— Ну и не надо, поедем в субботу, приоденем тебя. «Версаче» и «Прада» не обещаю, но теплую куртку и ботинки купим, зима на носу.

— Ник… Может, не надо, а? Ты ж убиваешь меня своей добротой.

— Надо, Томка. Это не доброта, это обычный здравый смысл. Если уж я открыла тебе двери своего дома, то надо быть последовательной до конца. Кстати, о доме… Тут я должна с тобой вот о чем поговорить. Наверное, нам дом продавать придется, мы ж разводиться будем.

— Да погоди, может, еще и обойдется.

— Не перебивай, слушай меня внимательно. Надо будет с твоим жильем тоже что-то придумывать. Наверное, комнату твою нужно продать, я найду хорошего риелтора. Заплатишь от продажи первый взнос в ипотеку, будешь в нормальных условиях жить. А с работой я тебе помогу. Теплое место не обещаю, главное, чтобы зарплата была приемлемая. Да, надо как-то жить, Томка. Если нет возможности исправить свои ошибки, то хотя бы жить дальше.

— Ой, Ника… Даже не знаю, что тебе сказать. И как благодарить.

— А ты ничего не говори. Давай лучше допьем виски, да я спать пойду. Устала сегодня.

* * *

Утром Ника не смогла оторвать голову от подушки, лежала и тихо стонала, пытаясь разжалобить организм, чтобы не наказывал ее слишком строго. В конце концов, у нее хмельного опыта совсем нет.

Организм не слушал ее стенаний. Голова болела, в желудке затаилась опасная тошнота. Стоило чуть пошевелиться, и она норовила прыгнуть вверх, выкатить наружу отходы сомнительного питейного удовольствия. Нет уж, лучше лежать себе тихо и стонать жалобно.

Скрипнула дверь, и в спину толкнулся недовольный голос Маргариты Федоровны:

— Войти-то можно, болезная?

— Да… Входите, конечно… — тихо проговорила Ника, едва ворочая языком.

— Благодарю. Только я не одна пришла, уж не обессудь.

— А с кем? — с трудом повернула на подушке голову Ника.

— С помощниками, с кем. С огуречным рассолом и крепким чаем. Ты какого помощника больше уважаешь, а, Ник?

— Ой, да мне все равно. Давайте сюда обоих. А еще бы водички с лимончиком, если можно. Я даже не знаю, с чего начать.

— Тогда с рассола начни. Хотя точного совета дать не могу, у меня опыта в таких делах нет.

— Так и у меня нет.

— А зачем тогда пускаешься в столь опасное путешествие, если опыта нет?

— Не знаю, Маргарита Федоровна. Как-то само собой получилось. А еще говорят, что после виски не бывает похмелья. И кто такую глупость придумал, интересно?

— Ну это смотря сколько выпить. Кстати, чего это тебя обнесло? То на сто грамм не уговоришь, а то вдруг…

— Да сама не знаю. О боже, какая гадость этот ваш рассол.

— Прости, ничего другого предложить не могу! Если бы числился в семье хоть один завалящий алкоголик, наверное, и таблетки бы от похмелья в доме водились. А так… Что ж… Лечись давай, не возмущайся. Кстати, у тебя телефон все время звонит. Ты его в гостиной на столике оставила.

— Ой… Это меня в офисе потеряли, наверное. А который час, Маргарита Федоровна?

— Да уж одиннадцатый пошел!

— Что? Как — одиннадцатый? А как же Матвея в школу?

— Не суетись, Матвея я сама отвезла. Не на тебя же, на горькую пьяницу, надеяться.

— Спасибо.

— Ладно, вставай потихоньку, в человеческий вид себя приведи. Да сразу не пугайся и от зеркала не шарахайся, иначе затылок об стену пробьешь.

— Что, так все плохо, да? И как я такая в офисе появлюсь?

— Да нормально, шучу я. Не такая уж ты и страшная. Холодный душ примешь, кофе покрепче выпьешь, и все в норму придет, а за конопушками никто и подозрительной бледности не разглядит. Смотри веселее да улыбайся шире, делов-то. Вставай, хватит страдать.

День для Ники все равно выдался очень тяжелым. Конечно, хорошо со стороны советы давать: смотри веселее да улыбайся шире. А как это сделать, если глаза не смотрят и вместо улыбки получается жалкое ее подобие? И голова совсем не соображает, и разболелась к вечеру. А еще сегодня четверг, у Матвея тренировка в футбольной школе поздно заканчивалась! Пока добрались до дому, силы напрочь иссякли, хоть плачь.

— Все, не могу больше, — пожаловалась Ника Маргарите Федоровне, когда Матвей, поужинав, ушел к себе в комнату. — Не могу больше, не могу, не могу.

— Чего ты не можешь? Встать со стула и подняться к себе в спальню?

— Нет… Я в неизвестности больше не могу находиться, Маргарита Федоровна. Извела меня эта неизвестность, понимаете? А еще я без Севы не могу. Будто из меня кусок души вырвали, и рана все время кровоточит. Люблю я его, понимаете? Люблю! Я и не знала, что так сильно его люблю. И вообще… Лучше бы он все решил скорее, не мучил меня! Самое тяжелое в смерти — это ожидание смерти!

— Ну уж и смерти… Эка хватила. Осторожнее с эмоциями-то обращайся, лишнего не приду-мывай.

— А я и не придумываю! Потому что не могу больше, не могу. Кончились мои силы, понимаете?

