В любом случае, я люблю хороший вызов, и он дает мне его, хочет парень того или нет.

Эта мысль приводит меня в трепет.

Сев за стол, я раскладываю свои припасы, чувствуя себя как дома, как будто имею полное право быть здесь. Открываю учебник и ноутбук.

Продолжаю игнорировать тот факт, что Ретт полон решимости игнорировать меня.

Приступаю к работе над домашним заданием, решив, что словесного извержения достаточно, чтобы составить целую статью по английской литературе о важности сильных женских героев. Это так захватывающе, что я смогла на самом деле сдвинуться с мертвой точки.

Удовлетворенная тем, что я написала после сорока пяти минут реальной работы, нажимаю «сохранить», и затем сохраняю на внешний диск. Я уже почти собираюсь…

— Как долго ты собираешься сидеть здесь, притворяясь, что не умираешь от желания что-то сказать? — Его низкий тембр звучит одновременно раздраженно и смиренно.

Я поднимаю голову и улыбаюсь ему, довольная тем, что он наконец-то обратил на меня внимание.

— Достаточно долго. Я ждала тебя, надеясь, что ты заговоришь первым, и ты заговорил.

Широко улыбаюсь и прикусываю нижнюю губу, изображая застенчивость.

Он моргает.

Краснеет.

Проводит большой рукой по волосам и выдыхает воздух, как разъяренный дракон.

Я сосредотачиваюсь на пальцах в его волосах, на грубых мужских руках. Волосах на его предплечьях. Больших ладонях, прижатых к его растрепанным волосам.

Ладно, может, он и не так уж плохо выглядит. Он не Квазимодо, Горбун из Собора Парижской Богоматери, он просто не…

Милый или красивый, как некоторые парни. Он не горячий.

По крайней мере, не обычным способом.

Все в нем как-то слишком. Слишком суровый. Слишком неполированный. Нос слишком сломан. Глаза слишком серьезные. Волосы слишком растрепаны. Лоб слишком в шрамах. Уши слишком согнуты.

Уши слишком согнуты? Боже, я говорю как придурок.

Но мне нравится, что он добрый, обаятельный и по-южному милый. Джентльмен.

И ему определенно нужны друзья — новые, а не те парни, которые постоянно на него гадят и оставляют на произвол судьбы. От этих парней одни неприятности.

Я встречалась с такими парнями, очевидно, спортсменами, которые думают, что они короли кампуса. Они усердно тренируются, веселятся и, кажется, хотят только одного.

Секса.

Незамысловатый секс. Секс без обязательств. Никаких обязательств. Никаких эмоции.

Только секс.

Интересно, Ретт такой же, но это очень сомнительно — не с тем, как он отверг мой напор. Не купился, когда я флиртовала. Казалось, мое внимание смутило его.

Хотя… он отклонился от нашего секстинга, потому что сказал мне, что кончил себе на живот. Знаю, что он кончил, потому что я тоже.

Мои щеки вспыхивают, вспоминая разговор, который сохранился на моем телефоне. Может, я и поглядывала несколько раз с тех пор, а может, и нет. Ничего страшного, правда?

— Так что можешь рассказать мне, над чем работаешь, — наконец произносит Ретт. — Раз уж ты решила сидеть здесь.

Сидеть здесь.

— Статья по английской литературе.

— Ну, и как продвигается?

Я сияю. Хорошо, что он спрашивает.

— Почти закончила.

Он ухмыляется, и я смотрю на него, пораженная его милой улыбкой. Как она освещает его лицо. Какие у него ровные зубы, какие белые. У него действительно красиво очерченные губы.

Небольшая ямочка на подбородке под небольшой щетиной.

Хм.

Я хватаю ручку, чтобы занять руки, и несколько раз стучу ею по столу.

— А как насчет тебя? Над чем ты работаешь?

— Корректирую экзаменационные работы по французскому.

— По французскому? — Что?! — Корректируешь работы по французскому? Ты что, профессор? — дразню я.

Тихий смешок срывается с его губ.

— Я ассистент в классе по продвинутому французскому языку. — Он пожимает плечами, как будто ничего особенного.

— Подожди, что? — Разве не на продвинутых занятиях ты не говоришь на английском?

— Я ассистент в…

Я подняла руку, чтобы остановить его.

— Нет, нет, прекрасно расслышала в первый раз. Так ты достаточно свободно владеешь языком, чтобы исправить экзаменационные работы?

— Это мой второй язык; моя бабушка жила с нами, когда мы росли, и она старой закалки. Она из Луизианы, и креольский французский был ее родным языком.

— Значит, ты специализируешься на французском?

— Международное исследование. Это казалось естественным. — Он пожимает плечами.

— Поразительно. Международные исследования? Это… вау. Это неожиданно.

