— Ты случайно подслушала наш с ним разговор, Сэриз?

— Нет! Конечно, нет! Но у вас мрачный вид. Вы бледны.

— Разве я не выгляжу таким всегда: мрачным и бледным? Тредуэлл говорит, что всегда, Сэриз.

— Нет, неправда! За последние два дня вы стали выглядеть счастливее. И цвет лица… улучшился.

— Полагаю, лицо мое раскраснелось от напряжения во время занятий любовью, дорогая моя.

— Так, значит, плохих новостей не было… Ничего такого, что встревожило вас?

Девон молчал, оставив ее вопрос висеть в воздухе между ними, и теперь анализировал каждый ее вдох и выдох.

— Что ты ожидаешь? — спросил он наконец. — Подтверждение каких-то собственных подозрений?

— Господи, нет. Что… Что вы хотите этим сказать?

Он имел в виду подтверждение того, что она могла бы разгадать, если подслушала его разговор с Уинтером. Сейчас она говорила так, как будто смутилась по-настоящему. Они оба ходят вокруг чего-то, вот только вокруг чего?

— Ладно, ты хочешь знать, что мы обсуждали с моим сыщиком Уинтером? Ничего особенного. Одно дело в Лондоне.

— О! — вырвался вздох облегчения у Энн. Хотя Девон никогда бы его не услышал, если бы не прислушивался так внимательно. — Я подумала, не задавали ли вы ему вопросы обо мне.

— Ангел мой, он привез мне сведения, которые я просил. Как я мог задать ему вопросы о тебе? Мне пришлось бы прибегнуть к почтовым услугам, а единственный человек, кто может написать письмо, это ты.

— С вопросами вы могли бы отправить лакея.

Ее ответ выскочил так быстро, что Девон сразу понял, она прорабатывала в своей голове разные возможности.

— Чего ты боишься, опасаешься, что я могу что-то узнать? Чего ты боишься в Лондоне? На этот раз говори правду.

— Я рассказала вам правду. Я боялась, что если вы послали этого человека навести справки обо мне, он вполне мог поговорить с хозяйкой борделя и теперь она узнает, где я нахожусь.

Если бы у него было зрение, он мог бы увидеть, покраснела она или побледнела. Может, отвела взгляд, закусила губу. Он знал бы с гораздо большей долей вероятности, когда она лжет.

— Я не просил Уинтера наводить о тебе справки, Сэриз. Поскольку не видел причин не доверять тебе. Что я должен знать о тебе, что ты не рассказала?

— Больше нет ничего такого, что вам нужно знать обо мне. — Страстное мурлыканье. — Я соскучилась, ваша светлость, даже за такое короткое время, пока была в деревне. — Раздался шорох ее платья, послышался хриплый вздох. — Так гораздо лучше. Лиф слишком плотно сжимал меня.

Что это значит? Неужели она расстегнула пуговицы на платье?

— Вы хотели, чтобы я пришла сюда заняться любовью? — Последние два слова она намеренно растянула. Заняться любовью. Как будто она обладает искусством магии. Так возбудить его плоть двумя колдовскими словами. Послышался тихий шелест.

— Ну вот, с платьем я справилась, только корсет сама развязать не могу. Вы поможете мне, ваша светлость? Я думаю, будет так… эротично доставлять вам удовольствие, когда я полностью раздета, а вы полностью и так красиво одеты.

Для встречи с Уинтером Девон заставил Тредуэлла сыграть роль камердинера и помочь ему облачиться в шелковый жилет, фрак и начищенные сапоги. Теперь она играла роль любовницы. Девон слышал это в каждом ее едва уловимом изысканном смешке и стоне. Он чувствовал притворство, когда слышал его.

И это работало. Он не мог противостоять. В его голове созрела дюжина эротических сценариев. Он может овладеть ею сзади, если она наклонится к стене. Или спереди, если обхватит его ногами и прижмется спиной к стене. Можно лечь на ковер и дать ей скакать на нем до беспамятства.

Девон мог совершенно ясно, до мельчайших подробностей, представить каждую сцену. Все, что от него требуется, — дать команду, и она обслужит его любым способом, каким он только захочет. Как ему надо. Он может использовать ее, чтобы заглушить чувство вины, кислотой разъедавшее его внутренности. Но у него нет права так поступать.

— Нет, Сэриз, — проворчал он, — не сейчас.

Нет.

Сэриз почти до основания сгрызла ноготь на пальце. Если бы герцог знал о смерти Мадам, знал, что в убийстве подозревают ее, к этому времени он бы предъявил ей все претензии. Он не знает. Но сердится. Неужели из-за того, что догадался, что она имитирует оргазм? Но как ему это удалось? Сегодня утром он смеялся вместе с ней в постели; сейчас не хочет к ней прикасаться.

Какая она все-таки дура. Его дела в Лондоне не имеют никакого отношения к ней, однако ее неудачный вопрос заронил подозрение. Она надеялась с помощью секса отвлечь его, а теперь не знала, что делать. А если он задаст другие вопросы и приблизится к раскрытию ее тайны? А если она нечаянно дала ему ключ к разгадке? Нет, она должна его соблазнить.

— Я могу придумать множество способов заняться любовью прямо здесь, — промурлыкала Энн.

