Констанс Йорк - Воскреснуть и любить

На мгновение Хэкворту захотелось подойти к ней, обнять и успокоить. Но поза Кэрол недвусмысленно говорила, что это невозможно.

— Вы сами хотели побольше узнать обо мне, — сказала она.

— Но почему именно это? Почему не то, как вы впервые сели на велосипед и разбили коленку или как вы в первый раз ходили с мальчиком в кино? Вы пытаетесь шокировать меня? Это ни к чему.

— Потому что это все, что вам надо знать обо мне, Энтони. Когда после родов я пришла в себя, то хорошенько задумалась и поняла, что у меня только две возможности: либо вернуться к той жизни, которую я вела до беременности, либо начать рассказывать другим девушкам, что значит потерять ребенка и знать, что в этом виновата именно ты, ты и эти Пещеры, в которых некому о тебе позаботиться.

Хэкворт попытался прервать ее, но девушка упрямо покачала головой.

— Так я и выбрала вариант номер два. Поступила в высшую медицинскую школу и закончила ее в числе лучших, потом выдержала экзамен в университете штата и получила диплом медсестры. А затем, накопив кое-какой опыт, вернулась сюда и стучалась во все двери, пока не собрала нужную сумму, чтобы создать «Фонд Исиды». И я больше не уеду отсюда. Никогда. До тех пор пока хоть одна беременная женщина или маленький ребенок будут оставаться в этом аду. Пока меня не унесут отсюда в сосновом гробу!

— И случится это скорее рано, чем поздно…

Кэрол глубоко вздохнула и постепенно начала успокаиваться. Что-то внутри расслабилось. Она рассказала этому человеку самое страшное, и он не отшатнулся. Нужно было, чтобы он понял и не осудил, и девушка как-то догадалась, что добилась своего, хотя Энтони не улыбался, не проронил ни слезинки, даже не прикоснулся к ней.

— Много лет назад, — тихо сказала она, я поняла, что могу отказаться от чего угодно, только не от своей решимости остаться здесь и биться лбом в стену. Может быть, то, что я сделаю, ничего не изменит. Но вдруг… Если наберется достаточно людей, не устающих требовать, звонить во все колокола, бить тревогу и оставаться здесь…

Теперь преподобный окончательно понял, почему она вышла за него. Смерть ребенка заставила ее принять самое важное в жизни решение. Все остальные ее поступки диктовались именно этим шагом.

Даже брак с человеком, которого она едва знала.

— Вот и вся моя история, — сказала Кэрол и умолкла, надеясь, что в ответ услышит его рассказ о себе.

— Вы необыкновенная женщина.

Нет, он не горел желанием раскрывать ей свою душу. Но то, что она увидела в его глазах, заставило застыть на месте. В них полыхало пламя чего-то большего, чем простое понимание, сочувствие и сострадание. Он знал, через что она прошла, знал всем своим существом, потому что сам был опален тем же пламенем.

— Энтони, на вас тоже дохнуло смрадом сатаны, да?

— Уговор — не больше одного сатаны в день, — улыбнулся душеспаситель.

Это было похоже на обещание. Когда-нибудь — если до тех пор они не разойдутся — Энтони расскажет ей, что привело его сюда. Что заставило бежать.

Он удивил ее, прикоснувшись к локону, выбившемуся из-под ленты и свесившемуся на плечо.

— Необыкновенная…

Это слово напоминало поцелуй. На мгновение что-то затрепетало в воздухе. Она была готова броситься к нему на грудь, видела, что он тянется к ней. Но ничего не случилось.

Он отвернулся, и у Кэрол вырвался тяжелый вздох.

Во время еды они обсуждали последние известия и говорили о погоде.

Даже прожив с Кэрол две недели, Энтони не смог привыкнуть к ее соблазнительному запаху. Он будоражил не меньше, чем сама эта женщина. Аромат был слабым, но отчетливым, дерзким и каким-то первозданным. Несомненно, такое благоухание источали цветы, росшие в саду Эдема. И женщина, жившая в этом саду.

Тишину в квартире нарушал только шум проезжавших внизу машин. Когда Кэрол была дома, здесь не оставалось и намека на тишь. Но девушки не было. Полицейский Роберт, муж Огасты, приехал несколько минут назад и увез миссис Хэкворт в «Фонд Исиды».

Роберт был подарком судьбы. Приехал на следующее утро после того, как Кэрол перебралась в здание церкви, и заявил, что хочет «просто посидеть с ней». Последние две недели он продолжал неизменно приезжать каждое утро. Пока миссис одевалась, он выпивал чашку кофе, а потом провожал ее в клинику. Все это делалось как бы случайно, словно для собственного удовольствия. Случайно его глаза стреляли вправо и влево, а ладонь сжимала рукоятку пистолета, так что у каждого наблюдавшего за ним не оставалось сомнения: Боб ждет беды.

Да, беда была не за горами…

Энтони молча достал свой потрепанный чемоданчик. До начала приема прихожан оставалось еще немного времени, но в квартире было так неприветливо, словно из дома ушла не женщина, а жизнь.

