— Значит, от меня сплошные расходы, так? Убыточная статья в графе «дочь»?

— Еще скажи, что это не так. Лена, уймись, прошу тебя! Меня твои крики уже достали. Олег и то уехал, не выдержал твои вопли. Между прочим, он — очень милый парень, и в отличие от тебя хотя бы не считает себя безгрешным! Все, что вам требовалось — это спокойно поговорить без взаимных претензий. Просто поговорить! Но ты же так не можешь! Ты со всеми бы поругалась, только дай тебе волю!

— Что-то ты слишком рьяно взялась его защищать? Что-то здесь неспроста, я такие вещи за версту чую! Ну-ка, колись, чем он тебя обаял? И с какой стати тебе вообще пришло в голову к нему обратиться? Ты что, решила за моей спиной заговор устроить, да? Мне что, даже собственной матери теперь верить нельзя?

— Мне от твоей веры ни холодно, ни жарко. Ты у меня уже девка взрослая, я тебя подняла, слава Богу, вырастила, так что не пропадешь, выкарабкаешься. Я за Санечку переживаю. Ему твои фортели только вред приносят. А ребенку надо, чтобы в семье спокойно было, чтобы ему было что поесть, во что одеться. Ты своими амбициями его не накормишь, а криками не оденешь! Вон, он плачет, заливается, а тебе хоть бы хны! Лишь бы на меня все свои обиды вывалить, а сын подождет.

— Ты на Саньку стрелки не переводи! Это мой сын, а не твой, мне и решать, когда его укачивать, а когда одного оставить. И вообще, это что выходит: он тебе дороже меня? Ты за него всей душой, а из меня мать-кукушку выставляешь? Я, получается, о нем не думаю и не беспокоюсь, одна ты на страже мира и порядка стоишь!

— Лена, пойми, одними планами и рассуждениями сыт не будешь. Это верно, как и то, что у ребенка должны быть оба родителя, и мать, и отец. Из этого я и исхожу. И если тебе что-то не нравится, то извини. Сначала сама на ноги встань, а потом уже ребенка мучай. Тебе-то все равно, а ему не объяснишь, что у его мамы мозги переклинило, вот она и разыгрывает из себя оскорбленную добродетель на ровном месте. Давно бы уже помирилась с Олегом. Сели бы, как взрослые разумные люди, поговорили, все спорные вопросы обсудили — тихо, без крика. Так нет, ты же так не можешь!

— А с чего, кстати, так остро стал вопрос о ремонте электропроводки, что ты даже не побрезговала Олегу позвонить? И почему мне ничего не сказала?

— А что тебе говорить? Ты что, поедешь на рынок розетки покупать? С твоими-то «способностями»! Мне и чайника сгоревшего за глаза хватило, спасибо, больше не хочу.

— Так, давай отделим мух от котлет. Чайник — это чистая случайность, с каждым может произойти. А вот по поводу рынка: ты что, намекаешь на то, что у меня нет денег, на которые можно было бы сделать ремонт, да? А у Олега они есть, поэтому ты сразу к нему и намылилась? Тогда скажи-ка мне еще одну вещь: а кофе у нас тоже из этого источника образовалось? То-то я и смотрю, у тебя до зарплаты еще полторы недели, а в доме не пойми откуда деньги появились. Это ты у него берешь, да? Ну, отвечай!

— Да, у него.

— Да как ты могла! Я же специально хотела сделать так, чтобы он к Саньке никакого отношения не имел. Слышишь — никакого! А ты взяла и все испортила! Теперь он запросто может заявить, что выдавал деньги на его содержание! Ты хоть понимаешь, в каком свете меня выставила?!

— А мне плевать на то, что ты думаешь! — неожиданно взорвалась Нина Михайловна, доселе разговаривающая с Ленкой терпеливо и кротко. От неожиданности Ленка даже села на стул, поскольку на ее памяти мать кричала впервые. Действительно впервые. Чтобы выразить свое неудовольствие ей всегда хватало просто изменить интонации голоса. А вот так сорваться….

— Мама, ты чего? — спросила перепуганная Ленка, вмиг забывшая уже подготовленную гневно-обличительную тираду на тему «зять тебе дороже дочери».

— Я буду делать то, что считаю лучшим для Санечки. В том числе и брать деньги у Олега, и просить его посидеть с сыном. И не надо мне указывать, как поступать! Это — мой дом, и здесь мои порядки, заруби это себе на носу. Я вас всех на одну свою зарплату не прокормлю. То, что Олег предложил свою помощь — очень благородно с его стороны. Мог бы и послать на все четыре стороны после того, что ты устроила. Поэтому дальнейшую дискуссию на данную тему прекращаю. Если хочешь что-то сказать, сначала стань нормальной матерью ребенку и прекрати эти ежедневные истерики. В противном случае я просто отказываюсь — слышишь? — отказываюсь тебя выслушивать. А теперь все, я устала от тебя. Займись Санькой, он скоро все горло себе сорвет, надрываясь!

И Нина Михайловна, гордо вскинув голову, прошла мимо остолбеневшей Ленки к себе в комнату и закрыла дверь. Ленка еще немного посидела в полной растерянности, тупо глядя ей вслед. Потом встала, взяла ревущего Саньку на руки и принялась укачивать, даже толком не соображая, что и как она делает. Вот тебе бабушка, и Юрьев день! И куда все катится? Теперь еще и мама от нее отвернулась. Самый родной человек ее предал. Сначала Олег, потом мама… Неужели никто не понимает, как ей больно?!

