— Не похоже, чтобы кто-то из вас собирался поселиться здесь на веки вечные.

— Я думаю остаться, — прошептала Кристин. Потом спохватилась и поспешно добавила: — О нет. не в вашем доме. У меня есть свой. Я ценю вашу доброту, но мне неприятно сознавать, что я выгнала вас из дому.

— Меня невозможно выгнать, если я сам не захочу уйти.

В его голосе слышалось волнение, и от этого Кристин занервничала еще больше. Как ни странно, даже в темноте она чувствовала на себе его взгляд. Бак излучал энергию, силу, он был самым надежным человеком из всех, кого Кристин доводилось встречать. Напряженная пауза затянулась.

Наконец Кристин тихо проговорила:

— Я вас чем-то обидела?

Прежде чем он ответил, прошла, кажется, целая вечность.

— Почему вы спрашиваете?

— Вы в последнее время… очень изменились.

— Что ж, за последнее время многое изменилось. Несколько недель назад здесь были только я, Джилли и Ярби. Потом появились вы. А теперь по всему ранчо толпится народ.

— Когда я приехала, вам пришлось меня принять, а потом из-за меня появились и все остальные. Мы заняли ваш дом, нарушили весь уклад жизни… Поэтому я собираюсь просить Густава отремонтировать лом дяди Ярби… Бак перебил ее;

— Вы хотите переехать туда вместе с ним?

— Я просто не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством, — тихо сказала Кристин.

Бак резко развернулся.

— Интересно знать, мисс Андерсон, где вы собираетесь взять лес? А гвозди? А инструменты? — Кристин никогда еще не слышала в его голосе такой злости. — На чем вы будете спать, когда начнутся холода? На чем готовить пищу? И вы думаете, Форсайт все это время будет спокойно наблюдать, как вы мотаетесь за всем необходимым в город?

— В город может ездить Густав, в Биг-Тимбере его никто не знает. Он может взять фургон. У меня есть немного денег…

— Нет! — рявкнул Бак. — Вы остаетесь в моем доме, у меня на виду! — Он схватил ее за плечи. — Кристин, Густав не будет восстанавливать эту лачугу. Пока не закончится заварушка с Форсайтом, вам придется жить там, где живете. Дело может затянуться до весны, к тому времени Монтана надоест вам до чертиков, и вы станете умолять кузена, чтобы он увез вас обратно в Висконсин.

— Вы ошибаетесь. Бак, мне здесь правится. И даже если я никогда больше не увижу Ривер-Фоллз и вообще не попаду в город, мне все равно. Мой дом здесь… в «Аконите». И я найду способ здесь остаться!

— А пока Густав поселится во флигеле, но ему придется отрабатывать свое содержание, — закончил Бак, словно не расслышав ее слов.

— Он так и собирался! — воскликнула Кристин. — И конечно, Густав будет работать. Он не нахлебник.

— Ему придется защищать ранчо.

— Что ж, Густав не трус. Если уж на то пошло, я тоже умею стрелять. Мы не собираемся прятаться за вашей спиной, будем помогать чем сумеем.

— Вы хоть понимаете, что сегодня ночью вас могли убить?! В следующий раз будете делать, как я скажу! А что следующий раз будет, можете не сомневаться.

— Знаю. Простите меня, Бак, я сожалею о сегодняшнем, правда, сожалею. Я и вас подвергла опасности… Бак фыркнул.

— Чушь собачья! Я живу бок о бок с опасностью всю жизнь и привык к опасностям.

Еще крепче стиснув пальцами ее плечи, Бак привлек Кристин к себе. Его лицо оказалось совсем рядом с ее лицом, и Бак почувствовал на своих губах тепло ее дыхания. Вся предыдущая жизнь никак не подготовила его к любви. Смотреть на Кристин изо дня в день и знать, что она никогда не будет принадлежать ему, — страшнее муки он и представить не мог. Время от времени, когда оставался в одиночестве, он задумывался о любви, но всегда — как о чем-то, что происходит с другими.

— Вы его любите? — хрипло спросил Бак. — Любите?

— Кого, Густава? Конечно, люблю, но не…

Бак внезапно осознал, что по-прежнему держит Кристин за плечи. Он отдернул руки, словно коснулся раскаленной плиты, и отпрянул от девушки.

— Возвращайтесь в дом.

Не дожидаясь, пока она уйдет, Бак быстро зашагал к флигелю. Кристин провожала его взглядом, но почти ничего не видела — в глазах стояли слезы.

Глава 19

После отъезда Гейтсов Клив с Диллоном перебрались в пансион, который рекомендовал им все тот же чернобородый железнодорожник. Рабочие-путейцы были недовольны тем, что их любимое кафе закрылось, по городу поползли тревожные слухи.

В салуне говорили, что шериф «прицепился» к Бонни и даже угрожал посадить ее в тюрьму только за то, что она посмела защищаться от домогательств Майка Брузы. Люди строили предположения насчет убийства Клетуса Фуллера, люди гадали: какой мерзавец опустился до того, что избил одноногого Берни? Каждый боялся, что то же самое может произойти и с ним.

Клив не слышал, чтобы кто-то посочувствовал Грегу Медору или Коротышке Спинксу, которые вернулись в город вдвоем на одной лошади; причем Спинке был изрядно нафарширован картечью. Ни одна душа не поверила их заявлению, что якобы Берни и Тэнди ни с того ни с сего открыли огонь.

