Настасья Карпинская - Вопреки

Эко как меня понесло. Сделала очередную затяжку и затушила сигарету в пепельнице. Все мы зрячие философы, когда дело касается чужой жизни: все видим, все понимаем; в своей же мы обычно беспросветно слепы…

Система, мать ее… Подобная была и в моей семье, и от которой я открестилась, пошла наперекор… Каков же будет предъявленный счет? И смогу ли я его оплатить?..

Несмотря на внутреннюю физическую и эмоциональную усталость, сна не было даже близко, хотя часы показывали половину четвертого утра. Опрокинув в себя еще одну порцию коньяка, я все же вытащила из сумочки забытую когда-то там визитку и набрала номер, который надеялась никогда в жизни не набирать.

— Слушаю, — всего одно слово, а тьма снова безжалостно полоснула по живому.

— Это Катя.

— Чего надо?

— Извини, что так поздно, — и тут же, влив в себя очередную порцию коньяка, произнесла то, что волновало меня больше всего, — как он?..

— Я тебе что, справочное бюро?

— Влад, — тихо, пытаясь удерживать внутреннее спокойствие, стараясь из всех сил балансировать и не сорваться. А сорваться хотелось…, как Юлька: в слезы, вой, с заламыванием рук и нелепыми выкриками. Но вместо этого ровный тон, просящий… впервые. — Я могу как-то ему помочь?

— Нет, — словно ударом молота о наковальню, подводя невидимую черту.

Я не знала, что сказать, как еще попросить, что надо произнести, чтобы он помог. Так ничего и не придумав, признавая свое полное поражение, шумно выдохнула, еле сдерживая подступившие слезы. Уже собиралась сбросить вызов, как голос Исаева шелестом змеи, ползущей по сухой траве, прозвучал в трубке:

— После подписания документов у Вернера будет около восьми часов, чтобы свалить из страны. Я бы на его месте воспользовался этим шансом, — все так же ровно и безэмоционально. — Но зная его упертость, навряд ли он трезво оценит ситуацию.

— Я попробую его убедить, — с нескрываемой благодарностью в голосе за этот своеобразный совет, пусть и поданный так.

— Удачи, — бросил, сразу же скинув вызов.

Мне же оставалось лишь ждать и гипнотизировать телефон в надежде на звонок от Марка.

Но он не объявился этой ночью: ни звонка, ни сообщения, ни его самого. А рано утром я включила телевизор и обмерла от замелькавших кадров на экране, выронив чашку; осколки разлетелись, горячий кофе расплескался по полу, обжигая брызгами ноги и растекаясь по кафелю коричневым пятном. Я, не замечая ничего, всматривалась в экран, сжав похолодевшими пальцами столешницу: люди в балаклавах, автоматы и вой сирен в унисон с голосом репортера: «…рейдерский захват фабрики «Русский текстиль»… возвращение девяностых или так сейчас делается бизнес в России… Генеральный директор предприятия Вернер Марк Генрихович долго боролся за легитимность своего положения, как руководитель, но нейтрализовать конфликт мирным путем не удалось и…». Я бросилась к телефону, набирая номер Вернера: «Абонент временно недоступен», — роботизированный голос прозвучал в трубке, множа и так возросшее до уровня паники волнение.

Пока я металась по квартире в поисках вещей, попутно матерясь в попытках вызвать такси, до меня отрывками доносился голос репортера местного телеканала: «Как удалось узнать, владелец фабрики сейчас находится дома, и его жизни ничего не угрожает. Участников вооруженного захвата задержали и сейчас они…». Из квартиры я вылетела чуть ли не босиком, попутно обуваясь, подбежала к подъехавшему такси, держа в голове лишь одно: суметь убедить уехать из города; и молилась лишь о том, чтобы с Марком все было, действительно, в порядке. Но если врата преисподнии распахнулись, то надеяться на чудо излишне наивно даже для меня.

Уже подъезжая к дому Вернера, я поняла, что ничего не закончилось. Пучина разверзшегося ада продолжала безжалостно пожирать и ломать людские жизни: машины полиции, скорая, репортеры и толпы людей. Машины не пропускали и я, расплатившись с таксистом, направилась во двор пешком. Кошмар, перерастающий в ужас, прошил сознание, когда взглядом напоролась на распростертое на асфальте тело. Недвижимое тело того, кого совсем недавно обнимала. Холодный вспарывающий душу кошмар, широко раскрытые от ужаса глаза и крик, застрявший в горле, подавленный, ибо кто-то резко дернул на себя, задавливая рвущуюся наружу истерику еще не осознанную, но уже отчаянно требующую выход. Меня удерживали жестко, крепко прижимая лицом к груди, ломая все изнутри одной догадкой схожей с пониманием, в чьих руках оказалась.

— Уберите от сюда женщин! — чей-то окрик и новая волна боли до онемения в легких. — Знакомы с убитым?

— Нет. Мы с женой квартиру ищем, в этом доме смотрели. Она беременна, поэтому чересчур эмоциональна.

— Тем более покиньте место преступления! — холодный официальный тон безжалостными иглами в сознание, отозвавшись болезненными спазмами и ледяными бисеринками пота по телу.

