Зевс начал бежать рядом со мной.

— Иди домой, Зевс! — крикнул я собаке, которая промокла так же, как и я. — Уходи! — заорал я, желая, чтобы меня оставили в покое. Я побежал быстрее, но он не отставал. Я поднажал так сильно, что в груди начало жечь и мое дыхание стало тяжелым. Я бежал до тех пор, пока ноги не остановились, и тело не упало на землю. Молния ударила над нами, раскрашивая небо своими шрамами, и я начал неудержимо рыдать.

Я хотел быть там один, но Зевс был рядом. Он поддерживал мой сумасшедший разум, он был рядом, когда я достиг скалистого дна, и он не собирался оставлять меня. Он был возле моего лица, даря мне поцелуи, даря мне любовь, даря мне себя для поддержки, когда я нуждался в ком-то больше всего.

— Хорошо, — я вздохнул, слезы все еще капали, пока я прижимал его к себе. Он хныкал, как если бы тоже был убит горем. — Хорошо, — снова сказал я, целуя его макушку и потирая его бок.

Хорошо.


***

Я люблю бегать босиком.

В этом я хорош.

Мне нравится, когда мои ноги бегут.

Нравится, когда они трескаются и кровоточат от давления, которое они ощущают, ударяя по бетону улиц.

Мне нравится, когда я вспоминаю о своих грехах через боль своего тела.

Я люблю боль.

Но только свою. Я люблю причинять боль себе. Никто не должен страдать из-за меня. Я остался в стороне от людей, так что я не буду вредить им.

Я сделал больно Элизабет, но я не хотел этого.

Мне жаль.

Как я могу извиниться? Как могу исправить это? Как один поцелуй заставляет меня помнить?

Она упала вниз с холма из-за меня.

Она могла бы сломать себе кости. Она могла бы раскроить себе голову. Она могла бы умереть….

Умереть.

Джейми.

Чарли.

Мне так жаль.

Этим вечером я бегу дольше. Бегу через леса. Быстро. Быстрее. Сильно. Сильнее.

Давай, Трис. Беги.

Мои ноги кровоточат.

Мое сердце плачет, колотясь о мою грудную клетку снова и снова, раскачивая мой разум, отравляя мои мысли, когда похороненные воспоминания начинают всплывать. Она могла бы умереть. Это могла бы быть моя вина. Я бы был причиной этого.

Чарли.

Джейми.

Нет.

Я затолкал эти воспоминания подальше.

Я почувствовал боль, пронесшуюся через мою грудь. Боль была приятной. Я ее приветствовал. Я заслуживаю боль. Никто больше, только я.

Мне так жаль, Элизабет.

Моя нога болит. Мое сердце болит. Все болит. Боль ощущается страшной, опасной, реальной — это ощущается хорошо. Это чувствуется так хорошо таким уродливым способом. Боже, я люблю это. Я люблю это так сильно.

Я чертовски люблю боль.


***

Настала ночь.

Я сидел в своем сарае, пытаясь найти способ извиниться перед Элизабет, не находя потребности быть ее другом. Такие люди, как она, не нуждаются в таких людях, как я, усложняющих их жизнь.

Люди вроде меня не заслуживают друзей.

Хотя ее поцелуй…

Ее поцелуй заставил меня вспомнить. Это чувствовалось так хорошо, чтобы вспомнить на мгновение, но потом я все разрушил, потому что всегда так делаю. Я не мог выбросить из головы образ Элизабет, падающей со скалы. Что, черт возьми, не так со мной?

Может быть, я всегда, в конечном итоге, приносил людям вред.

Может быть, поэтому я потерял все, о чем заботился.

Но я только пытался заставить ее прекратить говорить со мной, чтобы избежать боли, которую могу ей причинить.

Я не должен был целовать ее. Но я хотел поцеловать ее. Мне нужно было поцеловать ее. Я эгоист.

Я не покидал свой сарай до тех пор, пока в небе высоко не поднялась луна. Я вышел из сарая, остановился и услышал звук… хихиканья?

Он доносился из леса.

Я должен был остаться на месте. Должен был разобраться со своими делами. Но вместе этого я последовал в лес, чтобы найти Элизабет, спотыкающуюся, смеющуюся саму с собой и с пальцами, обернутыми вокруг горлышка бутылки текилы.

Она была милой. И под милой я имею в виду красивую разновидность милой. Вид красивой-милой, который был естественным и не требовал дополнительного ухода. Ее светлые волосы лежали свободными волнами, и она надела желтое платье, которое выглядело, будто было специально сшито для ее фигуры. Я ненавидел то, что причислял ее к хорошеньким милашкам, потому что моя Джейми была такая же милая-красивая.

Элизабет как будто танцевала, спотыкаясь. Разновидность пьяного вальса.

— Что ты делаешь? — спросил я, привлекая ее внимание.