— Oui. — Он смеется, мои глаза следят за мышцами в его сильной шее. — Mai je suis fort en ce sujet.

Мои глаза расширяются, потому что, милый младенец Иисус, это было сексуально.

Что бы он ни сказал, Я хочу услышать больше.

Было жарко.

Я наклоняюсь.

— Что ты только что сказал?

— Ты сказала: «это неожиданно», а я сказал: «Да, но я хорош в этом».

Я сглатываю, отводя взгляд.

— Значит, в наших сообщениях ты использовал французский.

— Oui. Parfois je ne peux pas m'En empêcher. — Он смеется, кладет большие руки на стол и откидывается на спинку стула. Закидывает руки за голову.

Я слежу за его движениями, изучаю твердые линии груди под фиолетовой футболкой, гладкую бледную кожу бицепсов.

О Боже, Лорел, возьми себя в руки.

— Что ты только что сказал?

— Я сказал, что иногда ничего не могу с собой поделать. — Еще один приятный смех, и бабочки в моем животе просыпаются. — Это просто выходит наружу. Я не знаю, что делаю половину времени.

— Поразительно. В детстве ты говорил только по-французски?

Быстрый кивок, и его руки опускаются.

— Когда моя Нана жила с нами. Мы прекратили, когда она умерла несколько лет назад, как раз когда я пошел в старшие классы.

— Нана — это твоя?..

— Прости. Так я называл свою бабушку.

— Мне очень жаль, — каркаю я.

Его левое плечо поднимается.

— Она была старой.

— Да, но все же. Мои бабушка и дедушка были из Польши, и я никогда не слышала, чтобы они говорили по-польски, только «gesundheit», когда мы чихали.

Ретт морщит лоб, в замешательстве.

Это ведь «Будь здорова» по-немецки.

Я вздыхаю.

— Я знаю.

Ретт смеется низким, глубоким, сочным смехом, склонив голову и улыбаясь, не глядя мне в глаза. Прикусывает и проводит зубами по нижней губе. Вперед. Назад.

Я отвожу взгляд и краснею.

— Так. — Я открываю новый файл на компьютере, чтобы казаться занятой, и бросаю беглый взгляд на экран ноутбука. — Борец, да?

— Всю мою жизнь.

Очевидно. Он по-прежнему держит руки за головой, так что мои глаза пробегают по линиям его тела, вниз по его загорелым рукам и туловищу — результат жизни, проведенной в спорте.

У него действительно потрясающие руки.

— Лорел?

Я возвращаю свое внимание.

— Что?

— Я спросил, смотрела ли ты когда-нибудь борьбу.

— Э, нет. — Пока нет. Я делаю мысленную пометку погуглить ее позже. — Тебе нравится?

Ретт скромно пожимает плечами.

— Я хорош в этом.

Он опять врет. Они не набирают юниоров в колледже и не крадут их из других университетов первого дивизиона, если они просто хороши.

— Держу пари, ты не просто хорош. Держу пари, ты феноменален. — Я наклоняюсь вперед, наблюдая, как его глаза скользят по вырезу моей рубашки с глубоким V — образным вырезом, а затем летят к моему лицу. Я лукаво улыбаюсь. — Как ты относишься к тем маленьким спидо (прим.: специальный облегающий плавательный костюм спасателей), которые они заставляют тебя носить?

На этот раз, когда Ретт смеется, он откидывает назад шею и его кадык движется от этого. Сегодня он не побрился; жесткая щетина, покрывающая его шею, делает его грубым и немного неряшливым, как будто он скатился с кровати и ему было все равно.

А волосы? Они волнистые и выглядят так, будто он их расчесывал. Густые и шелковистые, даже если немного длинноватые, просто умоляют, чтобы пара рук пробежалась по ним.

— Эти спидо называются синглетами.

— Я знаю, но это забавно — дразнить тебя.

Румянец Ретта глубокий, ярко-красный, от воротничка рубашки до самых кончиков ушей.

— Вопрос на миллион долларов: нехватка материала когда-нибудь причиняла тебе неудобства?

Он снова смеется.

— Нет. Я к этому привык.

— Никогда?

— Нет.

— А ткань когда-нибудь… застревает там, где не должна?

Парень хрипит, удивленный моим неуместным вопросом, кашляет в локоть, хихикает.

— Иногда.

— Ретт? — Я говорю это тихо, меняя тему.

— Да?

— Я знаю, что это не мое дело, тем более что мы только начинаем узнавать друг друга, но ты знаешь… — делаю глубокий вдох. — Ты ведь знаешь, что твои друзья идиоты, да?

Это последнее, что он ожидает от меня услышать.

— Да, я знаю.

— Я повидала в жизни настоящих засранцев, но эти парни получили главный приз. Что за кучка придурков?

— Я мало что могу сделать. Застрял здесь на следующие два года.