— Да, не узнают. Но я буду знать. Как я буду жить с этим? Нет, я не могу.

— Ой, не усложняй, а? Любишь ты все преувеличивать. Да окажись я на твоем месте, ни минуты бы не раздумывала. Знаешь, как мне нужен ребеночек, чтобы в новом статусе закрепиться?

— Так роди.

— Ага, легко сказать. Не получается у меня. И налево сходить не получается, моего мужа в этих делах не обманешь, он все сто раз проверит и перепроверит. А тебе, можно сказать, свезло. Кто тебя в обмане заподозрит? Никому и в голову не придет. Рожай, ни о чем не думай.

— Не могу. Нет, я все расскажу, во всем признаюсь. Сначала Маргарите Федоровне, потом Севе.

— Ну признаешься, и дальше что? Кому от этого лучше будет? Тебе? В любом случае лучше не будет. О себе надо думать в данном случае, только о себе. Вот учу тебя, учу… А ты одно талдычишь.

— Я не смогу с этим обманом жить, Томка.

— Ну и дура. Такая дура, каких свет не видывал.

— Да, Томка, ты права, я дура. Но не могу, не могу…

Она долго не решалась начать трудный разговор с Маргаритой Федоровной. Извелась, похудела, да еще и ранний токсикоз напал, выворачивал организм наизнанку. Маргарита Федоровна, видя ее страдания, спросила сама:

— Ты беременна, Ника?

— Да… Да. Я беременна, Маргарита Федоровна.

— Нет, я не понимаю. Почему такой голос трагический? Ты что, не рада?

— Я не от Севы беременна. Рассказывать ничего не буду, да это вам и неважно. Простите, так получилось. Я Севе сегодня скажу. Я знаю, он не простит, но я скажу.

— Не вздумай.

— Что?!

— Что слышала. Не вздумай ему ничего говорить. Поняла? Рожай!

— Но, Маргарита Федоровна?!.

— И никаких «но». Будешь рожать, я сказала!

И лицо у нее было такое, что Ника даже втянула голову в плечи и отпрянула, повторив испуганно:

— Что вы говорите, Маргарита Федоровна?.. Я ж объясняю…

— А не надо мне ничего объяснять. Это я тебе сейчас объясню, моя дорогая. Дело в том, что у Севы не может быть детей. Не может, понимаешь? Он в детстве свинкой с осложнением переболел, и мне врач сказал. Но Сева об этом не знает, поняла? Я от него скрыла. Так что — рожай.

— Я не могу.

— Можешь. Сделай его счастливым, Ника.

— Но это же нечестно, Маргарита Федоровна! Это… Это подло, в конце концов.

— Подло? Нет, дорогая, ты не права. Я люблю своего сына и хочу, чтобы он был счастлив. Пусть даже таким способом. И не смотри на меня своими глазищами! Сама будешь матерью, тогда поймешь.

— Но как же?.. Мы-то с вами будем об этом знать… Как же мы-то?

— Да нормально. Мы с тобой будем сообщницами, вместе перед богом на скамью подсудимых сядем. Нет, не так… Я возьму на себя половину твоего греха. Вместе ведь легче его нести? Ничего, Ника, прорвемся.

— Какая же вы, Маргарита Федоровна… Вот всего ожидала от этого разговора, только не этого!

— А я вся такая непредсказуемая, такая противоречивая вся. Ты разве этого не поняла еще, моя рыжая прэлесть? Ладно, давай замнем. И все, больше ни слова о настоящей правде. Нет ее, понимаешь? Есть только радость от того, что ты, моя дорогая, беременна. Хочешь, я тебе морковного сока сделаю? И творожка со сметанкой? А то на тебя смотреть страшно — такая испуганная.

— Нет, не хочу… Вообще есть ничего не могу.

— Надо, Ника. А хочу не хочу… Про это забудь пока.

— Я даже не знаю, что вам ответить, Маргарита Федоровна. Растерялась как-то.

— А ты не теряйся, мы ж все решили.

— Значит, вы предлагаете ложь во спасение?..

— Фу, Ника. Терпеть не могу этих пошлых расхожих выражений. Как штамп в любовном романе — фу!

— Но ведь все равно — ложь.

— Да, ложь. Конечно, ложь сама по себе мерзкая штука, но любовь делает ее правдой. Она в конце концов побеждает ее, понимаешь? Перерабатывает с годами в полноценную и счастливую правду. И все, и хватит об этом, чего переливать из пустого в порожнее? Скажи лучше… кто еще о твоей секретной беременности знает?

— Томка знает… Я с ней советовалась. Мне страшно было с вами заговорить.

— Ну нашла с кем советоваться. Да, если Томка знает, это плохо, конечно. Придется ее от дома отвадить.

— Как это — отвадить? Поссориться, что ли?

— Ну это уж не твоя забота. Это я возьму на себя. В конце концов, могу я себе позволить хоть иногда воспользоваться классикой отношений и проявить свекровкину зловредность?

— А… как вы ее проявите?

— Да не знаю еще. Подумаю. Например, скажу твоей подруге, что уводить мужа и отца из семьи — это некомильфо. И что двери нашего дома перед ней закрыты. По-моему, она должна оскорбиться, как думаешь?

— Думаю, да. Она и на меня обидится тоже. Я знаю.

— Вот и хорошо. Томка — не велика потеря. Пусть она своей жизнью живет. Тем более ведь на самом деле — некомильфо.

