнаты и вернулся со стаканом воды.

– Вот, выпей.

Она потянулась за стаканом, но ее рука коснулась моего предплечья, и она остановилась, изучая татуировки.

– Это все детские книги, – ее ноготь прослеживал Паутину Шарлотты. – Это любимые персонажи сына?

Я кивнул.

– Сколько тебе лет? – спросила она.

– Тридцать три. А тебе?

– Двадцать восемь. И сколько лет было вашему сыну, когда он?…

– Восемь, – сказал я холодно, видя, как опустились уголки ее губ.

– Это несправедливо. Жизнь несправедлива.

– Никто не говорил, что это так.

– Да, но мы все равно надеемся на лучшее. – Она смотрела на татуировки, дойдя глазами до Китнисс Эвердин[9] с луком и стрелами. – Иногда я слышу тебя, знаешь? Иногда я слышу, как ты кричишь во сне по ночам.

– Иногда я слышу, как ты плачешь.

– Я могу рассказать тебе секрет?