– Да, считаю.

– Клянусь богом, что еще мне оставалось? – вспылил Шерри. – Мы не могли и дальше продолжать жить так, как раньше! Проклятье, мы женаты всего-то четыре месяца, а если бы ты знал хотя бы о половине тех сумасбродств, что едва не выкинула Котенок, не окажись я рядом…

– Ага! – прервал его мистер Рингвуд. – Вот ты и заговорил о самом главном, Шерри. Она не совершала никаких сумасбродств, пока ты был рядом.

– Черт побери, но как я могу все время быть рядом? Или ты полагаешь, я должен отказаться от своего прежнего образа жизни только потому, что женился?

– Я полагаю, для тебя пришло время остепениться немного, мой мальчик. Правда, мне самому эта идея никогда особенно не нравилась, вот почему я и остаюсь холостяком. Я считаю, мужчина не может продолжать и дальше жить по-прежнему после того, как свяжет себя брачными узами. И что ты теперь намерен делать?

– Найти ее, разумеется! Я было решил, что она уехала или к моей тетке Фейкенхем, или даже к леди Сефтон, но ее там нет. Говорю тебе, у меня уже голова кру́гом идет, Джил! Суди сам: я слушаю все эти выдумки о том, что ей нездоровится; отгоняю любопытных, пытаясь сгладить неприятности, которые принесла эта чертова несостоявшаяся гонка; не знаю, где искать ее… И вдобавок я еще вынужден по-прежнему жить в этом проклятом доме… Словом, иногда мне хочется собственными руками свернуть Котенку шею! С тех пор как она сбежала, мне даже некогда было хоть на денек вырваться на охоту; я мотаюсь по всей Англии, ищу ее; а еще меня снедает такое беспокойство, что я не могу спать по ночам! Проклятье, да она может позаботиться о себе не лучше той канарейки, подаренной тобой! Только не говори мне, что я отвечаю за Геро! Но правда такова: мне изначально не следовало жениться на девчонке, едва выпорхнувшей из пансиона!

Мистер Рингвуд, метнув на виконта острый взгляд исподлобья, спросил:

– Жалеешь об этом, Шерри?

– Мне вообще не нужно было ни на ком жениться! – с раздражением воскликнул Шерри. – Посмотри на меня и не повторяй моей ошибки, Джил! В женитьбе нет ничего хорошего, одни беспокойства и неприятности; а самое плохое заключается в том, что ты ничего не можешь изменить и… – тебе этого даже не хочется! Полагаю, вся штука в том, что к наличию жены привыкаешь, пусть и незаметно, а потом… Проклятье, Джил, я очень скучаю по ней!

– Смею надеяться, она вернется к тебе, – невозмутимо ответил мистер Рингвуд.

– Да, то же самое я говорю себе, а иногда даже верю в это. Быть может, она решила подшутить надо мной, потому что всегда была непослушной и озорной девчонкой! А потом я начинаю думать, что нет, этого не может быть, а затем спрашиваю себя, во что она могла впутаться на сей раз… Словом, ничего удивительного, что сон бежит от меня! Ах, если бы у меня была хотя бы зацепка, где ее искать! – Виконт провел рукой по своим светлым волосам. – Изабелла вернулась в город. Так во всяком случае говорят. Пожалуй, она сможет помочь мне, потому что с Котенком они дружны с самого детства. Я отправил ей записку и попросил о личной встрече. Не знаю, можно ли довериться ей насчет того, что она не станет болтать об этом на каждом углу, но, если Котенок не вернется в самое ближайшее время, правда, рано или поздно, все равно выплывет наружу, так что особой роли это не играет.

Закончив разговор с Шерри, мистер Рингвуд остался вполне доволен услышанным. Он даже заявил лорду Ротему, что, по его мнению, дело уладится ко всеобщему удовлетворению, и наложил решительный запрет на предложение его светлости рассказать Шерри всю правду.

– Проклятье, Джил, мне это не нравится! – сказал Джордж. – Ты не представляешь, какие страдания испытывает мужчина, когда женщина, которую он любит…

– У нас нет причин полагать, будто Шерри любит Котенка.

– А я в этом уверен. Он выглядит больным, не ездит на охоту, не бывает на скачках и даже не заглядывает в «Вотьерз»!

– Это ему не повредит, – заявил мистер Рингвуд, на которого столь жалостливая картина не произвела особого впечатления. – Собственно говоря, я думаю, ты прав и он действительно любит ее. Но сам об этом не знает, а ему пора бы узнать. Только сегодня Шерри говорил, что хочет свернуть ей шею. Ему предстоит пройти еще долгий путь, Джордж.

Мысль о том, что кто-то хочет свернуть шею Геро, привела Джорджа в ярость, поэтому он тут же отказался от дальнейших попыток уговорить мистера Рингвуда смягчиться в отношении Шерри. Но по собственным словам виконта, его по-прежнему беспокоило то, что Геро оставалась глубоко несчастной.

Мистер Рингвуд согласился с ним, однако заявил: уж лучше пусть бедняжка немного побудет несчастной, чем потом они с Шерри станут чужими друг другу, а он боялся, что именно так и произойдет, если их нелепый брак будет и далее развиваться своим чередом. Более того, он смог заверить Джорджа, что леди Солташ моментально прониклась к Геро несомненной симпатией и, выслушав всю историю о ее браке, решительно одобрила вмешательство внука.

Но на самом деле ее светлость выразилась несколько иначе:

– А ты, оказывается, не такой дурак, каким я тебя считала, Гилберт. Не пересказывай мне, что сказал и сделал Энтони! Я знаю этого мальчишку еще с пеленок. Обаятельный плут, вот кто он такой! Возвращайся обратно в Лондон и забери с собой это глупое создание, своего Ферди Фейкенхема, потому что он меня нервирует!