Томка и впрямь обиделась, исчезла из Никиной жизни. Да и не до Томки ей потом было. Токсикоз так сильно разыгрался, что пришлось в больницу лечь. И роды были трудные.

Сева всю беременность суетился над ней, как безумная клуша, сиял счастливыми глазами. Когда рожала, караулил под окнами роддома, чуть не выл от тревоги и страха. Потом, когда маленького Матвея домой привезли, совсем обезумел от счастья. Маргарите Федоровне даже пришлось осадить его немного:

— Знаешь что, сынок дорогой? Я понимаю, конечно, как ты счастлив, но пора бы и честь знать, то есть задуматься о добыче хлеба насущного для семьи.

— Что ты имеешь в виду, мам? Я и так вроде.

— Да, вот именно, вроде. А надо не вроде, надо по-настоящему. Ну вот что ты к чужой фирме, к чужому делу прилип, а? Пашешь за всех, а они прибыль получают. Давно пора свое дело организовать. Ты же готовый предприниматель… Этот, как его?.. Слово забыла…

— Я металлотрейдер, мам.

— Да, он самый и есть! Ты же в этом деле собаку съел.

— Так я и сам думал. То есть и без твоих бесценных советов давно уже все решил, мам. Да, буду создавать свое дело. Просто я не думал, что именно сейчас…

— А когда? Именно сейчас и давай. И вместе с Никой. Зря она, что ли, красный диплом получила? Да еще аккурат в той области, в которой ты работаешь? Пусть кормит Матвея до года, а потом — вперед. Муж да жена — одна сатана, и в совместном бизнесе тоже. А я с Матвеем буду сидеть. Бабка я или кто? Давайте, давайте. Пора уже достойные деньги зарабатывать и загородным домом обзаводиться, нам с Матвеем свежий воздух нужен!

Так все и пошло — с легкой руки Маргариты Федоровны. Они с Севой действительно оказались «одной сатаной», то есть понимали друг друга с полуслова. Поначалу совместный бизнес не очень клеился, но у кого и что получается поначалу, когда суммарных налогов больше, чем самого дохода? Да и сам доход уходил на развитие предприятия. Трудно быть предпринимателем-металлотрейдером, это бизнес особенный, непубличный. Надо вместе сидеть и соображать, как одному клиенту выстроить логистику по доставке перфорированного листа, а другому отгрузить шлифованный лист с отсрочкой или ждать полной оплаты. Клиент ведь детские горки делает, а городские власти с ним не рассчитались. Или как правильно составить складскую программу на следующий месяц… Да всяких трудностей было — не перечесть. Потом ничего, втянулись, увлеклись. Все стало получаться, первые достойные сделки пошли, первые деньги образовались. Дом начали строить…

Хороший дом получился. И бизнес шел неплохо. И Матвей вырос крепким здоровым мальчиком.

* * *

Ника вздрогнула от голоса Маргариты Федоровны — та спускалась со второго этажа:

— Все сидишь, на мужиков своих любуешься? Ну-ну. Хорошие мужики, качественные. Ишь, заигрались, будто и торопиться им некуда. Пора идти разгонять, по-моему. Большого мужика дела ждут, а маленького тренер в спортивной школе.

Ника смотрела на свекровь и улыбалась. Не могла окончательно вынырнуть из давнего, вдруг нахлынувшего.

— Ладно, чего я тут с вами?.. Мне ехать пора, — деловито глянула на часы Маргарита Федоровна. — Сейчас такси подойдет, пойду к воротам. До вечера, Ника.

— А зачем такси? Сева бы вас отвез.

— Да ну! Что я, сама не в состоянии добраться, куда мне надо? Ладно, все, я ушла.

Ника видела в окно, как Маргарита Федоровна бодро зашагала по дорожке к воротам, как обернулась к Севе, выразительно постучав красным ногтем по циферблату часов. Да, и в самом деле, заигрались отец и сын, пора и честь знать. Тем более Матвей и не завтракал еще. Надо успеть впихнуть в него хотя бы пару блинчиков.

Сева и Матвей ворвались в столовую запыхавшиеся, краснощекие. Сева проговорил на ходу:

— Я быстро в душ. А ты давай, Матвей, собирайся, иначе везде опоздаем. У меня тоже сегодня встреча с клиентом.

— Сейчас, пап, я быстро. — Матвей ринулся наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

— Матвей! А завтракать! — окликнула сына Ника.

— Да я быстро, мам. Я успею.

Сева вскоре вернулся, уже одетый, свежий и причесанный. Сел за стол, попросил деловито:

— Налей-ка мне еще кофейку.

— Так остыл уже. Давай новый сварю?

— Нет, не надо. Знаешь, какой самый вкусный на свете кофе?

— Какой?

— Который пьешь утром, в своем доме и в компании с любимой женой. Пусть он будет холодный, неважно.

— Ух ты!.. Хорошо сказал. Спасибо.

— За что?

— За любимую жену.

— А ты что, разве сомневалась? Неужели я позволил тебе в этом сомневаться? Когда я успел маху дать?

— Успел, выходит. Потому что работать надо меньше, а дома бывать больше.

— О как заговорила. Уж тебе ли не знать про мою работу. Я понимаю, если б ты всегда была той самой домохозяйкой, которую хлебом не корми, а дай поворчать на тему свободного от работы времени. Но ведь ты у меня жена-многостаночница, Фигаро здесь, Фигаро там!