Она провальсировала ко мне и положила руки мне на грудь.

— Привет, штормовые глаза.

— Привет, карие глаза.

Элизабет снова засмеялась, фыркая на этот раз.

Она была потерянной.

— Карие глаза. Мне нравится это, — она шлепнула меня по носу. — Ты знаешь, как это смешно? Ты всегда кажешься таким не смешным, но я уверена, что ты можешь быть веселым. Скажи что-нибудь смешное.

— Что-нибудь смешное.

Она рассмеялась. Громко. Почти раздражающе. Но это не так. Это не было раздражающе.

— Ты мне нравишься. И я понятия не имею почему, мистер Скрудж. Когда ты поцеловал меня, ты напомнил мне моего мужа. Что глупо, потому что ты не похож на него. Стивен был нежным, почти тошнотворно. Он всегда заботился обо мне, поддерживал и любил меня. Когда он целовал меня, он именно это и имел в виду. Отстраняясь от поцелуя, он всегда двигался к следующему, когда хотел меня. Но ты, штормовые глаза… Когда ты отстранился от поцелуя, то посмотрел на меня, будто я была отвратительна. От этого мне захотелось плакать. Потому что именно это ты и имел в виду, — она споткнулась, едва не падая на землю, и я обернул руки вокруг ее талии, возвращая в вертикальное положение. — Хммм. По крайней мере, ты поймал меня в этот раз, — она ухмыльнулась.

Мои внутренности содрогнулись, когда я увидел ушиб на ее щеке и порез из-за того падения.

— Ты пьяна.

— Нет, я счастлива. Разве не видно, что я счастлива? Я подаю все счастливые сигналы. Я улыбаюсь. Смеюсь. Пью и весело танцую. Э-э-это то, что делают счастливые люди, Тристан, — говорит она, тыкая меня пальцем в грудь. — Счастливые люди танцуют.

— Вот так?

— Дддда. Я не жду, что ты поймешь, но постараюсь объяснить, — она продолжала нечленораздельно произносить слова. Элизабет шагнула назад, глотнула текилы и снова начала танцевать. — Потому что, когда ты пьян и танцуешь, больше ничего не имеет значения. Ты вертишься, вертишься, вертишься, и воздух становится легче, грусть становится тише, и ты на время забываешь, что значит чувствовать это.

— Что происходит, когда ты останавливаешься?

— Оу, смотри, есть крошечная проблемка с танцами. Потому что, когда ты перестаешь двигаться, — ее ноги застыли, она выпустила стеклянную бутылку из рук, и та разбилась об землю, — все разбивается вдребезги.

— Ты не так счастлива, как говоришь, — сказал я.

— Это только потому, что я перестала танцевать.

Слезы покатились из ее глаз, когда она начала опускаться на битое стекло. Я вмешался, останавливая ее.

— Я понимаю.

— Твои ноги кровоточат, — сказала она. — Разве ты порезался о бутылку?

Я посмотрел вниз на свои ноги, кровоточащие и покрытые синяками от бега.

— Нет.

— Что ж, тогда у тебя самые неудачные и уродливые ноги, — я почти улыбнулся.

Она нахмурилась.

— Я чувствую себя не очень хорошо, штормовые глаза.

— Ладно. Ты выпила столько текилы, что хватило бы на маленькую армию. Давай, я принесу тебе немного воды, — она кивнула, перед тем как изогнуться, и ее вырвало прямо на мои ноги. — Или знаешь, ты можешь просто стошнить на меня.

Она хихикнула, когда вытерла рот рукой.

— Я думала, что карма слишком жестока ко мне, но, оказывается, и к тебе тоже.

Что ж, кажется, это достаточно справедливо.

Я отнес ее назад к своему дому прямо после инцидента со рвотой. После того, как я вымыл ноги в самой горячей воде, которая только известна человечеству, я обнаружил Элизабет, сидящую на диване в моей гостиной и разглядывающую мое жилище. Ее глаза были по-прежнему пьяными.

— Твой дом скучный. И грязный. И темный.

— Я рад, что тебе понравилось то, что я сделал с этим местом.

— Знаешь, можешь использовать мою газонокосилку для своего двора, — предложила она. — Если только ты не создаешь дворец чудовища перед встречей с красавицей.

— Не могу представить, что говорят о моем дворе.

— Почему это?

— Потому что, в отличие от некоторых, я меньше забочусь о том, что думают обо мне соседи.

Она хихикнула.

— Это значит, что ты заботишься о том, что думают люди. Ты имел в виду, что тебе наплевать, что они думают.

— Это я и сказал.

Она продолжила хихикать.

— Это не то, что ты сказал.

Боже, ты раздражающая. И красивая.

— Ну, я не могу заботиться о том, что люди думают обо мне.

Она фыркнула.

— Лжец.

— Это не ложь.