Прошло две недели. Две недели брака, который, по меркам некоторых, был обманом. Но временами Энтони чувствовал себя так, словно действительно женат. У них уже сложился четкий распорядок дня. По утрам он просыпался первым, и пока принимал душ, Кэрол готовила завтрак. Неизменно это была «манна небесная». Она могла взять самые простые продукты и изготовить блюдо, достойное богов. Временами брала ракушки, начиняла их бобами, ветчиной, рублеными яйцами, сдабривала чесноком и травами… Перечень компонентов был таким же неисчерпаемым, как женское воображение.

Пока он убирал со стола, хозяйка мылась и одевалась. Она пела под душем. Голос у нее был гортанный и чувственный, а песни — неизменно о любви. Из-под двери струился пар, душистый пар, проникавший в поры его кожи. Так же, как и ее мелодии. Когда она выходила, одетая в белое, Энтони отводил глаза, но тайком высматривал мелкие детали, которые делали ее облик неповторимым. Цветастые украшения. Лента или косынка, перехватывающая волосы. Яркие румяна на щеках и помада на губах…

Он хмуро уставился в стену. Не хотелось признаваться, что за пару недель женщина изменила всю его жизнь. Теперь им вместе придется раздумывать над тем, как уберечь себя и других от смрадного и убийственного духа дьяволов.

Спустившись вниз, он отпер церковь и оставил дверь кабинета открытой настежь, хотя маленькому электрокамину было не под силу натопить такое помещение. Никаких встреч у него назначено не было. Членам общины и всем, кого это интересовало, были известны его приемные часы. В это время к нему мог прийти каждый желающий. Застать его было легко, попасть на прием еще легче, потому что чаще всего он был один.

Когда-то у Энтони была секретарша, распределявшая его время и составлявшая расписание встреч. Она была приучена время от времени стучать в дверь и извиняться, если какой-нибудь прихожанин являлся раньше назначенного ему часа. Тогда у него не оставалось ни минуты на то, чтобы прерваться, погрузиться в раздумья или просто вознести молитву. С церковным советом у него было заключено соглашение. Совет уже подыскал помощника священника, и были средства, чтобы пригласить еще одного. Это облегчило бы ношу преподобного, но он отказался от помощи.

Сейчас она ему ни к чему — даже секретарши не требовалось. А времени для молитвы было сколько угодно.

Больше, чем требуется священнику.

Его письменный стол был пуст: ни записок с номерами телефонов, по которым нужно позвонить, ни аккуратно зарегистрированных писем, требовавших ответа. Так же пуст и свободен от пустяков и суеты, как и его жизнь. Только телефон, пресс-папье и лист бумаги с нацарапанными на нем набросками для воскресной проповеди, наспех сделанными вчера вечером.

Он заглянул в записи. Вечера после возвращения с работы были полны недомолвок и намеков. Обед, от запаха которого сводило желудок, возникал из ничего, как и завтрак. Пока Кэрол резала и тушила овощи, они беседовали о происшедшем за день, словно два чужих человека, но время от времени между ними возникало чувство удивительной близости. Обмен улыбками, дружный смех, меткая реплика…

Энтони привык ждать этого времени, как никогда ничего не ждал прежде. Иногда днем он спохватывался, что думает, о чем рассказать вечером Кэрол; иногда же гадал, что она расскажет ему. А иногда — как сейчас — он думал о главных линиях ее тела, о длинных ногах, скрытых шелковой ночной рубашкой, о блеснувшей под приподнятыми волосами полоске шеи…

А вечером, после обеда, мысли о том, что женщина лежит в смежной комнате, читая или слушая музыку, лишали его сна.

Он женился на ней, чтобы защитить ее, и ни за чем больше. Но теперь ему впору было подумать о том, как защитить самого себя.

К тому времени, как хлопнула входная дверь, он исписал и отправил в корзину пару листов, тщетно пытаясь сосредоточиться, но по-прежнему не имел ни малейшего представления о том, что станет говорить в воскресенье. Энтони откинулся на спинку стула и принялся ждать посетителя.

На пороге возникла несмело улыбающаяся Агата.

— Я отвлекла вас, да?

Он поднялся, приветствуя свояченицу и испытывая при виде человеческого лица что-то похожее на облегчение.

— Конечно, нет.

— Я могу уйти.

— Садитесь, Агата.

— Я только на минутку.

— Сделайте милость, побудьте хоть две.

Она улыбнулась все той же испуганной улыбкой и села.

— Мне не следует быть здесь.

— Почему?

— Я сказала Полу, что пошла в бакалею.

— А он рассердится, если узнает, что вы в церкви?

— Он… следит за мной. — Агата оглянулась по сторонам, словно ища соломинку, за которую можно было бы ухватиться.

— Девочки в школе?

— Должны быть там. Но они… они у соседей.

Он слегка выпрямился, встревоженный едва заметными признаками приближавшейся истерики. Женщина теребила ручку сумки. Он привык к зрелищу ее красных, распухших глаз и не сразу обратил внимание на то, что сейчас в них нет ни слезинки.