Тост, намазанный маслом, с яичной массой посередине. Два яйца, если говорить точно, и два ломтика тоста. Луиза не пробовала взбитых яиц с тех пор, как мать готовила для них завтрак перед уходом в школу. Почему она забыла, как это вкусно? А потом она подготовится и пойдет на собеседование в центр по трудоустройству, взяв с собой все бумаги, правильно заполненные. Сознание того, что все идет хорошо, снизошло на Луизу. Все устроится. Надо только делать все по порядку, поочередно и оставаться спокойной. Она удовлетворенно вздохнула и бросила взгляд на радиобудильник, чтобы узнать время.

— О Боже! — Луиза рывком села в кровати. — О нет, о нет, о нет!

Она выскочила из постели и распахнула шторы. Солнце потоком устремилось в комнату, ослепив Луизу. Она ринулась сквозь поток пляшущих пылинок в ванную, на ходу стаскивая с себя футболку, включила душ и прыгнула в ванну. Вода была холодная, Луиза вскрикнула и начала поворачивать рукоятку в другую сторону; на плечи ей обрушились струи чуть ли не кипятка в облаке пара. Она одной рукой налила на волосы шампунь, а другой принялась намыливать подмышки и пришла в ужас от того, что там обнаружила. Когда она в последний раз сбривала волосы под мышками? Под каждой образовалась аккуратненькая поросль. Однако, орудуя зубной щеткой и одновременно пытаясь смыть с волос шампунь, Луиза резонно рассудила, что теперь это не имеет значения. Значение имеет лишь то, что она приняла решение и что жизнь ее в корне изменилась.

Она вихрем пронеслась через кухню, задержавшись только для того, чтобы обследовать холодильник и жадным взглядом окинуть содержимое. Это еще одна вещь, которую следует изменить. Отныне она будет битком набивать холодильник полезными для организма продуктами. Сегодня пройдется по магазинам по пути домой. Прорысив далее в спальню, Луиза порылась в груде нестираной одежды со скоростью молотилки и натянула на себя толстый зеленый джемпер и красные джинсы на пуговицах.

Одежда пока не сделалась тесной, все было как положено, но ей пришлось поморщиться от боли, когда она заталкивала груди в бюстгальтер, причем у нее даже зубы заныли. Это было нечто новое. Болезненные титьки. Но и это уже не имело значения, мало того, Луизу больше не волновало, какие они.

— Я женщина, жен-щи-на, — пропела она, вытирая переносицу, и поднесла к глазам щеточку с тушью. — И я это повторю. Я женщина… Ой!

Луиза схватила жакет, сложила свои бумаги и сунула их в пакет Кооперативного общества (в надежде, что секретарша с короткой стрижкой отнесется к ней более сочувственно, если она явится с этим дешевым пакетом, а не с сумочкой от Хатчарда), застегнула «молнию» на сапогах до колен и пулей вылетела из подъезда.

Погода была ясная, солнечная, но декабрь есть декабрь. Луиза накинула шарф на плечи и зашагала по Южной Илингской дороге, любуясь белизной зданий при ярком свете солнца. Луиза натянула перчатки и пошевелила пальцами. Скоро Рождество.

Рождество. Уже второй раз его встречают дома без отца. Остались только фотографии на каминной полке и на туалетном столике матери. Отец молодой, на широких плечах у него нагруженный лоток для подноса кирпичей. Отец постарше, с лицом, иссеченным морщинами и покрасневшим от работы в непогоду. Отец, сжимающий ее в медвежьих объятиях так крепко, что дышать невозможно. Что он подумал бы о ней сейчас?

— Дедушка, — пробормотала она в пространство.

Она справилась с собой, спасибо доктору Баласингаму. Он приготовил для нее эту злосчастную чашку паршивого кофе, но оказался фантастическим слушателем. С этих пор она уверена, что встретилась с ним ради того, что не имело отношения к анализам и болезненности сосков. Он позволил ей говорить, говорить и говорить до тех пор, пока она не пришла к собственному умозаключению. Он задавал ей вопросы, которые никому другому не приходили в голову. Луиза была рада, что у него репутация чокнутого. Зато им никто не помешал.

Она добралась до центра по трудоустройству и танцующей походкой прошла через входную дверь, которая оказалась не столь уж устрашающей. Все, что надо, это уверенно изложить свою историю, и она поднимется на следующую ступеньку. А там уже можно строить другие планы.

— Простенькая задачка, — напевала она себе под нос, завидев секретаршу с короткой стрижкой. — Шаг за шагом. Верь в себя. Все будет отлично.

Она изобразила сияющую улыбку, едва женщина подняла голову и поглядела на Луизу с подозрением, но тут же вроде бы узнала или почти узнала ее.

— Луиза Твигг. Я пришла на собеседование для того, чтобы меня внесли в списки нуждающихся в работе. Мне назначено.

— Подождите минутку, пожалуйста. — Секретарша поискала в рукописной книге записи на прием. — Да, вы можете подождать в зале. Ваше имя назовут. Если вы передадите мне ваши документы, я вручу их соответствующему должностному лицу.