Когда Шерри нанес визит мисс Милбурн, расположение духа и внешний вид последней оставляли желать лучшего, однако, поскольку голова его полностью была занята собственными проблемами, да он, скажем откровенно, никогда и не отличался особой наблюдательностью, виконт, ничего не заметив, немедленно приступил к изложению цели своего визита.

Мисс Милбурн была шокирована до глубины души. В отличие от тетки виконта, леди Сефтон и мистера Рингвуда, она не поверила и не сказала вслух о том, будто считает Шерри виновным в бегстве Геро. Поскольку сама Изабелла не испытывала ни малейшего желания нарушать правила приличия, история со скачками привела ее в изрядное смятение. Она и представить себе не могла, что какая-либо дама, претендующая на элегантность мыслей и чувств, способна выслушать подобное предложение и не покраснеть от стыда. Посему Белла не могла винить Шерри за то, что он разозлился; и она непременно предложила бы ему свое сочувствие, будь он в настроении принять его. Но, стоило ему уразуметь, что он оказался в обществе единомышленницы, упрямство взяло над ним верх и он принялся уверять Изабеллу, будто сам повинен в случившемся от начала и до конца, а если Геро и допустила оплошность, то лишь по собственному неведению да по его небрежению своими обязанностями. Мисс Милбурн сочла, что подобное поведение делает Шерри честь, о чем и заявила вслух. Послушав девушку, его светлость коротко ответил:

– Вздор!

Она бы непременно всячески помогла, но, при всем желании, решительно ничего не могла поделать, поскольку не более виконта представляла, куда могла сбежать Геро. Вот уже несколько лет они не разговаривали по душам. Ей в голову пришла одна-единственная мысль, да и та – весьма неприятная. Замявшись, Белла все-таки поинтересовалась у Шерри, не беседовал ли он на эту тему с лордом Ротемом.

– Он ничего не знает, – нетерпеливо отмахнулся Шерри. – Он полагает, она больна и уехала в деревню.

Мисс Милбурн принялась тщательно разглаживать свой носовой платочек, в чем не было решительно никакой необходимости.

– Я всего лишь подумала… Иногда мне кажется, будто… будто Джордж весьма неравнодушен к Геро, Шерри.

– О, в этом нет решительно ничего такого! – заявил его светлость. – Боже милосердный, уж кому-кому, а тебе-то следовало бы знать – Джордж равнодушен ко всем женщинам, кроме тебя!

Мисс Милбурн слегка покраснела и, похоже, собралась сказать кое-что еще. Но Шерри, которого не интересовало более ничего, кроме собственной насущной проблемы, уже вскочил на ноги и поспешил откланяться. Белла не стала его задерживать; немного поразмыслив, она призналась себе, что не знает, о чем хотела бы сказать ему. Пожимая виконту на прощание руку, мисс Милбурн с вполне определенным намерением сообщила, что на некоторое время уезжает в Кент. Шерри принял ее слова к сведению, не выразив удивления или интереса, и на том они расстались.

Белла изо всех сил постаралась не обидеться, однако вынуждена была признать: его светлость не отличается проницательностью. Потому что мисс Милбурн впервые в жизни повела себя в манере, самым решительным образом противоречащей ее собственным интересам, и выказала неповиновение своей матушке, отчего сия доблестная дама предрекла ей унылое существование в одиночестве и все беды, которые подстерегают старых дев.

Дело было в том, что мисс Милбурн отправилась в поместье Северн-Тауэрз с намерением осуществить ожидания своей матушки, и герцогиня приняла девушку с распростертыми объятиями, выказывая ей недвусмысленные знаки внимания. Там присутствовали также другие визитеры, в том числе более высокородные, но Изабелла сознавала, что является почетной гостьей, и без труда истолковала манеры хозяйки как знак несомненного одобрения выбора, сделанного ее сыном.

Мисс Милбурн показали все огромное здание сверху донизу, не исключая постельного белья; она побывала в кладовых и буфетных; служанки приседали перед ней в реверансах; экономка посвятила ее в таинства управления домашним хозяйством; а герцогиня небрежным тоном поделилась с Изабеллой своими планами на тот случай, если ее сын приведет домой молодую жену. Белле следовало бы чувствовать себя польщенной, но вместо этого мисс Милбурн испытала внезапный иррациональный страх, вызвавший недоумение у ее родительницы. В свое оправдание девушка смогла сказать лишь, что не любит герцога, а сие замечание было слишком легкомысленным и поверхностным, чтобы ее матушка отнеслась к нему всерьез.

Мисс Милбурн потерялась в огромном особняке; ее возили в экипаже по процветающему поместью; обедала она на золоте; ей прислуживала целая армия слуг в ливреях. Белла вдруг представила себя хозяйкой всей этой роскоши и, поскольку была всего лишь женщиной, не могла не почувствовать всей привлекательности подобной картины. Но рядом с ней тоскливо переминалась с ноги на ногу начисто лишенная какой бы то ни было романтики фигура ее сиятельного воздыхателя, являвшего собой ходячий образчик педантичной вежливости. Северн обращался с Изабеллой с помпезным уважением, одаряя ее своим восхищением так, словно это была акколада[55]. Его сиятельство был столь же несокрушимо педантичен в ухаживании за девушкой, которую полагал сделать супругой, как и во всех прочих подробностях собственной размеренной и упорядоченной жизни. Единственным проявлением страсти, которое он себе позволил, стало пылкое прикосновение губами к ее руке.