Впрочем, обитатели Биг-Тимбера предпочитали держать свое мнение при себе. Основное население города составляли торговцы, процветание которых зависело от мелких землевладельцев и горожан, работающих па железной дороге. Да и как противостоять человеку, который отдавал приказы шерифу и к тому же имел в подчинении банду вооруженных головорезов?

Однажды утром Клив отправил телеграмму своему другу в Канзас-Сити. Он сообщил, что все крупные земельные участки в районе Биг-Тимбера уже разобраны, а также сделал приписку: «Ответа не жду». Клив знал, что друг поймет условный сигнал. После этого они с Диллоном решили просмотреть свежие газеты, доставленные утренним поездом.

Вскоре, как и ожидал Клив, появился какой-то человек; он открыл решетчатую дверь и что-то вполголоса сказал телеграфисту. Несколько секунд спустя тот передал ему листок бумаги. Когда мужчина вышел, Диллон последовал за ним.

Клив подошел к телеграфисту.

— Вы состоите на жалованье у Форсайта? — спросил он напрямую.

Телеграфист от неожиданности чуть не проглотил табачную жвачку. Он беззвучно зашевелил губами, его испуганный взгляд метнулся сначала к окну, потом к двери. Наконец он пробормотал:

— Почему вы спрашиваете?

— Вы отдали этому типу копию моей телеграммы, так?

— Мистер, должен же я как-то… здесь жить.

— Не понял. Ну-ка, ну-ка, поподробнее.

— У меня жена и пятеро детей. Вам это о чем-то говорит?

— О многом.

— Когда люди полковника интересуются содержанием телеграмм, я кое-что рассказываю, но не все. Таким образом мне удается и семью защитить, и гордость не страдает.

— Разумно.

— Я был бы вам благодарен, если бы вы тут не торчали без особой необходимости. Они могут не то подумать.

— Что. уже ходят слухи?

— Уверен, что да. Похоже, вы и ваш приятель взяли не ту сторону…

— Не буду спрашивать, какие телеграммы они отправляли или получали насчет меня.

— Если бы и спросили, я бы вам не сказал.

— Придется раскрыть вам один секрет: я федеральный шериф Соединенных Штатов и пытаюсь разомкнуть тиски, в которых этот человек держит и город, и все окрестные земли.

— Что ж, желаю удачи. Она вам понадобится.

— Сегодня или завтра я приду, чтобы отправить еще две телеграммы одновременно — одну в Шорт-Керни, другую — своему другу в Тринити. Когда вас спросят, покажите им только одну из них — какую именно, оставляю на ваше усмотрение.

— Понял, что вы имеете в виду.

Телеграфист повернулся к Кливу спиной. Тот вышел на улицу и нашел Диллона возле мясного рынка. Они прошли мимо швейной мастерской, перешли через улицу и остановились на тротуаре перед двумя смежными лавками.

— Этот тип направился прямиком в контору адвоката Ли, — доложил Диллон.

Они вошли в одну из лавок. Внутри было сумрачно и прохладно, вдоль стен тянулись длинные ряды полок. По одну сторону располагались галантерейные товары — рулоны ткани, тесьма, швейные принадлежности, готовое платье и лекарства; по другую — продукты. Прямо перед полками с горами консервов тянулся молочный прилавок, в конце которого высилась гордость хозяина — машинка для нарезки сыра. Одним движением маховика огромный золотистый круг сыра поворачивался так, чтобы следующим движением — уже рукоятки — можно было отрезать порцию сыра ровно на пять центов. Рядом с прилавком стояли бочки с крупами, сухими бобами и галетами. Табличка, находившаяся чуть выше, гласила: «Пять центов за горсть».

Диллон направился к прилавку, обогнул его и налетел на даму в широкополой шляпе; лицо дамы было прикрыто темной вуалью. От столкновения женщина отлетела к столу, на котором лежала бакалея: ваниль, пекарский порошок, а также сигары и табак — жевательный и нюхательный. Женщина выронила из рук сверток.

— Прошу прощения, мэм. — Диллон схватил даму за локоть, помогая устоять на ногах, но тотчас же убрал руку, потому что женщина вскрикнула. — Я что, сделал вам больно? Ей-богу, я не нарочно! — Он нагнулся и поднял упавший сверток. — Я, понимаете, очень спешил… за сыром, — в смущении пробормотал молодой человек.

— Не волнуйтесь, все в порядке. Я… сама виновата, нужно было смотреть, куда иду. — Женщина обошла его и заторопилась к выходу.

С ломтем сыра в одной руке и галетами в другой Диллон вернулся к другу, который в этот момент расплачивался за покупки — коробку сигар, иглу и клубок ниток. Диллон бросил на прилавок две пятицентовые монеты.

— Кто эта женщина в шляпе? Она недавно похоронила близкого родственника?

Лавочник чуть слышно прошептал:

— Это миссис де Бери, экономка полковника Форсайта.

Диллон откусил печенье и с набитым ртом повторил свой вопрос:

— Она недавно похоронила близкого родственника?

— Насколько мне известно, у нее нет родственников.

— Тогда почему она носит черную вуаль?

Продавец пожал плечами и отвернулся от прилавка, убирая на место коробку с иголками. Когда он опять повернулся к ним лицом, Диллон и Клив заметили, что у него подергивается веко. Он опасливо покосился на дверь.