— Не волнуйся. Хоть ты и новичок здесь, но ты мне по сердцу. Я ничего не скажу тебе во вред.

— Это была… женщина.

— Женщина? Ха! — взревел он. — Единственная чокнутая в этих местах, которая сначала стреляет, а потом спрашивает, — это Аделаида Скай, но она мертва.

— Тогда это кто-то из ее семейства.

Доктор выпрямился, зажав в пинцете дробинку.

— Моника? А что ты натворил?

— Мне стыдно признаться, — стушевался Остин, закатив глаза.

— Судя по тому, как ты покраснел, думаю, ты разделяешь мое мнение, что она — самая миленькая женщина в этом городе, а возможно, и во всей Монтане. Правда, я повидал не так уж много мест.

— Зато я повидал немало и еще не встречал такой, как она, — кивнул Остин.

— Уверен, что Моника нигде бы не затерялась. Она неповторима.

— И не только внешностью. — Опершись на локти, чтобы увидеть реакцию доктора, Остин выпалил:

— Она даже не взглянула, кто я такой. Она просто… выстрелила в меня!

— Тогда это точно Моника! — захохотал доктор.

— У нее не в порядке с головой?

— Местные говорят, что она чокнутая. Дескать, тронулась рассудком.

— Это правда?

— Я бы так не сказал. А как по-твоему? Остин опустил глаза на свою окровавленную ногу.

— Откровенно говоря, если бы я был женщиной и жил в глуши, как она, то я бы тоже, наверное, одичал. Она сказала, что недавно умерла ее бабушка.

— Это правда. Ада была замечательной женщиной. В свое время она была красавицей, — задумчиво промолвил доктор. — Долгие годы Ада страдала от эмфиземы. Она умерла в середине девяностых, а появилась здесь семнадцатилетней невестой Фостера Ская в двадцать восьмом. Я помню, как еще ребенком думал, что Ада — это мой идеал женщины. Она была ангелом. Клянусь, что ее смерть для меня так же болезненна, как и для Моники.

По тому, как говорил доктор об Аделаиде Скай, Остин сделал вывод, что старик был влюблен в нее.

— Ужасно, но я наступил на ее могилу.

— Не стоит сокрушаться.

— То есть?

— Перед смертью Ада в точности указала Монике, где и как ее похоронить. Иногда она совершала глупости, и это была одна из таковых. Она настояла, чтобы ее погребли прямо посредине двора перед домом. Чтобы «по-прежнему во всем участвовать», по ее словам. Ада очень любила людей…

— Но у меня сложилось впечатление, что Моника желает вести жизнь отшельницы.

— Это Роза, ее мать, научила ее ненавидеть все, что движется на двух ногах. У Розы вся жизнь пошла наперекосяк. Она не смогла простить своему отцу, что он ее бросил, а отцу Моники — что тот ворвался в ее жизнь, обольстил, а потом исчез. — Доктор вынул последнюю дробинку из ноги Остина, приложил к ране тампон и обмотал ногу марлей.

— Однако это не объясняет, почему Моника очень огорчилась, когда увидела мой дом.

— А что с твоим домом?

— Я затеял ремонт.

Доктор снял и выбросил в ведро перчатки. Налил себе новую порцию «Черного Джека». Предложил выпить и Остину, но тот отказался.

— Она сказала, что я зря все разрушил в доме, продолжил Остин. — Но вы бы видели, доктор. Это был не дом, а рухлядь. Крыша провалилась прямо в спальню!

При этих словах рука доктора с выпивкой замерла.

— У кого ты купил дом, сынок?

— Я думал, вы знаете. У Харрисонов.

— Что? — Доктор вскочил со стула, пролив виски на живот.

Остин всплеснул руками.

— Почему вы так на меня уставились? Что такого ужасного в покупке дома Харрисонов?

— Они ни словом не обмолвились о продаже дома.

— То же самое сказала и Моника.

— Черт подери! — выругался доктор и топнул ногой. — Что за блажь пришла ей в голову?

— Монике?

— Нет, Харриэт, — бушевал доктор, глядя на Остина так, будто тот обязан понимать его с полуслова.

— Почему все так удивляются, когда слышат о покупке этого дома?

— Дело в том, что Харрисоны — старейшие обитатели здешних мест. Они просто не могут исчезнуть отсюда, ничего не сказав ни единой живой душе. Что ты сделал, чтобы принудить их уехать?

— Я сказал им, что мне никогда не приходилось видеть такую красоту, какая открывается из окон их дома. — Остин с осторожностью влезал в джинсы. — По-моему, они поняли, что я не лукавлю. На следующий день я представил им денежный чек со своего счета в Чикаго, а они подготовили все необходимые документы для продажи.

— Эд Ловетт, — щелкнул пальцами доктор. — Единственный адвокат в городе. Бьюсь об заклад, сделка шла через него и он давно знал, что происходит. — У доктора был такой отсутствующий взгляд, будто он разговаривал сам с собой.

— Извините, доктор, можно задать вопрос? Я сделал что-то не так, когда покупал землю? Может быть, она заложена?

— Вряд ли, — ответил доктор, помотав головой. — Харрисоны всегда были очень бережливы и никогда не отдавали землю под залог.

— Тогда в чем проблема?