И Ленка заплакала. Тихо-тихо, чтобы еще больше не напугать Санечку. Если бы кто-нибудь взял ее сейчас на руки и укачал, как она укачивала сына, Ленка была бы не против. Она очень устала. Очень.

* * *

Кристина проснулась, сладко потянулась, бросила взгляд на часы. Опять половина седьмого! Что-то она здесь окончательно жаворонком стала! Хотя и немудрено за такое-то время: уже почти полтора месяца прошло с того момента, как Иван ее сюда привез.

Интересно, почему он все еще не приехал? Может быть, что-то случилось? Или передумал, и у него теперь свои планы? Но Фомич его тоже ждет, говорит, что по его прикидкам Иван давно уже должен был объявиться в лесничестве. Так что каждые выходные они на пару вслушиваются, не едет ли к ним в гости Волга, не торопится ли Иван. Но пока что-то безрезультатно.

В принципе, в Москву можно уехать в любой момент: Фомич машину свою уже давно отремонтировал и не без помощи ее, Кристины. Она помогала ему наживлять гаечки, а еще помыла и почистила машину изнутри и снаружи. Фомич, когда свой Уазик после увидел, не узнал. Стекла чистые до такой прозрачности, что кажется, будто их нет. Коврики резиновые глянцево отливают чернотой. Все чехлы и тряпочки, обнаруженные Кристиной внутри, перестираны и возвращены на свои законные места. Приборная панель тоже стала, как новенькая. Даже запах внутри изменился. Если раньше пахло какой-то затхлостью, чуть-чуть бензином и, Кристина была готова поклясться, застоявшейся животной кровью, то теперь остался только запах бензина и туалетного мыла, причудливо перемешанный и очень необычный.

На самом деле, Кристина уже из чистого упрямства (она сама, правда, называла это про себя принципом) не торопилась в Москву. Ей было очень интересно, как Иван вывернется из этой щекотливой ситуации, которую сам же и создал. Очень хотелось послушать, что он скажет, когда все-таки найдет себе силы приехать за ней. Нет, она на него уже не злилась. По крайней мере, так, как в первую неделю своего вынужденного отпуска. Но кое-что осталось между ними невыясненным. И это кое-что было очень важно, поскольку включало в себя один вопрос: они все еще вместе, или Иван придумал такой хитрый ход для того, чтобы подготовить Кристину к расставанию, приучить жить без него?

Своими сомнениями Кристина с Фомичом не делилась, хотя они частенько вертелись у нее на языке. Впрочем, он тоже был не слепой, и если точно не знал, то, по крайней мере, догадывался, каково ей сейчас. От любимого никаких вестей, полная изолированность от внешнего мира, единственные собеседники — лесник, который ей в отцы годится, да прирученный полуволк.

В ее комнате на стене красовались еще три новых пейзажа, выполненных в том же «осмысленном» состоянии, что и подаренный Фомичу рисунок. Для всех для них Фомич изготовил очень красивые деревянные рамки, простые, но строгие, не отвлекающие на себя внимание от пейзажей. Кристина уже знала, что один, тот что слева, обязательно повесит у себя в квартире прямо над кроватью, еще один подарит матери, а третий Ивану. Если, конечно, между ними еще не все кончено…

На самом деле, рисовать ее тянуло не так, чтоб очень часто. Где-то раз в неделю, может быть. Но даже этих нечастных выходов на эскизы хватило, чтобы почти полностью извести запас масляных красок Фомича. Сегодня он как раз должен поехать в город (судя по тишине в доме — уже уехал) и закупить новые краски и холсты. Да и еды тоже. А то они уже на пару по нормальному хлебу тосковать начали, одни сухари да оладушки. Еще Фомич обещал, что купит вареной докторской колбасы. Почему-то именно по ней Кристина соскучилась больше всего. Да и чего-нибудь кисломолочного не мешало бы. Йогуртов там, творожков.

Интересно, когда Фомич вернется? Вчера пообещал, что к обеду будет как штык. Хотя и обмолвился, что ему какие-то свои дела надо в городе порешать. Что ж, дела — так дела, это понятно. Лишь бы недолго. Иртыш, конечно, классный друг, но все равно одной как-то страшно. Как представишь, что ты одна-одинешенька во всем этом огромном лесу… А в нем медведи, кабаны, волки…

Кристина рассмеялась над своими страхами, хотя и капельку нервно, и пошла умываться и готовить себе завтрак. Но перво-наперво вышла на крыльцо и подозвала к себе Иртыша. Просто чтобы убедиться, что он рядом и никуда не делся. Конечно же, Иртыш, нахал этакий, опять напросился на ласку. Фомич, когда это видел, всегда в шутку ворчал, что она ему пса разбаловала, но никогда не препятствовал возиться им столько, сколько влезет. Так что от Иртыша она избавилась только минут через пятнадцать, не раньше. Пока каждое ухо почешешь, пока поздороваешься с каждой лапой раз по десять…

Кстати, Фомич уверяет, что лапу он подавать начал только ей, раньше, мол, даже и не пытался. А все само собой получилось: Кристина сказала, дай лапу, Иртыш и дал. Она и ведать не ведала, что это вроде как новый трюк в программе. А Фомич только диву давался, на Иртыша своего глядя. Все смеялся: вот, мол, что женская ласка с нами, мужиками делает!