— Ненилла, Ненилла, что с тобой? — бросилась к ней княгиня.

— Ох, нехорошо, — выдохнула титанида и прикрыла веки.

— Сомлела, совсем сомлела, — прошептала Голицина, пытаясь поставить Нениллу на ноги.

И тут в склепе послышался шум. Похоже, там началась настоящая баталия. Удары о землю, громкие возгласы не оставляли сомнений в серьезности битвы. Прислонив поднявшуюся Нениллу к стенке, Голицына не удержалась, осторожно выглянула. Все участники драмы, слава Богу, были живы. Всеволожский нежно прижимал к груди испуганную «турчанку». Иван Федорович сидел на полу, держась за руку.

«Он ранен», — молнией пронеслось в голове Александры Аркадьевны, и, не начни Ненилла опять сползать по стеночке, она бы непременно… Впрочем, что это она? Забылись, ваше сиятельство? Вздохнув, Александра обернулась к Ненилле, подхватила ее под мышки, поставила. Ее «пойдем отсюда» бальзамом пролилось на сердце титаниды и придало ей силы. Она открыла глаза и улыбнулась. Ноги сами понесли по ступеням наверх, будто и не было за несколько мгновений до того предательской слабости и дрожания в коленках.

11

Было далеко заполночь, когда Тауберг и верный Пашка, стараясь не шуметь, тихо проскользнули в дом. Но пройти незамеченным им не удалось. В конце полутемного вестибюля возникла статная фигура Нениллы Хрисанфовны, отбрасывавшая на стену громадную тень.

— Доброй ночи, барин, — послышался ее приглушенный рокочущий голос. — И вам, Павел Емельянович, — с насторожившим Пашку каким-то особым выражением добавила она, — доброй ночи.

— Скорее уж доброго утра, Ненилла Хрисанфовна, — устало произнес Иван, направляясь к лестнице. Все, что он сейчас хотел, это упасть на чистые простыни и мирно уснуть.

— Может, чего желаете, ваше благородие, — уже в спину окликнула его горничная. — Умыться али покушать? Вон, какой вы расхристанный, усталый, будто всю ночь баржу разгружали.

— Не беспокойся, Нениллушка, за меня, — бросил через плечо Тауберг.

Но тут привычно встрял Пашка:

— А я бы, Ненилла Хрисанфовна, от ужина не отказался, может, чем покормите? Так намаялся, что готов быка проглотить.

И будто в ответ на это, Пашкин живот разразился мало музыкальной, но убедительной трелью.

— Вас я особо угощу, Павел Емельянович, не сумлевайтесь, — отозвалась Ненилла с той же самой интонацией, от которой у Пашки неприятно похолодело под ложечкой. — Да, Иван Федорович, — будто только что вспомнив, торопливо проговорила Ненилла. — Вас барыня все ждала, ждала, да так в зале и уснула, голубка. Может, что важное сообчить хотела?

Иван нехотя повернул назад, и лишь по дороге в залу ему пришла в голову мысль, что Ненилла будто бы и не удивлена ни его странным стрелецким нарядом, ни более чем поздним возвращением домой.

В зале неярко горело несколько канделябров, и их мягкое сияние, как золотое облако, окутывало уютно расположившуюся на старом диванчике Александру. Хотя сейчас она не выглядела Александрой Аркадьевной, княгиней Голицыной, а скорее юной наивной Сашенькой. Она спала, подперев щеку кулачком, и выражение ее лица было тихим и как будто немного обиженным. Иван опустился на колено рядом с диваном и с щемящей нежностью стал вглядываться в это прекрасное лицо, пытаясь найти в нем ответ на мучающий его вопрос — как так могло случиться, что эта чужая ему женщина за столь короткое время сумела привязать к себе его мысли и чувства. Потом пришли и другие вопросы. Что ее огорчило? Что встревожило? Он осторожно дотронулся чуть дрогнувшей рукой до золотистых кудрей и тихо позвал:

— Сашенька… Александра Аркадьевна…

Она шевельнулась и медленно открыла бездонные, еще не узнающие его глаза, которые постепенно стали наполняться теплым светом и лаской.

— Я вас ждала, а вы все не шли. Что-то случилось?

Этот вопрос разрушил очарование минуты, вернув мысли Ивана к событиям этой ночи. Он встал и протянул руку, помогая Александре подняться. Она ахнула, увидев разорванный рукав и потрепанный вид Тауберга.

— Где вы были? Вы подрались? Почему у вас такой растерзанный вид?

Княгиня стала беспокойно осматривать Ивана и нечаянно задела раненую руку. Иван поморщился.

— Не стоит беспокоиться, Александра Аркадьевна, сущие пустяки. По ночам Москва иногда бывает не безопасной.

— Пустяки? — тоном недоверчивой и строгой матушки проговорила княгиня. — Дайте взглянуть. Незамедлительно промыть рану! Сей же час!

— Не утруждайте себя, прошу вас… — попробовал утихомирить ее Иван, — …царапина… ерунда… право не…

Но княгиня уже увлекла его вслед за собой, по дороге громко призывая прислугу, требуя теплой воды и чистой холстины. В будуаре она усадила Ивана на стул, решительно стащила с него стрелецкий кафтан и закатала рукав. Совершая все эти манипуляции, Александра чувствовала, как в ней волной начинает подниматься возбуждение, отодвигая на второй план суетливое беспокойство. Слава Богу, серьезных повреждений нет, а вот хладнокровно дотрагиваться до его тела становилось все труднее и труднее; дыхание прерывалось, руки начинали подрагивать. Она видела его всего, там, в зимней беседке: золотой отблеск свечей на светлой коже, завораживающую игру мощных мышц… Чтобы отвлечься от греховных видений, она взялась открывать и закрывать ящики секретера, делая вид, что ищет крайне необходимую вещь.

