Луиза открыла рот и молила небеса, чтобы ей удалось чихнуть. И чтобы брызги от этого чиха покрыли этого типа с головы до кончиков пальцев на ногах, передали ему ее микробы, и тогда бы он на должный срок заткнулся со своими сарказмами. Но ничего подобного не произошло. И Луиза закрыла рот.

— Ходила за покупками? — спросил он, глядя на хозяйственную сумку возле ее ног.

Луиза задрала свой воспаленный нос как можно выше, решив, что в данном случае бравада — наилучший для нее способ защиты.

— Если тебе, Эндрю, так необходимо знать, я купила себе новый костюм для работы. Я поняла, что это будет выглядеть более профессионально. Я вообще поняла множество вещей, имеющих отношение к моим занятиям на службе. Несмотря на то что я чувствовала себя ужасно, вышла из дома, ощутив потребность, так сказать, перевернуть новую страницу. И если тебе необходимо знать все, то в минуту, когда ты вошел в магазин, я как раз направлялась к прилавку, чтобы расспросить о лампионах, но зацепилась поясом от пальто за канделябр.

Все это, разумеется, не оправдывало демонстрацию панталон, однако сейчас было бы по меньшей мере неуместно входить в такие подробности.

— Как знаешь, Луиза, — скучающим тоном бросил Эндрю через плечо, бегло просмотрел рекламный проспект, врученный ему продавщицей, и сунул его под мышку.

Он повернулся к выходу. На мгновение Луиза подумала, что он так и уйдет, не сказав ей больше ни слова, но Эндрю остановился и окинул ее взглядом с ног до головы, несколько задержавшись на промежутке между нижним краем кардигана и верхним краем сапожек.

Он кивнул продавщице, заверил, что свяжется с ней позже, и покинул магазин. Колокольчик над дверью долго дребезжал ему вслед.

Луиза испустила глубокий вздох:

— Садистская свинья.

— О Господи!

Луиза со стуком поставила флакончики на прилавок.

— Я решила, что эти штучки мне не повредят.

— С вас семь фунтов сорок, дорогая.

— Более того, я возьму и канделябр. Кажется, между нами возникло душевное родство.


Поздним вечером перед Луизой предстал в дверном проеме Гаррис; брови его были угрожающе сдвинуты. Луиза почти ничего не знала о нем, кроме того, что он живет этажом выше прямо над ее квартирой вот уже несколько месяцев и что он актер. Он умудрялся упомянуть о своем успехе в «Катастрофе» каждый раз, как они сталкивались на лестнице. По этой причине Луиза не могла с уверенностью определить, то ли он искренне выражает собственные эмоции, то ли, как говорится, вошел в образ. Однако сегодня вечером он был явно возмущен.

Она сделала удрученное лицо:

— Прошу прощения, Гаррис, это фортепиано?

Надо признать, что он привлекателен. У нее до сих пор как-то не было случая разглядеть его хорошенько. Каждый раз, когда они случайно натыкались друг на друга, он либо вел под руку какую-нибудь женщину, либо спускался вниз, чтобы встретить оную. Несколько недель назад он постучался к ней и попросил одолжить ему пену для ванны, и потом Луиза, сидя вечером на кухне, слушала вскрикивания, всплески и стоны, доносившиеся из ванной комнаты сверху. Она была не настолько наивна, чтобы вообразить, будто Гарриса привел в бравурный экстаз мускусный аромат ночи. Нет, он определенно находился в ванне не один. И не стоило выражать по такому поводу протест. Что поделаешь, если он прекрасно знает, что привлекателен. Об этом просто кричит его манера одеваться. Сегодня на нем отглаженные полотняные брюки и светло-голубая рубашка с расстегнутым воротником. Луиза готова была держать пари, что рубашку он подбирал под цвет своих глаз. Брови, все еще сдвинутые, черные словно гуталин, как и волосы. Она часто думала, не красит ли он их. А может, пользуется тушью для ресниц. Или от природы наделен этими густыми черными ресницами, за которые она могла бы его убить.

Луиза покраснела, вспомнив, как они недавно повстречались в холле и Гаррис со смехом спросил, правда ли, что она играет на своем пианино или просто становится ногами на клавиатуру, чтобы сменить электрическую лампочку.

— Да, это фортепиано, — ответила она сама на свой риторический вопрос. — Слишком громко, я понимаю.

— Нет, Луиза. Есть в Венесуэле маленькая деревенька, в которой не слышат вас. Они сообщили мне об этом по электронной почте и просят вас петь погромче.

— И вам это не нравится? — спросила Луиза, широко раскрыв глаза.

— Я полагаю, невозможно играть на пианино и не петь.

Он согнул руки, и Луиза втайне залюбовалась его мускулами. Не слишком выпуклые. Более крупные, чем у Джона. Любопытно, обладает ли он еще кое-чем, более крупным, чем у Джона. Она откашлялась.

— Без ансамбля это плохо получилось бы. Припев очень нудный.

— Он нудный во всех случаях, — терпеливо пояснил Гаррис. — Вы играли «Я выброшу тебя из головы…» шесть раз. Я знаю точно. Я посчитал.

Луиза тяжело вздохнула, плюнув на то, что Гаррис может это заметить. У нее потекло из носа и, не удержавшись, она чихнула прямо на Гарриса. Схватив бумажный носовой платок, она уткнулась в него лицом.

