На работе новый начальник появился. Учредители своего человека поставили. Вроде ничего мужик, а какой-то он мелкий, въедливый! «А почему вы делаете это так?» «А не лучше ли было бы применить этот метод?» Не все ли ему равно, как и что, если дело идет! Да, может, фирма и не бешеными темпами развивается, не с такой скоростью, как хотелось бы учредителям, но это не значит, что каждый фрукт будет указывать ему, кто здесь уже пятый год пашет, как работать надо!

В принципе, новый начальник в плохом настроении Ликвидатора был повинен лишь отчасти. Просто сегодня он поймал себя на мысли, но вот прошла очередная неделя, а она для него ничего не значила. Целая неделя прошла в пустоту, в никуда. Он что-то делал, куда-то ездил, а при этом в его жизни ничего не отложилось, ничего не осталось. И дни друг от друга ничем не отличались, как близнецы братья. Утром подъем, завтрак на скорую руку. Дорога на работу. Работа, перемежаемая перекурами и болтовней с коллегами на не единожды обсужденные темы. Бесцельные бродилки по Интернету. Изредка звонки и переговоры. Потом дорога домой. Насилие над собой в попытке приготовить съедобный ужин и не отбить при этом аппетит. Телевизор. Сон. Ни одного праздника, ни одного события! Блин, так и вся жизнь пройти может! А он и не заметит…

С сыном уже вторую неделю не виделся. Сначала у Саньки простуда была. Потом время никак не совпадало: когда было удобно Нине Михайловне, было совершенно не удобно ему. А в результате полмесяца порознь. И это тогда, когда Санька стал расти не по дням, а по часам! Он так сына скоро не узнает! Санька уже по дому носится, как лосенок. Нина Михайловна смеется, говорит, такой неуклюжий — пока добежит, куда хочет, обязательно пару раз навернется. Но не плачет, а встает и дальше бежит. Такой вот упорный. А ходить, как ни странно, у него пока не очень получается. Только бегать. Вот так!

Олег потянулся и взял со стола последние фотографии Саньки. Специально свой фотоаппарат теще отдал, чтобы она ему сына снимала. Она и старается. Фотограф из нее, конечно, не профессиональный, да и понятно, зато все снимки с большой любовью сделаны. Видно, что старалась внука как можно поинтереснее запечатлеть. Вот он чего-то из шкафа вытаскивает. Воспользовался тем, что мама забыла его запереть, а может быть, и сам открыл — дело-то нехитрое! Вот голову полотенцем обернул на манер тюрбана. Копирует, как бабушка из ванной выходит. А тут мордашка в твороге измазана, буянил — пытался от завтрака отвертеться.

Ликвидатор отложил фотографии в сторону и потянулся в сторону газеты с программой телепередач (ну а вдруг все же повезет? Найдется что-нибудь пристойное?), как зазвонил телефон.

— Алло, Олег, это Нина Михайловна!

— Да, здравствуйте! Ну, как там насчет с Санькой погулять? А то соскучился уже — сил нет.

— Думаю, что завтра получится. Но я тебе на самом деле не столько из-за Саньки звоню.

— А что такое?

— Что ты думаешь относительно встречи с Леной?

— А зачем? Опять выслушивать, какая я сволочь? Спасибо, уже достаточно наслушался.

— Обещаю, Лена этого больше тебе не скажет! Я лично с ней говорила на эту тему и не один раз, и по-моему, смогла убедить в том, что ваш конфликт надо решать как можно быстрее и мирными средствами. Она почти успокоилась и больше не вопит направо-налево о том, как ее жестоко обидели. Так что слово за тобой. Ну, что скажешь?

— Нина Михайловна, я очень ценю ваши усилия, то, что вы пытаетесь нас помирить, но нет. Я не готов разговаривать с Леной. Понимаете, для меня все это еще очень живо, все ее угрозы, оскорбления. Я не уверен, что смогу спокойно говорить с ней и не вспоминать, как она меня крестила в бога-душу-мать. Я ж не железный!

— Олег! Да, я понимаю, это трудно, но попробуй, пожалуйста! Хотя бы ради Саньки!

— Нина Михайловна, я ничего обещать не хочу, но если вдруг настроюсь на разговор с Леной, я вам обязательно дам об этом знать. А пока из наших встреч ничего путного не выйдет. Я это нутром чую. Лучше оставить пока все, как есть. Не время еще нам всерьез разговаривать. Слишком все больно.

— Ну, смотри. Дело твое. Только не тяни слишком. А с Санечкой я завтра в восемь вечера гулять пойду. Так что, если сможешь, подъезжай. Он тебе ежика покажет. Позавчера кто-то его в поликлинике научил, теперь только и делает, что фыркает и смеется.

— Обязательно приеду! Да, хотел спросить: ему что-нибудь надо? Ну, там из еды, из одежки? Или игрушек каких?

— Спасибо, Олежек, вроде все есть. Единственное — сандалики ему надо, а то купили, а они бракованные оказались, на второй же прогулке расползлись. Но это я ему на рынке возьму, уже присмотрела одни, симпатичные такие, и подошва прочная. У меня еще немного твоих денег осталось, так что без проблем.

— Ну ладно, если так. Я завтра вам еще подброшу, мне небольшую премию выплатили.

— Спасибо тебе, Олег! Я тебе даже сказать не могу, какой ты молодец! Ну, до завтра!

— До завтра!