Иван наблюдал за несколько порывистыми передвижениями княгини по комнате в полном смущении, боясь взглянуть ей в лицо и выдать собственное волнение. Тем более что с того места, где он сидел, была прекрасно видна разобранная постель, искушавшая мыслью о переплетенных телах и любовных утехах. Но тут его внимание привлек странный предмет, лежавший на подушках. Длинные светлые волосы. Что за чертовщина! Это же парик. Зачем он здесь? Иван ни разу не видел княгиню в парике, ей он был явно ни к чему. Тауберг окинул внимательным взглядом комнату и только сейчас заметил на ширме зеленый плащ, расшитый невинными маргаритками. Плащ, который он видел на Офелии сегодня ночью в маскараде. Той самой Офелии, что так мило интриговала с князем Сергеем. Иван перевел взгляд на княгиню.

— Сударыня, объяснитесь, откуда в вашей спальне эти вещи, — требовательно сказал он.

— Какие вещи?.. — начала было княгиня, но, проследив за взглядом Ивана, замолчала, досадливо закусив губку, щеки ее покрылись густым румянцем.

— Иван Федорович… — начала она, но в этот момент дверь с грохотом распахнулась, и целая процессия во главе с Нениллой вплыла в комнату. Сама Ненилла несла небольшой тазик с водой, следом за ней еще три горничные доставили в будуар хозяйки чистую холстину, склянки с какими-то мазями и примочками, подносы с блюдами, наполненными разной снедью. В заключение в дверном проеме на мгновение возникла кудлатая голова Пашки.

— Ерофеича, Ерофеича примите, ваше высокоблагородие, и снаружи, и внутрь. Енто верное средство, — громким шепотом подсказал он барину. Судя по его довольному лицу, сим советом сам он уже успел воспользоваться сполна.

— Брысь, скаженный, — махнула дланью в его сторону Ненилла и оборотилась на Тауберга. — Сей момент, барин, ранку промоем да завяжем. Все ладно будет.

— Я полагаю, что с этим вполне справится Александра Аркадьевна, — пристально глядя на Голицыну, произнес Иван.

Ненилла в растерянности обернулась к княгине, но та только беспомощно пожала плечами и махнула рукой по направлению к двери.

— ~ Иван Федорович прав, Нилушка, ступай, я сама перевяжу рану.

Когда процессия слуг, соблюдая все тот же торжественный порядок, покинула комнату, княгиня подошла к столу, оторвала кусок полотна и погрузила его в теплую воду.

— Александра Аркадьевна, вы так и не ответили на мой вопрос, — прозвучало за ее спиной.

Объяснений все-таки избежать не удастся. И Александра перешла в наступление.

— Иван Федорович, вы совсем себя не бережете. Смотрите, как вспухло. Ее надо было сразу же промыть, — нежно ворковала она, промывая рану и склоняясь все ближе и ближе к Таубергу. — Ну ничего, до свадьбы заживет, через неделю-другую и следа не останется.

Какая свадьба? Какие недели? — растерялся Иван, чувствуя, что от близости ее жаркого тела потерял нить разговора, а прозвучавшее из ее уст слово «вспухло», вполне соответствовало некоему физическому процессу, непроизвольно начавшему совершаться в его организме. Кровь бросилась ему в лицо. Он не мог оторвать взгляда от полуоткрытых зовущих губ Александры, но лукавый огонек, мелькнувший в ее глазах, несколько отрезвил его.

— Ваши дамские штучки, княгиня, весьма действенны, — проговорил он, чуть отстраняясь от Александры и хмуро взглянув на нее сумрачными, как курляндское небо, глазами. — Соблаговолите отвечать. Вы что, были в маскараде у Всеволожских?

— Эти вещи я приобрела у мадам Демонси, и плащ, и парик. Мне кажется, что очень удачно подобран цвет плаща, он хорошо оттеняет мои глаза. И парик великолепный, волосы лежат естественно, как природные, — затараторила Александра, пытаясь хоть как-то выиграть время и придумать правдоподобную версию, но потом решила, что лучше сказать правду, вернее, часть ее — это и будет самая правдоподобная версия. — Ах, Иван Федорович, мне тягостно сидеть в четырех стенах. Я привыкла блистать в свете, а после этой глупой истории с картами и переезда к вам почти никуда не выезжаю. Вот мне и захотелось побывать у Всеволожских, тем более что вы туда собирались.

— Я же просил вас не ездить.

— Просили. Но я сама себе хозяйка, — начала горячиться Александра.

— Я требую от вас послушания, покуда вы живете в моем доме, — упрямо поджал губы Тауберг. — Да я ни минуты боле не останусь в нем! — вскликнула Александра и так туго стянула повязку на его руке, что Иван невольно поморщился. Потом она склонила к нему разгневанное лицо:

— Если вы думаете, что, выиграв меня, вы приобрели право распоряжаться моей жизнью, то смею уверить, вы глубоко заблуждаетесь. У вас нет никаких прав на меня! Вы не смеете мне указывать, что я могу делать, а что нет! Вы мне никто! Слышите — НИКТО!