— Я не пью какао.

— Тогда разогрею антифриз или стеклоочиститель. То, что пьют крутые парни. — Она задиристо улыбнулась и пошла на кухню.

— Не обращай внимания. Язык у нее без костей, — сказал хозяин. — Проходи и садись. Она сварит какао, чтобы ты чувствовал себя как дома.

— Похоже, я помешал.

Энтони проследил за взглядом гостя, скользнувшим по зеленой рождественской красавице в углу.

— Мы собирались украшать елку.

— Я вчера тоже купил маме.

Падре удивило это признание. Оно прозвучало так естественно — невинно и трогательно.

— Вы вместе будете украшать ее?

— Я сделаю это один. Я ухаживаю за ее цветами и двором. Она сама не справится.

— Она очень сильная женщина. Кэрол говорит, что твоя мама всегда возилась с соседскими детьми. Со всеми без исключения.

— Ага. Верно. — Джеймс сел, затем тут же поднялся, принялся беспокойно расхаживать по комнате и в конце концов остановился у елки. — Я пришел не какао пить. Я знаю, кто стрелял в Кэрол.

Падре застыл на месте. Он боялся пошевелиться, боялся спугнуть парня.

— Вам не о чем беспокоиться. Я позаботился об этом.

— Да ты что? — Энтони встал. — Интересно, каким это образом?

— Об этом вам тоже незачем волноваться.

— А я беспокоюсь, очень.

— Этот тип больше не причинит зла ни вам, ни ей. Он не вернется в Кейвтаун. Ему хорошо известно: стоит сделать это, и «Мустанги» позаботятся о нем раз и навсегда.

— О ком мы говорим?

Джеймс молчал.

Энтони произнес имя, которое не выходило у него из головы.

— Кентавр, верно?

Парень не стал отпираться.

— И он же стрелял в Рыжую Гриву.

Падре вспомнил, что так звали одного из «Мустангов», гибель которого в уличной перестрелке приписали «Стайным».

— Кентавр? Зачем?

— По ошибке. Он ездил по окрестностям, разыскивая Тимоти. Накурился марихуаны, а было темно. Увидел на Грейфолдских камнях Рыжегривого, решил, что это Тимоти, и выстрелил в него. Когда на следующий день он понял, что натворил, то всем рассказал, будто разговаривал с Рыжим как раз перед началом стрельбы, а когда ушел, то увидел ехавшую по улице машину с Тимоти и его братьями.

— Все потому, что он отбил у Кентавра девушку?

— Когда он услышал, что случилось на похоронах Глории, то решил, что мы собираемся поговорить со «Стайными» и узнать правду. Тогда он и задумал убить Кэрол и сделать так, чтобы все подумали, будто это дело рук «Стаи».

— Но тебя он обмануть не сумел.

Джеймс не ответил.

— Человека, который хватается за пистолет лишь из-за дурного настроения, нельзя выпускать на улицу.

— Вы думаете, он один такой?

— Нет. Но я думаю, что он самый опасный из всех вас, мальчишек с пушками и финками. У тебя достаточно здравого смысла, Джеймс. И у Габриеля тоже. И у тех мальчишек, которых я видел на вашем крыльце пару недель назад. У Кентавра его нет. Скоро он начнет палить в случайных прохожих. И изгнание из Кейвтауна ничуть его не изменит. Он не прекратит стрелять.

— Он очень-очень долго не сможет ни в кого выстрелить.

Энтони не спрашивал, что имеет в виду его собеседник. Юноша ясно дал понять, что сам свершил над ним суд. Священник знал, что в других городах и других шайках преступление Кентавра покарала бы смертная казнь, а не изгнание.

— Скажи мне, где он теперь, — осторожно поинтересовался Энтони.

— Зачем?

— Чтобы я мог сообщить в полицию.

В комнату вошла Кэрол, неся чашку с какао.

— В тебя стрелял Кентавр, — обернулся к ней супруг. — Я думаю, он устроил и твое избиение. Но самое удивительное состоит в том, что он убил Рыжегривого.

Женщина поставила чашку на кофейный столик. Ее рука дрожала.

— Энтони, ты знаешь, как Рыжегривый получил свою кличку? — спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Они с Джеймсом с раннего детства были лучшими друзьями. У парня был пес, которого он назвал Рыжим, потому что сам носил такого же цвета гриву. Мальчишки вместе дрессировали его. Собака была еще жива, когда Рыжегривого убили. Я не знаю, что случилось с ней потом. Куда она делась, Джеймс?

Юноша молча смотрел на нее.

— Наверно, сдохла, — сказала она дрожащим голосом. — Думаю, пес не смог перенести смерть хозяина. А ты, Джеймс? Ты смог перенести ее?

Энтони дал вопросу повиснуть в воздухе и заговорил сам.

— Кентавр будет убивать еще и еще. Будет. Есть только один способ остановить его. Если ты не можешь пойти в полицию, скажи мне, где он. Я сам схожу к нему. Он должен сидеть за решеткой где-нибудь подальше отсюда.

— Вы были бы рады всех нас упрятать за решетку!

— Нет. Не был бы. Я был бы рад, если бы ты без опаски ходил по улицам. Я был бы рад, если бы ничто не грозило твоей матери и твоим будущим детям. Я был бы рад жить спокойно. Не хочу, чтобы в мою жену стреляли еще раз!

— Если бы вы знали о моих делах, то тоже захотели бы отправить меня в тюрьму.