— Поняли, в чем дело? — сдавленным голосом проговорила она. — Я больна. Уши у меня тоже заложены. Я не могу определить, с какой громкостью играю.

Некоторое время Гаррис смотрел на нее очень внимательно, как бы оценивая ее состояние. Луиза съежилась под этим взглядом. Она не позаботилась переодеться, когда пришла домой, и короткая розовая юбочка все еще пряталась где-то под длинным кардиганом. Гаррис, казалось, только что это заметил и несколько оживился. Он слегка переместился в дверном проеме, разглядывая ноги Луизы под другим углом, а когда снова поднял на свою соседку глаза, в них промелькнула смешливая искорка.

— Я бы сказал, что постель — наилучшее лекарство, — протянул он.

— О да, я скоро лягу, — поспешила согласиться Луиза. — Нужно только сделать кое-что.

— Например, вымыть голову?

— Что, так скверно?

Она провела рукой по мягким прядям, пытаясь отвести их назад, но они были слишком короткими для этого.

— Нет, Луиза, я просто намекал на песню. Волосы ваши выглядят прекрасно.

Она поглядела на него поверх своего носового платка. Прекрасно? Ее волосы? Что это на Гарриса нашло нынче вечером? Она шумно высморкала нос и сунула платок себе в рукав.

— Ладно, если это все, Гаррис, то я хотела бы вернуться в…

— Чем это так чудесно пахнет? — перебил ее он, вытянув шею и принюхиваясь.

— Нашли кого спрашивать! Я сейчас не различаю запахов.

— Что-то такое… — Он подыскивал подходящее слово. — Да, что-то эротическое.

— Ну, не знаю. Может, запах куриных палочек, которые я жарила не так давно?

— Нет, клянусь, что это не расфасованная еда. — Он переступил порог ее квартиры. Привлекателен он или нет, ей сейчас не до него. Она планировала написать письмо Джону, и фразы типа «все мужчины — ублюдки» вертелись у нее в голове. — Запах лимона, причем свежий. Весьма стимулирующий.

Гаррис посмотрел на Луизу, раздув ноздри.

— Уж не рекламируете ли вы стиральные порошки?

— Остроумно, совершенно в вашем духе, мадам. Вы снова покупали ароматические свечи?

— Неужели вы и вправду учуяли запах? Это ароматическое масло.

— Думаю, так пахнет в той самой деревеньке в Венесуэле. Вам стоит закапать в нос несколько капель.

— Я знаю. — Луиза взяла Гарриса за локоть и подтолкнула к двери. — Благодарю вас, Гаррис. Это подтверждает, что нос мой утратил всякую чувствительность к запахам, хорошо бы засвидетельствовать это завтра в присутствии моих нанимателей.

— А знаете ли вы, что полезно при простуде?

Гаррис повернул голову к двери, которую Луиза уже собиралась захлопнуть за ним.

— Просветите меня.

— Секс, — объявил он не моргнув глазом.

— Секс?

— Секс заставит вас пропотеть. Одна из наших звезд подхватила отвратительную простуду во время съемок несчастного случая. Мы вели их три дня подряд. Она говорила…

— Доброй ночи, Гаррис. Спасибо за совет.

Она захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной. Сильно втянула в нос свежий воздух, пахнущий лимоном. Лучше ей не стало. Луиза пригляделась к новому канделябру. Надо бы еще раз зайти в магазин и купить свечи для него, но у нее еще оставалось немало больших огарков, к тому же с деньгами было хуже, чем ей хотелось бы признать. Лежит неоплаченный счет за телефон. Она подошла к пианино и осторожно опустила крышку на клавиатуру. Видимо, она проявила излишнюю амбициозность, ожидая, что соседям придется по вкусу ее музыка. В маленьких квартирках, типичных для любого пригорода Лондона, мало шансов уберечься от шума.

Луиза поплелась в кухню. Ей все еще хотелось есть. Открыла дверцу холодильника и присела на корточки, проверяя, что там осталось. Так, полбутылки южно-африканского белого вина, завернутые в фольгу остатки чего-то от воскресенья, кусок пиццы, увенчанный ломтиком подсохшего чеддера. И четыре вялые луковицы. Луиза нахмурилась и подошла к полке на двери. Тахинная халва? Она съела ее так много, что вряд ли когда-нибудь еще захочет попробовать. Сухая горчица, майонез и обертка от американского рокфора. И еще маленькая упаковка чего-то с портретом Пола Ньюмена[2] на ней; Луиза купила ее, но не знала, что с ней делать.

Луиза чертыхнулась, достала из холодильника тот самый ломтик чеддера и откусила немножко. Сегодня первый день ее новой жизни, но по-настоящему все начнется завтра. На работе она покажет им, на что способна, и мало того, отправится в супермаркет и купит то, что можно есть с удовольствием. И все это она станет делать в джемпере и юбке, отлично заметной, а не скрытой кардиганом. У нее сейчас слишком хорошее настроение, чтобы написать Джону сегодня вечером. А завтра она настрочит письмо без лишних размышлений. Луиза настроила радио в кухне на классическую музыку по FM и вальсировала до изнеможения, зная, что будет спать сном младенца.