— Ни в чем, сынок, — с сочувствием произнес доктор. — Просто мы не привыкли к переменам вокруг нас. Вот и все.

— Понимаю. Тяжело терять друзей.

— Да. Ладно, береги ногу. Буду рад завтра осмотреть ее. Хочу убедиться, что нет заражения.

— Разумеется. — Остин вытащил из заднего кармана чековую книжку. — Сколько я вам должен, доктор?

Доктор Килрой посмотрел на чековую книжку как на некую диковину и махнул рукой.

— Нисколько.

Остин выписал чек на сто долларов.

— Вот. Остальное выплачу, когда буду уверен, что у меня нет гангрены.

Доктор взял чек, увидел обозначенную на нем цифру и засмеялся.

— Это много.

— Можете меня не провожать, — пробубнил Остин, спрятав чековую книжку и направляясь к двери. Остановившись на полпути, он повернул назад, плеснул в стакан виски и выпил. — Увидимся завтра, доктор.

— Обязательно, сынок, — кивнул тот со смешком.

Остин улыбнулся, похлопал доктора по широкой спине и покинул дом. Как ни странно, нога его больше совсем не беспокоила…

Остин сел за руль абсолютно трезвым. Прояснению ума способствовало не столько виски доктора, сколько воспоминание о том, как обнаженная Моника Скай стоит в душевой без дверей. Он был совершенно ошеломлен случившимся. В глубине души он полагал, что за право наблюдать за такой красавицей можно подставиться и под выстрел, хотя вряд ли признался бы в этом доктору или кому бы то ни было еще в городе. Как ни странно, но больше всего его заворожила не нагота девушки, а то, как горели ее глаза. Было в них что-то помимо гнева, страха и досады из-за того, что за ней подглядывают.

Он был почти уверен, что ее взгляд излучал сексуальность. В таких вещах он разбирался. Он вовсе не был сексуальным маньяком, но, когда Моника взглянула на него, будто электрический разряд прожег его нутро. Потом, когда она везла его к дому, уже ни боль, ни гнев не могли погасить его желание. Пришлось приложить немало усилий, чтобы утаить от нее свои мысли. На самом деле его нервозность и стенания были следствием скорее сексуального возбуждения, чем ранения. Он жаждал Монику и хотел стать тем единственным, кто избавит ее от отвращения к мужчинам. Для того, чтобы стереть из ее памяти темные пятна из истории рода Скай, о которых говорил ему доктор, нужно куда больше, чем поцелуи, но он не мог не думать о них. Со временем все возможно. Интуиция подсказывала ему, что время и усилия не будут потрачены зря. Моника тоже испытывала желание. Он почувствовал это. Оно обволакивало его, как опьяняющий запах мускуса. Остин сдавил руль машины. За всю свою жизнь он еще не испытывал столь неудержимой страсти. Даже его бывшая невеста Кэлли не вызывала в нем физического влечения подобной силы.

Кэлли первой проявила инициативу, когда они встретились в полутемном ирландском пабе на северной окраине Чикаго в день святого Патрика. С тех пор они не расставались. У нее были собственные жизненные планы, в которые с легкостью вписывался Остин. Со временем, не дожидаясь предложения с его стороны, она все решила за обоих. Через год состоялась помолвка, а еще через шесть месяцев она сбежала от него прямо из-под венца. В замешательстве Остин извинился перед гостями, покинул церковь, подъехал к ее дому и застал Кэлли, когда она собирала вещи, чтобы укатить в Бостон. Ей предложили работу в солидной юридической фирме. Переговорив с ней, он вдруг узнал, что их отношения, по ее мнению, зашли в тупик и не имеют никаких перспектив для нее. Остин понял, что она права. Разрыв с Кэлли положил начало его поискам самого себя. Две недели спустя он улетел со Стивом и Бредом на рыбалку в Монтану. У него не было каких-то особых целей, кроме как освободиться от житейских передряг, навалившихся на него.

За семь лет работы на бирже Остин закалил нервы и к двадцати девяти годам существенно пополнил свою казну. Коллеги называли его гением и отмечали его умение ставить на победителей. Однако Остин знал подлинную цену своим успехам — ему просто везло.

Удача — это сочетание времени, места и действия, на которые у счастливчиков чутье. Остин не был самым сообразительным на своем курсе Чикагского университета. Не вкалывал больше других на бирже, но у него было чутье. Он не только прислушивался к мнениям биржевиков, но и улавливал скрытые подвижки на бирже в целом. Наблюдал за рынком. Изучал компании. Учитывал погодные условия, просматривал «Фермерский альманах», следил за международной политикой. Слушал свой внутренний голос.

Одной из составляющих успеха было одиночество Остина. Даже когда он был с Кэлли, чувство одиночества не покидало его. Не обремененный семейными заботами, Остин сосредоточился на мыслях о торговых делах. В то время, когда его коллеги ломали головы над тем, что подарить своим женам и подружкам на день рождения, Рождество или в День святого Валентина, Остин думал о том, как новейшие высокотехнологичные компьютерные компании влияют на резкий взлет индекса Насдак. Лишь в последнюю минуту он кидался в магазин, чтобы купить что-нибудь для Кэлли, и заказывал дорогой ужин в ресторане «Чез Пьер», что и было для нее «настоящим» подарком.