— Я тоже, мой ангел.

Означает ли это, что ей все-таки удалось пробудить в нем интерес?

— У вас такой… несчастный вид. Хотя последние несколько дней, когда мы все время занимались любовью, вы выглядели довольным. Мне хочется, чтобы вы улыбались.

— Возможно добиться этого будет трудно, любовь моя.

— Правда?! — воскликнула Энн, изображая испуг, но внутри ее терзал настоящий страх. — Тогда я очень-очень постараюсь, ваша светлость, — фальшиво зазвенел в комнате ее дерзкий голос.

— Нет, — отрезал герцог.

Что же делать? Энн уставилась на стены комнаты, где было много картин с изображением лошадей. Около дюжины великолепных работ висели одна над другой, начиная от деревянной панели, которой были облицованы стены, до самого потолка. Впервые за все это время Энн заметила, что среди картин с лошадьми в самом центре висел небольшой групповой портрет. Одна молодая женщина грациозно сидела на стуле в стиле королевы Анны. У нее были такие же, как у герцога, черные волосы и такого же интригующего цвета лаванды большие глаза, а на лице играла озорная улыбка. На ней было платье из струящегося атласа цвета слоновой кости, украшенное белым кружевом. Женщину окружали три молодые девушки, каждая из троих — красавица. У одной были темные волосы, две другие являлись обладательницами золотистых локонов и больших зеленых глаз.

— Это все ваши лошади? — Вопрос звучал глупо, но молчание давило на Энн, как свинцовая глыба.

— В тот или иной момент. Отец выражал недовольство, как много денег я трачу на лошадей.

— А эти леди? Одна из них, должно быть, ваша сестра.

— Они все — мои сестры. Когда я проводил здесь сумасшедшие вечеринки, то закрывал их портреты.

— Это очень благородно с вашей стороны.

— Ты смеешься надо мной, Сэриз? — Брови герцога высокомерно поползли вверх.

— Конечно, нет. — С колотившимся сердцем Энн подошла к нему. Она храбро прижалась к его груди, взяла его за руку и положила ее себе на грудь.

Рука герцога обхватила грудь Энн, а сам он наклонился и прижался губами к ее шее. Его поцелуи пробудили в ней бурю эмоций: надежду, неуверенность и страх, что могла наболтать лишнего. Энн молчала, позволяя ему целовать себя и ласкать.

В какой-то степени она сломила его сопротивление, но только не совсем поняла, как ей это удалось.

Марч покрывал поцелуями шею Энн, потом его губы коснулись ямочки у основания шеи. Он лизнул ее языком, и Энн почувствовала тяжесть внизу живота и пульсирующую боль между ног.

— Тебе нравится это? У тебя колотится сердце, Сэриз.

— Так происходит всегда, — поспешила с ответом Энн, — когда я с вами. Мне нравится это. Очень.

— Мне необходимо избавиться от небольшого разочарования, любовь моя. Только я не могу решить как: заняться любовью или отправиться на прогулку верхом.

— На прогулку верхом? — эхом повторила Энн. — Вы хотите сказать, на лошади?

— Полагаешь, я не в состоянии сделать это? — Герцог оторвался от нее и убрал руку с ее груди.

Нет, все-таки ей следовало бы прикусить язык. Ее цель — помогать ему, а не напоминать о том, что он не в состоянии делать. Он уже находится в воинственном настроении.

— Да нет же. Просто мне говорили, что вы давно не выходили на улицу, если не считать нашу совместную прогулку.

— Я с самого Ватерлоо не садился на лошадь. А ты ездишь верхом?

— Да, — выпалила Энн, удивившись его вопросу; и тут же засомневалась, стоило ли говорить правду. Понятно, что такое признание вряд ли разоблачит ее тайны, но она заметила, как удивленно поползли вверх брови герцога.

— Правда? Тогда покатайся со мной.

Поскольку у Энн не было костюма для верховой езды, рубашку, камзол и штаны она позаимствовала у герцога. Они отправились в конюшню. Энн не пришлось направлять его, он шел по запаху лошадей и свежего сена, по запаху навоза.

Энн не ездила верхом с тех пор, как покинула Лонгсуорд. Казалось, будто каждое мгновение с герцогом все глубже окунает ее в воспоминания о доме, который она потеряла. Когда-то у нее был арабский скакун. Свою кобылу Энн назвала Полночь, потому что шерсть белой лошади блестела так же, как мириады звезд, сверкавших над крышей ее дома в полночь.

Энн посмотрела на герцога. Его лицо словно было вырезано из камня, челюсти крепко сжаты. Наверняка вспоминал сейчас, как ездил верхом, когда еще не страдал отсутствием зрения.

Грум подвел герцогу жеребца.

— Какой у тебя опыт езды в седле? — поинтересовался повернувшись к Энн, герцог.

Энн вспыхнула, осознав двойной смысл вопроса. Но герцог оставался серьезным, и она знала, что он имел в виду, задавая этот вопрос.

— Много-много лет назад я ездила верхом каждый день.

— Это, кажется, Авденаго, — шагнул к заржавшей лошади, которую держал грум, герцог. — Дай мне поводья, Бенсон, и выведи для мисс Сэриз Анжелику.