«Бешеные», не обращая внимания на ее слова, волокли ее под руки, их поступь была куда шире, чем ее, и Шерон была вынуждена почти бежать, спотыкаясь о невидимые в темноте неровности почвы. Дождь перестал, но сырой воздух пробирал до костей; трава и поросли вереска под ногами были мокрыми и скользкими. Вся группа в молчании устремлялась вверх, в горы. Шерон так и не смогла сообразить, сколько их было. Она была не в состоянии сосчитать. Все, что она могла понять, — это были здоровые, крепкие мужчины, и их много.

«Господи, спаси и сохрани! — молилась она про себя. — Господи, не допусти». Одна мысль вдруг осенила ее. Странно, что она не явилась к ней раньше. Судя по всему, она первая женщина, привлекшая внимание «бешеных быков». Что, если в качестве наказания ее ждет изнасилование? Ей никогда не приходило это в голову, она не задумывалась об этом до сегодняшнего дня, пока не оказалась одна в горах против десятка здоровенных мужчин, лица которых были надежно скрыты колпаками.

«Господи, не допусти, — повторяла она про себя. — Господи, спаси и сохрани».

Она уже давно не понимала, где они находятся. Сознание ее было не способно улавливать, куда они идут, не в состоянии узнавать и запоминать путь. Единственное, в чем она отдавала себе отчет, так это в том, что они неуклонно движутся вверх. Наконец они остановились. Мужчины отпустили ее руки, и она увидела четыре колышка, заранее вбитых в землю.

Шерон подняла голову, но не смогла оторвать глаз от земли.

— Шерон Джонс, — обратился к ней один из «бешеных», стараясь говорить хриплым голосом, но Шерон узнала его. — Ты обвиняешься в том, что донесла графу Крэйлу на людей Кембрана. Ты не подчинилась нашему требованию и не оставила работу в замке. Ты приговариваешься к двадцати ударам плетью.

Двадцать ударов! О Боже! У нее чуть не подломились колени. Но теперь, когда настал этот страшный час, Шерон неожиданно ощутила в себе какое-то странное спокойствие и упрямство. Она не пала на колени, она продолжала стоять, глядя вниз на вбитые в землю колья.

Кто-то оказался рядом с ней, за ее спиной, но она не обернулась. Он взялся за верх ее платья. Он не стал расстегивать пуговиц — он просто резко рванул его в стороны, и Шерон почувствовала, как оно с треском разошлось от плеч до поясницы. Мгновением позже с треском была порвана сорочка, и холодный ночной воздух обжег ей кожу.

А потом ее бросили на холодную сырую землю лицом вниз, и она почувствовала, как крепкие мужские руки привязывают ее руки и ноги к кольям. Мужчины работали вчетвером и быстро справились со своей задачей. Потом кто-то взялся за разодранные края ее одежды и оголил ее спину от плеч до самых бедер.

Шерон прижалась к земле щекой и крепко ухватилась за колья. Ах, зачем они так сильно затянули узлы на запястьях, совсем некстати подумала она. На левой руке наверняка появится синяк, и она занемеет, и ей потом придется долго растирать ее. Было в этой мысли что-то нереальное.

— Она женщина, — услышала она чей-то голос. — Она не выдержит двадцати ударов. Хватит и десяти.

— Она предала нас всех, — прохрипел первый. — Пусть скажет спасибо, что двадцать, а не двадцать пять.

— Десять, — настаивал на своем второй.

— Нет, двадцать, — не уступал первый. — И смотрите у меня, я прослежу, чтобы никто не бил вполсилы.

— Пятнадцать, — раздался третий громкий голос. — Ни нашим, ни вашим. Пусть будет пятнадцать ударов, но с оттяжкой. Мокрыми плетками. Пятнадцать ударов мокрой плеткой будут не хуже двадцати пяти.

— Ладно, пусть пятнадцать, — неохотно прошептал первый. — Ну, радуйся, Шерон Джонс, у тебя нашелся заступник.

Но Шерон уже не могла радоваться. Хоть бы они уже начинали, думала она. Пусть хоть тридцать, только бы уже начали.

Но вот наконец она услышала свистящий звук, глухой удар — и чуть позже почувствовала пронзительную боль, настолько оглушительную, что потребовалась еще какая-то доля секунды, чтобы она дошла до сознания. И только когда вздрогнуло все ее тело, она поняла, что наказание началось. Удар, от которого перестало биться сердце и перехватило дыхание.

И тут же второй. Боль криком кричала внутри ее.

— Погоди-ка минутку.

Она не слышала этих слов, не слышала голоса, произнесшего их. Ее сознание и ее тело были охвачены такой болью, какой прежде ей не приходилось испытывать, какой она не могла себе вообразить даже в последние три дня мучительного ожидания этой боли. И она ждала третьего удара. Того, которого она уже не вынесет, который наконец-то убьет ее.

— Открой рот, — прошептал ей кто-то, опустившись рядом на колени.

Она была уже не в состоянии думать, она подчинилась и почувствовала, что ей в рот запихивают тряпку.

— Прикуси ее, — приказал незнакомец своим настоящим голосом, на мгновение забыв, что должен таиться.

Но она была не в состоянии ни видеть его, ни вслушиваться в его голос. Она лишь проклинала его за задержку.