Луиза достала бумаги из пакета, повернув его таким образом, чтобы секретарша увидела логотип Кооперативного общества, и отдала их женщине. Подошла к ряду стульев и присела, стараясь выглядеть бедной и подавленной и в то же время смышленой. Она вдруг ощутила прилив сочувствия к актерам, являющимся на просмотр. «Я могу сыграть счастливого, я могу сыграть удрученного, могу сыграть активного искателя работы!» Ей подумалось, что хорошим началом было бы походить по залу и просмотреть карточки. Встала, убедилась, что твердо держится на ногах (еще один обморок возле щита с надписью «Общественное питание» выглядел бы, пожалуй, искусственно). Подошла к щиту «Офисы и секретари», всем своим видом изображая глубокую заинтересованность.

Она просмотрела карточки и недоверчиво заморгала, прочитав на одной из них, что за час работы предлагается 455 фунтов, и не сразу сообразила, что знак десятичной дроби попал не на место. Позорище! А хорошо бы поработать за такие денежки хоть денек.

Кто-то легонько хлопнул ее по плечу.

Луиза подобралась, вспомнив, что следует надеть на себя личину активного искателя работы, прежде чем повернуться, как она полагала, лицом к чиновнику. Пара больших зеленых глаз смотрела на нее. Все тело словно окатило горячей волной. Первой мыслью при взгляде на Юэна Макгрегора, как Луиза про себя продолжала называть незнакомца, было, что у нее под мышками волосы. Она прижала руки к бокам, словно он мог это обнаружить проницательным взором.

— Привет! — произнесла она, пожалуй, чересчур радостно. — Что ты здесь делаешь?

Он ухмыльнулся. Луиза вспомнила, что он не полагался на социальную благотворительность.

— Осматриваю достопримечательности. Обычно беру с собой бутерброды и термос. Как ты?

— О, я пришла на собеседование.

Луиза поежилась. Право, могла бы сказать что-нибудь поостроумнее. Надо попробовать. Он выглядел не слишком заинтересованным, но тем не менее именно он похлопал ее по плечу, Луиза вопросительно подняла брови.

— Послушай, — заговорил он, — ты не подумай, будто я тебя выслеживаю или что-нибудь в этом духе, но я похаживал сюда в надежде тебя встретить.

— Правда?

О, радость. Благодарю тебя, Боже. Луиза решила на следующие тридцать секунд забыть о том, что она беременна. Девушке позволительно помечтать.

— Дело такое. Ты помнишь, что я дал тебе клочок бумаги?

Луиза виновато опустила руку в карман жакета. Стиснула в пальцах измятый листок, склеенный высохшими соплями.

— Что-то не припоминаю.

— Ну тот клочок, который я тебе дал прикрыть нос. Ты была простужена, а платка у тебя не оказалось. Ты должна вспомнить.

— Ах, тот листок! — Луиза прикинулась озаренной внезапным воспоминанием. — Да, ты мне напомнил. Верно. Я признательна тебе за то, что ты меня тогда выручил.

— Видишь ли, этот клочок бумаги мне очень нужен. Есть ли хоть какая-то возможность, что он уцелел?

Ее пальцы стискивали бумажку, словно стальные щипцы. Ни за что. Ни под каким видом, черт подери! Она не может стоять перед самым великолепным мужчиной в Лондоне и протягивать ему измятую бумажку, склеившуюся от ее соплей. Нет, даже в самом диком ночном кошмаре. Пожирание полусырых макарон прямо из кастрюли с тепловатой водой — просто милое кокетство по сравнению с этим.

— Господи, нет. Какая жалость.

— Дерьмово.

Явно удрученный, он запустил обе руки в светло-русые волосы и взъерошил их так, что они встали дыбом. Если бы любой другой проделал такую штуку, то выглядел бы нелепо. А он казался теперь еще более привлекательным. Оглядевшись по сторонам, он снова повернулся к Луизе.

— Ты хоть помнишь, куда его дела? Не может он до сих пор валяться у тебя дома в корзинке для мусора?

Луиза смотрела на него, чувствуя, как ее одолевает любопытство. Что такое чрезвычайно важное написано на этом листке? Она до сих пор считала, что это, может, список покупок или еще какая-нибудь чепуха, но, судя по выражению его лица, это вопрос жизни и смерти.

От возбуждения у Луизы даже спину защекотало. Пальцы впились в драгоценный обрывок бумаги, превратившийся теперь в бесформенный комок. Вся трагедия в том, что теперь он совершенно бесполезен его владельцу. Будь он художником-модернистом, этот предмет можно было бы выставить в галерее Серпентайн в рамке под стеклом под каким-нибудь вызывающим названием типа «Сопли в бумаге А4» Юэна Макгрегора. Нет, он не может быть художником. Не носит пестрые легинсы. На нем все те же обтягивающие джинсы, крепко потертые там, где положено. Луиза снова подняла на него глаза.

— Боюсь, что я это выбросила. И даже не помню куда. Понимаешь, я постоянно освобождаю карманы от ненужных предметов. Просто помешана на этом. Не выношу, когда в карманах полно всякого хлама.

Ей хотелось еще поговорить с ним, а он смотрел на нее так огорченно, что Луиза решила дать ему хоть крупицу надежды, лишь бы он улыбнулся.

— Подожди, я вот что хочу тебе сказать. Как только вернусь домой, обшарю все свои корзинки для мусора — нет ли там этого листка. Возможно, я бросила его в одну из них и забыла об этом.