— Заупокойная служба окончится, когда тело с почетом вынесут из церкви и водрузят на ожидающий у входа катафалк. Затем состоится краткая церемония на кладбище. В свои последние минуты Глория назвала имена тех, кто будет нести ее гроб. Не могу выразить, как я благодарен, что все доверенные пришли сюда. Не сомневаюсь, что, когда назову их имена, они встанут, подойдут к гробу и помогут вынести его.

У Кэрол бешено заколотилось сердце. Она поняла, что будет дальше. Глория — да упокой Господь ее безгрешную душу — устроила напоследок хороший спектакль.

Энтони оглядел церковь и заговорил вновь:

— Глория назвала имена шести молодых людей, которых она особенно любила. Она не обращала внимания ни на цвет кожи, ни на все остальные несущественные различия, которые мешают нам уважать и любить друг друга. Женщина выбрала тех, кто, как она считала, однажды заменят ее в списке лидеров этого города. Она верила, что каждый из них поможет превратить Кейвтаун из юдоли отчаяния в обитель надежды.

Преподобный сделал паузу, дав людям время осмыслить его слова.

— Почтим этим последним деянием ее память и веру в будущее, ее высокие помыслы и святую убежденность в победе добра над злом.

Он обернулся и пронзил взглядом вожаков банд.

— Джеймс Менсон, Глория верила в тебя. — Пастор обратился к старшему брату Тимоти. — Хэнк Чандлер, Глория верила в тебя.

Когда до двух сотен людей, собравшихся в церкви, дошло, что происходит, все ахнули. Именно на это и рассчитывала женщина.

Энтони продолжал называть имена остальных «Мустангов» и «Стайных», выбранных страждущей умиротворения. Он выпрямился и опустил руки по швам.

Кэрол зажмурилась. Она знала: ни один из шестерых не откликнется на этот призыв. Энтони хотел слишком многого и требовал на глазах у всех. Они ни за что не встанут, а когда поймут, что их заманили в ловушку, страшно разозлятся.

И этой злобы будет достаточно, чтобы спалить церковь.

Послышался скрип кресел. Чему быть, того не миновать. Кэрол разомкнула веки как раз в тот момент, когда Джеймс шагнул к Энтони. Она подняла руку, словно с расстояния в несколько ярдов могла защитить мужа. На ее глазах парень проскользнул мимо пастыря и направился к гробу. Двое других «Мустангов» двинулись следом.

— Боже… — тихо сказала она. Это была ее вторая молитва.

К усопшей подходил Хэнк Чандлер.

— Ради Глории, — громко произнес он. Пара из «Стаи», имена которых также были названы, молча присоединились к своему вожаку.

Кэрол затаила дыхание, когда непримиримые заняли места у противоположных сторон гроба. А когда они дружно подняли его и поставили на плечи, она глубоко и облегченно вздохнула.

Процессия, во главе которой шел преподобный, двигалась медленно и безмолвно. Все собравшиеся поднялись, словно были единым телом, и стояли навытяжку, пока не вынесли тело. Глаза их были полны слез.

Кэрол, Огаста и Роберт вышли последними. На пороге они обернулись и посмотрели на изображение многоликого Христа.

Глава 9

Никакого насилия не было. То ли Глория Макуэн, отрастив ангельские крылья, незримо управляла собственными похоронами, то ли сам Господь пролил свою благодать на церковь Двенадцати Апостолов.

То ли — и это было бы чудеснее всего — человек по имени Энтони Хэкворт нашел достаточно мужества, присутствия духа и красноречия, чтобы убедить малолетних исчадий ада хоть один день вести себя так, как положено людям.

Кэрол в пятнадцатый раз выглянула в окно, надеясь увидеть на стоянке машину Энтони. Она поехала на кладбище из боязни, что хрупкое перемирие между двумя бандами вот-вот подойдет к концу. Затем, когда панихида была отслужена и у могилы осталось лишь несколько отцов города и членов семьи, она поехала домой вместе с Огастой и Робертом.

Теперь она нетерпеливо ждала возвращения супруга, не находя слов, чтобы сознаться в своей вине. Она была чудовищно не права. Ей не хватило веры. Разумеется, весь ее здравый смысл восставал против этого. Она прожила здесь всю жизнь, знала и этих мальчишек, и то, на что они способны, — как на хорошее, так и на дурное. Они плевать хотели и на принуждение, и на общественное мнение. Даже уважение, питаемое этими бандитами к Глории Макуэн, не могло заставить их нарушить верность своим шайкам.

Она была уверена, что понимает намного больше Энтони, но в конце концов оказалось, что это не так. Он лучше нее разбирался в чудесах. И Глория, даже лежа на смертном одре, тоже разбиралась в чудесах.

Кэрол делала последние приготовления. Она изо всех сил старалась придать квартире праздничный вид. Стол был накрыт ее любимой голубой скатертью, а на ней стояла самая красивая посуда. Середину стола украшали свечи и композиция из сухих цветов. Она даже разморозила кусок мяса, который собиралась растянуть на три вечера, и опустила его мариноваться в уксусе с пряностями, чтобы потом зажарить на вертеле. Гарниром к нему должны были служить печеная картошка и салат.

А Энтони не было.

Кэрол переоделась. Ей казалось, что черное подходит лишь для такого возвышенного события, как похороны Глории. Она надела шорты, просторную с короткими рукавами рубашку кирпичного цвета, который ассоциировался с ее именем, и распустила волосы. Ожерелье ее на сей раз составляли два ряда перламутровых ракушек, а сережками были гроздья искусственного жемчуга.

Она заканчивала готовить десерт — фирменный лимонный пирог ее матери, — когда Хэкворт вошел в дверь.

— Если бы вы не были трезвенником, я бы сказала, что нам надо выпить, — сказала она.

Энтони был совершенно разбит; у него не осталось ни капли сил. Он следил за тем, как гроб Глории опускали в землю — простой сосновый гроб с останками одной из прекраснейших женщин, которых он когда-либо знал, — и чувствовал такое отчаяние, что готов был лечь с ней рядом.

Ему не хотелось возвращаться домой. Последние несколько дней в квартире царило почти такое же напряжение, какое царило сегодня в церкви. На Кэрол нельзя было не обращать внимания. Падре был уверен, что она и понятия не имеет, как возбуждает каждое ее движение — соблазнительное, чувственное движение… Ей и в голову не приходило, что он не сводит с нее глаз, что тело его предательски реагирует на ее присутствие, что ему смертельно хочется поговорить, притронуться к ней, вновь насытиться ее теплом и мудростью.

Но он и так в долгу перед ней. Кэрол не должна страдать из-за его ущербности. У него нет права приковывать ее к себе; она должна иметь право уйти, когда сочтет это нужным. Поэтому ему следует держаться от нее подальше.

Но как можно было держаться подальше сейчас, когда Кэрол смотрела на него, улыбалась, как Ева в садах Эдема, и эта улыбка освещала всю комнату? Как он мог держаться подальше, если она не хотела этого?

— Но поскольку вы трезвенник, — сказала она, — не выпить ли нам горячего глинтвейна? Все готово.

Ему хотелось повернуться и убежать. После похорон он нашел сотню поводов, чтобы не возвращаться домой. А надо было найти тысячу.

— Энтони… — Она нахмурилась и подошла ближе. — Что с вами?

— Все в порядке.

Кэрол остановилась на расстоянии вытянутой руки.

— Вы просто перегорели, — сказала она. — Это мне знакомо, дорогой священник. Сегодняшний день слишком дорого вам стоил. Сядьте. — Молодая женщина указала на ближайшее кресло. — Сядьте и дайте мне позаботиться о вас. Начнем с глинтвейна.

— Не нужно было ждать меня.

Она вскинула голову и широко улыбнулась.

— Еще как нужно! Это моя вечеринка. Мы поминаем усопшую. Только вы и я. И может быть, Глория, которая смотрит на нас с небес.

Энтони хотел запротестовать, но Кэрол уже исчезла на кухне. Он рухнул в кресло. У него не было сил уйти. Прости, Господи, ему никогда не хватало сил, чтобы поступить правильно.

Когда она вернулась, глаза Энтони были закрыты, а волосы свесились на лоб. Единственное, что он сумел, это снять галстук. Выглядел он словно воин, возвратившийся со страшной битвы, после которой невозможно стать прежним человеком. Кэрол поставила бокал с глинтвейном на стоявший рядом журнальный столик. Хэкворт не притронулся к напитку, и девушка, присев на корточки, заглянула ему в лицо и положила ладонь на руку.

— Эти похороны были самым поразительным событием в истории города. Мальчишки стояли бок о бок, не устроив драки и даже не сказав друг другу ни одного грубого слова. Я знаю, вы измучены, но надеюсь, в состоянии понять, как это важно. Значит, еще не все пропало. Может быть, завтра здесь наступит ад кромешный, но сегодня появилась надежда. А это уже немало.

Энтони открыл глаза и всмотрелся в лицо Кэрол.

— Этого недостаточно, — сказал он.

— Недостаточно? Ну что ж, мир вы не спасли, это точно. Но благодаря вам на какое-то время его малый уголок осветило солнце.

Энтони хотел отвергнуть и эту скромную похвалу, но не мог. Протянув руку, он взял бокал и под пристальным взглядом Кэрол сделал глоток. Глинтвейн был горячий, пряный, и тепло сразу же распространилось по всему телу, изгоняя из него остатки озноба, очень похожего на настоящий.

— Ваша беда, преподобный Хэкворт, что никто не научил вас радоваться достигнутому. Как вы умудрились прожить жизнь, время от времени не устраивая себе праздник? Даже церковь милосерднее вас. Вспомните хотя бы Пасху!

Он не отрывал от нее удивленных глаз.

— Простите, что я сомневалась в вас, — тихо сказала она. — Нет, не совсем так. Я никогда не сомневалась в вас лично. Я сомневалась лишь в том, что вам по силам сделать невозможное. Но вы сделали это, и я прошу прощения.

— Мне не нужны извинения.

— Очень плохо. — Она улыбнулась. — Кажется, существует масса вещей, о которых вы говорите, что они вам не нужны, но я думаю, вы лжете самому себе.