Оставалось тринадцать ударов. Она не считала их. Она ни о чем не думала. Она превратилась в сгусток боли. Только странное удивление на секунду мелькнуло в ее сознании — удивление тому, что она может вынести такую боль, не вскрикнув и не умерев в тот же миг, и еще тому, что боль не притупляется, а, наоборот, становится все острее с каждым последующим обжигающим прикосновением плетки к ее ноющему и кровоточащему телу.

Она не поняла, когда все закончилось. Не почувствовала, как разрезали веревки на ее запястьях и щиколотках.

Она не слышала прощального рева «бешеных», удаляющегося звона бубенчиков на их балахонах и не поняла, что наступила тишина, окружившая ее измученное, распростертое на земле тело.

Она не слышала, как они ушли.

Как не слышала голосов дедушки и Эмриса, Хью и Йестина. Она не понимала, что Йестин плачет, не чувствовала, как он гладит ее по голове и целует в щеки, не слышала, как он вслух восхищается ее мужеством.

Нет, она не потеряла сознание. Она могла думать.

Александр, думала она.

Александр, где ты ?

Почему ты не пришел ?

Глава 20

Алекс не стал вызывать к себе Джошуа Барнса. Разумеется, Барнс должен знать. Все уже знают о том, кто стал жертвой «бешеных быков». Все, кроме него, графа Крэйла. Но он не станет выяснять этого у Барнса. Он спросит об этом у Шерон.

Она знала обо всем с самого начала и именно поэтому взяла с него обещание не выходить ночью из замка. Он спрашивал себя: подтвердились ли ее опасения? Может, они были напрасны? Может, жертвой стал кто-то другой, а вовсе не ее молодой деверь?

Он пригласит ее на обед, размышлял Алекс. Или нет. Лучше он вызовет ее к себе в кабинет для доклада об успехах Верити. Тогда ей не удастся избежать разговора. Алекс уже собрался было послать мисс Хэйнс в детскую, но передумал. Он сам пойдет туда. Ему достаточно будет просто увидеть Шерон, чтобы понять, пострадал ли ее родственник.

В детской было непривычно тихо. Он открыл дверь, почти уверенный, что в комнате никого нет. Наверное, Шерон и Верити отправились на прогулку — сегодня впервые за много дней выглянуло солнце. Хотя на холмах, наверное, еще должно быть сыро, подумал Алекс.

Но они сидели за столом у окна: Верити, склонившись над листом бумаги, что-то старательно выводила на нем, а Шерон неподвижно, с прямой спиной, сидела напротив, наблюдая за работой подопечной.

— Доброе утро, — сказал Алекс. — Пожалуйста, не обращайте на меня внимания. Продолжайте. Верити улыбнулась ему своей солнечной улыбкой.

— У нас урок правописания, папа, — сказала она. — Посмотри, какие у меня ровные буквы.

— Ты делаешь успехи, — похвалил Алекс, подойдя к столу и заглянув через ее плечо. — Очень аккуратно, и буквы ровные, все как одна. Надеюсь, и миссис Джонс довольна тобой?

— Да, — ответила Шерон. — Она очень старательная девочка.

Алекс впервые прямо посмотрел ей в лицо. Он было совсем бледным, почти прозрачным, если не считать темных теней под глазами. Даже губы были бескровны. Нижняя губа растрескалась, словно Шерон пришлось сильно закусывать ее. Ее лицо было бесстрастным и ничего не выражало. Она не отводила глаз, она прямо обращалась к нему, но ни один мускул не дрогнул на ее лице, и только во взгляде можно было заметить некоторое волнение. Она держала голову высоко и прямо.

Сейчас она походила скорее на мраморное изваяние, а не на живую женщину.

Боже мой! Неужели они убили мальчика? Искалечили его? Алекс проклинал себя за обещание, которое дал ей, и за то, что сдержал его. Ведь он мог предотвратить преступление. Мог уберечь ее от невыносимых страданий!

— Продолжай, малыш, — сказал он, похлопав дочь по плечу.

Верити вновь склонилась над столом. Алекс с удивлением отметил, что Шерон не сделала замечания своей подопечной по поводу ее осанки. Как правило, она мягко и деликатно намекала девочке на ее промахи. Ее выговоры скорее походили на похвалы, но всегда приводили к желанному результату. Однако сегодня Шерон промолчала, и Верити сидела за столом сгорбившись. Алекс тоже промолчал.

Он обошел вокруг стола и встал у окна, за спиной Шерон. Она не могла видеть его, в то время как он имел возможность наблюдать за ней. Он пригласит ее отобедать с ним. Он расспросит ее и заставит сказать правду. А потом он будет целовать ее, целовать так крепко, чтобы щеки ее вспыхнули румянцем и напряжение ушло из ее тела и оно стало мягким и податливым. Шерон сидела молча и неподвижно. Она словно не замечала сидевшей напротив Верити, хотя взгляд ее был устремлен на лист бумаги, испещренный ровными рядами букв.

Алекс тоже молчал, разглядывая спину Шерон, ее нежную шею. Он заметил нитку, вылезшую из-под выреза ее платья и прилипшую к шее. И едва удержался, чтобы не убрать ее оттуда. Столь интимный жест был бы совсем неуместен сейчас. Алекс рассеянно думал, что это за портной, который подбивает красными нитками голубое платье.

Но через мгновение его лицо помрачнело. Он резко подался вперед, приблизившись к Шерон вплотную. Теперь у него не оставалось сомнений. Это была не нитка. Это была царапина. Даже не царапина, а рубец. Рубец, какой оставляет после себя удар плетью.