— Ты не Кентавр.

Джеймс отвернулся, но не спешил уходить.

— Вы абсолютно ничего не знаете.

— Это я знаю.

Казалось, наступившее молчание продлится целую вечность. Затем Джеймс шагнул к дверям и, не оборачиваясь, бросил:

— Кентавр у тетки. Она живет в Ратленде. Кейси Энджерс.

— Кто может это подтвердить? — спросил Энтони.

— Фостер сказал мне. Кентавр во всем ему признался. Машина, в которой он сидел, когда стрелял в вашу жену, стоит на стоянке у теткиного дома.

— Полиция подобрала осколки бокового стекла, — сказала Кэрол. — Они могут сличить их.

— А если повезет, то и пистолет найдут, — добавил Энтони, глядя вслед юноше, взявшемуся за ручку двери. — Спасибо, Джеймс.

— Не надо было ему убивать Рыжую Гриву. — Он перешагнул через порог, а затем обернулся и посмотрел в лицо женщины. — Пес теперь мой, — сказал он. — Мама Рыжегривого отдала его мне.

Кэрол подождала, пока захлопнется дверь, и, обернувшись к мужу, оказалась в его объятиях.

— Похоже, я начинаю верить в чудеса, — прошептала она, утыкаясь ему в плечо.

Энтони крепче прижал ее к себе. Потому что и сам начинал в них верить.

Глава 13

Энтони смотрел на законченную фреску, обуреваемый целой гаммой чувств. Габриель пользовался приглушенными цветами, но образы у него получались яркими. Одна сцена переходила в другую. Иисус, въезжающий в Иерусалим на ослице; Иисус, шествующий по водам; Иисус, молящийся в Гефсиманском саду и на Тайной Вечере; Иисус на кресте; Иисус воскресший.

Ни один из ликов Иисуса не повторялся. Как и на картине, подаренной церкви Глорией Макуэн, у всех Спасителей были разные лица и разный цвет кожи. Иисус, председательствующий на Тайной Вечере, был азиатом, а его апостолы представляли собой смесь рас и национальностей. Иисус в Гефсиманском саду был испанцем, одетым в точности как сам Габриель, вплоть до татуировки на левой руке. Иисус на кресте был белым, а воскресал в образе негра.

Иисус, шествовавший по Генисаретскому озеру, был женщиной, чем-то напоминавшей Кэрол.

При первом же взгляде на фреску у Энтони сжалось сердце. Найдутся люди, которые ничего не поймут, люди, которые сочтут это кощунством. Ему было жаль их, потому что эти образы были сущностью и воплощением христианства. Он верил, что человек по имени Иисус одобрил бы фреску.

На мгновение ему показалось, что он ощущает это одобрение. Что-то коснулось души, словно некто, стоящий рядом, притронулся к его плечу. Он находился в помещении бывшего магазина, где Богу, казалось, нечего делать, испытывая чувство, которого не ощущал с добрых старых времен. И чувство это было сильнее, увереннее, ярче, чем когда-либо прежде.

Он инстинктивно обернулся, но в помещении никого не было. Лишь фреска да изображение, глядевшее на него с алтарной стены. Священник был один, как всегда, но чувствовал себя небывало спокойным и уверенным.

Он склонил голову, однако слова молитвы не шли на ум. И вновь разочарование принялось воевать с верой. Ему хотелось закричать, приказать ушедшему спокойствию вернуться и снова наполнить его душу. Но чем яростнее он боролся за то, чтобы удержать в душе прекрасный миг полной безмятежности, тем хуже это ему удавалось.

Энтони стоял с опущенной головой, пока боль не стала невыносимой. Он выпрямился и шагнул в сторону своего кабинета, когда входная дверь распахнулась настежь и в церковь вошел Габриель.

Из-под распахнутого, несмотря на обильный снегопад, пальто виднелась мятая рубаха, руки были засунуты в карманы джинсов.

— Что скажете, падре? — спросил он.

Впервые Энтони посмотрел на молодого человека сквозь призму собственной боли и увидел перед собой юного странника. Всю жизнь Габриель боролся за существование, и его шедевр вылился из глубин души, измученной нечеловечески трудным детством.

Этот мальчик разбирался в человеческой боли, и внезапно Энтони ощутил с ним такое родство, какого никогда не испытал бы в Изумрудной долине. Он кивком пригласил юного художника присоединиться к нему.

Прежде чем вымолвить слово, священник откашлялся.

— Спасибо. Кажется, очень неплохо. Даже не знаю, что сказать.

— Там вам нравится?

— Нравится. — Он подождал, пока Габриель подойдет поближе, а потом оба принялись разглядывать фреску. — Нет слов, как нравится.

— Мама ходила в церковь и брала меня с собой. Кое-что мне пришлось уточнить в библиотеке, но многое я помню.

— Если хочешь вернуться в церковь, тебе всегда будут здесь рады. Ты знаешь это, правда?

— Я уезжаю. — Юноша сложил руки на груди. — Мама зовет меня к себе. Она уехала, когда я был маленьким, потому что мой старик зверски бил ее. Она хотела забрать меня с собой, но отец сказал, что скорее убьет меня. Он чокнутый. Он бы нашел нас, а она бы не справилась с ним. Но все это время мама присылала мне письма на адрес тетки, и я знал, что она еще любит меня. Сейчас я перерос своего старика, и он боится меня. Наверно, я мог бы уехать и раньше, но не хотел бросать «Мустангов». Понимаете?