— Убийство? — знакомая бархатистая тьма в голосе, плотно ассоциировавшаяся у меня с проклятием. Дернулась. Удержал. Тварь.

— Следствие покажет.

Оттащив меня в сторону подальше от любопытных зрителей, насильно запихнул в машину, несмотря на сопротивление и мою истерику, уже не подавляемую, не сдерживаемую.

— Ты его убил!!! Ты!!! — я кричала, хватая и дергая его за руки, захлебываясь рыданиями и едва не сгибаясь от внутренней боли, порожденной увиденным. Мне нужно было кого-то обвинить, и я нашла виноватого в нем, ибо он само порождение ада, вестник горя и беды.

Хлесткая пощечина резко оборвала мой вой, переключая реакции тела с внутренней боли на физическую, голова от удара дернусь, я всхлипнула, хватаясь за щеку.

— Успокойся! — cталь в голосе зазвучала предупреждением, но мне уже было плевать. — Ни я, ни мои люди к этому не причастны, — его ровный тон и новая порция горячих слез по моим щекам.

Выругавшись, открыл бардачок, вынул оттуда бутылку коньяка и, откупорив, поднес ее к моим губам, понимая, что вторая волна неконтролируемой истерики уже на подходе.

— Пей! — отрицательно мотнула головой, от давящих всхлипов даже выдавить из себя пару слов не выходило. — Пей! — подавляя тяжелым, угрожающим взглядом и положив ладонь на мою шею, притянул ближе к горлышку бутылки. Сопротивляться не было сил, и я поддалась.

Что угодно, лишь бы это все прекратилось….

Всучив мне в руки бутылку, Исаев завел машину и резко вырулил на главную дорогу, попутно набирая чей-то номер в телефоне. Мне уже было плевать, я добровольно припадала к горлышку, отхлебывая крепленную жидкость, и смотрела в окно, хотя из-за слез не видела ровным счетом ничего, не слушая его разговоры, не задавая вопросов, ничего не желая и уже ничего не боясь. Хотелось сдохнуть, лишь бы не чувствовать боль от потери, и это раздирающее нутро чувство вины, что не успела, что, не желая, привлекла внимание этого мудака. Но закрыв глаза, я все еще видела распростертое тело Марка на асфальте и чувствовала каждой клеткой своего существа свою причастность к этому.

Машина петляла по улицам. Исаев нервно трепался по телефону, точнее по двум: швыряя то один на панель, то второй. А я надиралась, отчаянно стараясь заглушить боль. Когда бухла осталось на дне, начала отрубаться, местами выпадая из реальности, а спустя какое-то время обнаружила себя в чьей-то квартире. После бутылки коньяка, как оказалось, вообще мало что понимаешь. Я сидела у двери, прислонившись к стене. На неверных ногах поднялась и, ловя вертолеты, прошла вглубь квартиры.

— У тебя телефон разрывался от звонков настолько, что от перегрева вырубился, — раздалось справа, и я повернула голову; Исаев сидел в кресле с ноутбуком на коленях, а на небольшом столике рядом стояла открытая бутылка рома.

— И как, помогает? — кивнула в сторону наполовину опустевшего бокала, опуская свою еще довольно бухую тушку на диван, — затыкает воющее изнутри чувство вины?

— У меня его нет, — потемневший взгляд схлестнулся с моим, и тьма сплелась с тьмой, порождая в мой душе отвращение. — Я уже тебе говорил, что мои руки и руки моих людей чисты. Кондратьевские, кстати, тоже открещиваются. Так что Вернер это сделал сам. Его выбор, — я же, обхватив голову руками, тихо взвыла. — Иди, проспись. Хватит истерить, его это не вернет.

— Я домой, — покачнувшись, поднялась с дивана.

- Флаг в руки, — он со скучающим видом потянулся к своему бокалу, возвращая взгляд к экрану ноутбука. — Репортеры у твоего дома уже пять часов дежурят. Добавь масла в огонь, — он словно издевался, понимая, что загоняет меня каждой произнесенной фразой все больше в угол.

Снова села, склонившись и зарываясь пальцами в волосы, совершенно не понимая, что я должна теперь делать, а из-за выпитого соображать было и вовсе проблематично.

— Первая комната слева, в ванной в шкафу на верхней полке чистые полотенца. Прими душ, напиши родным, что с тобой все хорошо и ложись спать. Тебе надо проспаться. Завтра день не веселей будет.

— Зачем тебе все это?

Он все с тем же присущим ему равнодушием, водя пальцами по кромке своего бокала, поднял на меня абсолютно нечитаемый взгляд.

— Еще не решил, — произнес, словно речь шла о покупке зонта в солнечную погоду.

Хотелось взбрыкнуть, заорать, чтобы определился, сука, в своих желаниях и озвучил уже, в конце концов, зачем он все это делает, зачем притащил меня сюда, для чего, какая моя задача и что от меня требуется? Марк мертв, а я ничего не знаю о фабрике и о делах с ней связанных. Меня раздражало это неведенье, но Исаеву было наплевать. Он уже вернул все свое внимание бумагам и открытому документу в ноутбуке, оставляя меня наедине с собственными мыслями и внутренним адом. В одном он был прав, мне надо включить телефон и написать сообщение отцу.