Олег положил трубку. Почему он соврал про премию, которой, конечно же, не было, и сам не знал. Просто как-то неудобно получается: у него-то деньги еще есть, а у них заканчиваются. Если он просто достанет из кармана все, что там окажется, и отдаст теще, как это обычно и происходит, то Нина Михайловна будет переживать, что последнее у зятя забирает. А так вроде всем спокойнее: раз премия, значит, вроде шальные деньги, нежданные. Никому обидно не будет, если они на ребенка пойдут.

* * *

Фомич разливал по тарелкам наваристый борщ, а Кристина все смотрела и смотрела на него, упершись подбородком на сложенные вместе кулачки. Рассеченная бровь лесника зажила, оставалось только швы снять. Впрочем, Фомич ее уверил, что ради такой малости мотаться в поселок или в город не будет. Не впервой, мол, справится. Всего-то дел — нитки повыдергать. Теперь у него на всю жизнь поперек брови останется белая полоска. Смешно. У молодых сейчас самый писк, специально такую полоску выщипывают, чтобы крутыми казаться. А тут настоящая. Только возраст у Фомича давно не панковский. А с этой бровью он в глазах Кристины лет пять-десять точно сбросил. Уж больно по-хулигански выглядит.

Только сейчас, после этой безумной ночи с «сафари», Кристина стала замечать, насколько Фомич интересный мужчина. Тело крепко сбитое, но гибкое и мускулистое, ни грамма жира. Проседь в волосах его только красит. Он с ней на одного оперного певца похож. Как же его зовут? А, точно, Хворостовский! Вот на Дмитрия Хворостовского и похож. Да еще этот лукавый блеск в глазах, когда он шутит или смеется над чем-нибудь!

После разборок с бандитами они сблизились с Фомичом настолько, что больше Кристина даже случайно не сбивалась в разговоре с ним на «вы» — только на «ты». И Фомича, судя по всему, это нисколько не задевало, даже наоборот, радовало. Наверное, чувствовал себя моложе, когда слышал «ты» от такой юной женщины, как Кристина.

Той ночью им пришлось здорово повозиться. Связать бандитов, потом оказать им, связанным, первую медицинскую помощь, дотащить до Уазика, загрузить их внутрь, помочь раненому, теряющему силы Иртышу забраться на сидение. Потом Фомич поехал в город. Кристина, пока Фомич отсутствовал, ужасно волновалась, а вдруг кому-нибудь из бандитов удастся освободиться и напасть на него? Хотя Фомич такие узлы затянул — зубами не развяжешь. А от ножей и прочего оружия они бандитов избавили еще в лесу. Приличный арсенал образовался. Его Фомич аккуратно сложил на полу перед передним пассажирским сиденьем. Вещдоки все же.

Один бандит, тот, что первым напал на Кристину, все-таки сбежал на машине, бросив своих приятелей одних расхлебывать всю кашу. Впрочем, его взяли буквально на следующий день, прямо из травмопункта, куда он прибежал обрабатывать сочащуюся кровью руку. Как еще до города доехал с такой раной — не понятно. Видать, в шоке был. А часом позже взяли Семеныча, на которого компания показала, как на подстрекателя и чуть ли не организатора «сафари». Видимо, мужик в джинсах решил так своеобразно отомстить Семенычу за свое поражение, поскольку пользы от него для бандитов уже никакой не было: повлиять на собственное начальство в городе Семеныч не мог ни с какого бока. Так что дело обещало быть шумным, и Кристине даже пришлось давать показания, как свидетельнице. М-да, вот тебе и детектив!

Иртыш, слава Богу, шел на поправку, и уже бодро скакал по лесу, правда, на трех ногах. Больную ногу он инстинктивно поджимал и пока что боялся на нее наступать. Ничего, главное — рана почти затянулась и не гноится, а то, что сухожилие задето — так уж вышло. Ничего не попишешь. Кристина, как и обещала, гладила и ласкала Иртыша, когда его привезли из ветлечебницы, даже руки заболели. А хитрый пес томно закатывал глаза и изображал крайнюю слабость так долго, покуда Фомич его не разоблачил и не дал шутливого пинка, мол, хорош притворяться. Иртыш сразу же пружинкой подскочил, а до этого валялся, как будто и впрямь помирать собрался. Кристина тогда минут пять хохотала: вот притвора, а она-то ему поверила! Бедный песик, и все такое! А притвора, похоже, и не думал виниться за то, что несколько часов кряду вымогал у Кристины ласки. Он довольно скалился, и со стороны было похоже, будто Иртыш улыбается.

Кристина доела последнюю ложку борща и мечтательно протянула:

— Эх, как же все-таки в лесу здорово! Знаешь, Фомич, я бы, наверное, здесь осталась. Вот как ты! Жила бы себе, рисовала. Ты бы, когда в город ездил, мои работы продавал, и мы на вырученные деньги сторожку заново отстроили. Правда, здорово?

— Кордон-то? Да я его и так отстрою. И с чего это тебя вдруг в лес, как говорят, на ПМЖ потянуло? Ты ж городская! Кристя, ты в зеркало давно не смотрелась!

— А что, плохо выгляжу? — обеспокоилась Кристина. Неужели все-таки веснушки вылезли? Вот гадство! Не надо было столько времени на солнце проводить, да еще и без защитного крема!

— Да наоборот: куда ж такую красоту в лесу прятать? Тебе на выставках да фуршетах блистать надо, да не просто, а чтоб непременно в вечерних платьях, да на шпильках, как Останкинская башня!