Ника откинулась на спинку стула, закрыла лицо руками. Чувствовала — еще немного, и начнется настоящая истерика.

Маргарита Федоровна смотрела на Нику задумчиво, слегка прищурив глаза. Потом слегка хлопнула сухими ладонями по столешнице, решительно встала со стула, произнесла вполне обыденно:

— Что ж… Видимо, опять без моего трогательного и судьбоносного участия не обойтись. Видать, миссия у меня такая. Ладно, что ж…

Ника, услышав что-то в ее голосе, вдруг испугалась, отняла от лица руки, спросила тихо:

— Что вы задумали, Маргарита Федоровна?

— Да ничего. И ты тоже успокойся, не трясись и не суетись. Вон со стола лучше убери. А я устала, к себе пойду… Что-то сердце развеселилось не в меру, лекарство принять надо.

Свекровь ушла, прижимая ладонь к левому боку. Ника пристыженно смотрела ей вслед, кусая губы. Какая же она эгоистка, господи! Только о своем «не могу» думает. Как будто Маргарите Федоровне мало своего «не могу»… Тем более у нее возраст. И сердце уже немолодое.

Через пять минут из комнаты свекрови послышался слабый зов:

— Ника… Ника, поди сюда… Быстрее…

И будто страх ударил сзади по темечку. Ника подскочила со стула, бросилась бегом вверх по лестнице, влетела в комнату свекрови. Та лежала на кровати, сведя брови страдальческим домиком, смотрела в потолок.

— Что с вами, Маргарита Федоровна? Вам плохо?

— Да, мне плохо. Сердце очень болит, дышать не могу. Быстро вызывай «Скорую», слышишь?

— Да, я сейчас… Я быстро… — засуетилась Ника. — Господи, где телефон?! Да он же в сумке… Я сейчас, Маргарита Федоровна!

И кубарем скатилась вниз, выхватила телефон из кармашка сумки. Потом стояла, приплясывая от нетерпения, пока не услышала голос оператора «Скорой помощи». Он был таким спокойным и твердым, что Ника быстро взяла себя в руки и довольно внятно ответила на все вопросы, назвала адрес. Потом снова бросилась наверх, в комнату Маргариты Федоровны…

— Ну что, вызвала? — тихо спросила свекровь.

— Да… Сказали, очень быстро приедут. Как раз машина где-то на нашей улице на вызове находится. Может, прямо сейчас приедут.

— Хорошо… Меня заберут в больницу, а ты поедешь со мной, поняла? Иди, позови Матвея. Мне кое-что ему сказать надо. Вернее, задание дать.

— Вы… Вы что задумали, Маргарита Федо-ровна?

— Ничего я не задумала, у меня обычный сердечный приступ, стенокардия проклятая разгулялась. Что, разве не может быть в моем возрасте приступа стенокардии? Ну что стоишь как вкопанная? Зови Матвея, говорю! Времени мало! И беги к воротам, если уж они обещали так быстро!

Позвав Матвея, Ника заполошно выскочила на крыльцо, побежала по дорожке к воротам. За витыми чугунными прутьями и впрямь уже маячила карета «Скорой помощи». Молодой врач в накинутой на плечи куртке спросил недовольно:

— У вас что, звонок не работает?

— Да… — виновато подтвердила Ника. — Вчера только выяснили, что не работает.

— Так открыли бы ворота заранее! Мы что, должны под дождем мокнуть?

— Но я не знала, что вы так быстро приедете! И пяти минут не прошло!

— На вас никогда не угодишь, — продолжал ворчать врач, шагая по дорожке к дому. — На пять минут машина задержится — плохо, на пять минут раньше приедет — тоже плохо.

— Вась… Перестань, а? — оборвала его ворчание идущая за их спинами женщина с бледным усталым лицом. — И без тебя тошно, Вась. У меня смена давно закончилась, а я никак до станции не могу доехать.

— Так ведь и я тоже устал, Ксения Павловна! — с возмущением обернулся к ней ворчливый Вася. — Я понимаю, что я всего лишь медбрат, но я нисколько не меньше вашего умотался!

— Ты моложе, Вася, у тебя сил больше.

— Да где?

— Везде, Вася. И не ворчи больше, ладно?

Врач Ксения Павловна вошла в дом, огляделась быстро. В ванной, когда мыла руки, еще раз огляделась и коротко вздохнула, будто обвинила Нику в своей усталости, происходящей от трудной неблагодарной работы. Хорошо, что хоть медбрат Вася помалкивал, сурово поджав губы.

Маргарита Федоровна лежала на кровати, прикрыв глаза и сложив на груди ладони. Врач Ксения Павловна присела на подставленный Никой стул, проговорила деловито:

— Ну что тут у нас?.. Где болит, рассказывайте.

— Сердце болит… — страдальчески произнесла Маргарита Федоровна, чуть приоткрыв глаза.

— Как болит, где болит?

— За грудиной жмет. Сначала жжение было, а потом как сжало. И одышка была, я едва по лестнице к себе поднялась. И руки онемели, и голова кружится. Я думаю, это сильнейший приступ стенокардии, доктор. Или вообще инфаркт.

— Не волнуйтесь, сейчас все выясним. Уберите руки и поднимите рубашку, я вас послушаю.

Врач долго и внимательно вслушивалась в работу сердца, потом вздохнула, освободив уши от стетоскопа, произнесла недоверчиво: