— Он телефон отключил, Маргарита Федоровна.

— Да, плохо дело. Значит, сильно поссорились.

— Ну если можно так это все назвать. Хотя никакой ссоры не было, это я во всем виновата. Потом вам все расскажу, ладно? Не могу пока.

До самой ночи Ника лежала в спальне, свернувшись калачиком. Смотрела, как сумерки заползают в окно. В то самое окно, которое неделю назад было символом обретения новой счастливой жизни и у которого было так хорошо стоять, вдыхая свежие осенние запахи. Теперь даже запахов не было. Вместо запахов — осознание безысходности. Была счастливая жизнь и кончилась. Сама виновата, что ж… А она еще радовалась, дурочка, что покончила-таки со своей раздвоенностью, что выбрала Севу! А теперь, выходит, ему выбирать, простить ее или нет. Наверное, все правильно, и так и должно быть по законам высшей справедливости. Неверную жену прощать нельзя.

Сева приехал ночью. Вернее, его привезли. Напился в баре до бесчувствия вместе со школьным другом Мишей, кто-то сердобольный вызвал такси. Ника хотела помочь ему добраться до постели, но он отстранил ее почти брезгливо, неверной походкой добрался до дивана в гостиной.

— Хорош, нечего сказать, — услышала Ника сонный голос Маргариты Федоровны, спускающейся вниз по лестнице. — Никогда его таким не видела.

— Я тоже его таким не видела, Маргарита Федоровна, — уныло подтвердила Ника, стаскивая с мужа ботинки.

— Это какому ж несчастью надо случиться, чтобы до такой степени наклюкаться, а? Может, прояснишь ситуацию, Ника?

— Потом проясню, Маргарита Федоровна. Сейчас не время. Идите спать, ночь на дворе.

— Одна справишься? Его ж раздеть надо…

— Я справлюсь.

— Ну давай трудись, жена новоявленного алкоголика. У тебя неплохо получается, между прочим. Я бы даже сказала, тебе идет этот страдальческий образ.

Ника грустно усмехнулась — что за женщина, а? Даже в этой плачевной ситуации пытается шутить. Впрочем, Маргарите Федоровне и невдомек, насколько плачевна ситуация. Если бы знала, не шутила бы, наверное.

Ника заботливо подсунула под голову Севе подушку, укрыла пледом. Он пробурчал что-то во сне, даже показалось, коротко всхлипнул, потом довольно внятно произнес: Ника, Ника. Наверное, в своем пьяном сне ее видел. Прощался, наверное. Хотя во сне люди не прощаются, они там счастливыми бывают. Чаще прощаются наяву.

Ника поднялась в спальню, села на край кровати, уронила лицо в ладони. Поплакать бы, но не получалось почему-то. Внутри было гулко и пусто, и шевелилось чувство вины, похожее на скользкую холодную рыбину. Вот рыбина снова дернулась, изогнулась, ударила хвостом по сердцу. Больно. Очень больно. И странно. Раньше никакой рыбины внутри не ощущалось. Наверное, чувство вины начинает болеть, когда его на свет выволокут? А когда прячется в темноте, почти не ощущается.

Ника долго так сидела, потом встала, подошла к окну, потянула на себя створку. Ночь была тихой, ни дождинки, ни ветерка, будто тоже обиделась и не желала общаться с предательницей. Будто говорила: я, мол, для тебя так старалась. Шорохами старалась, осенними паутинками, вкусными запахами. А ты…

Ника обняла себя за плечи — холодно. Единственное ощущение, которое смогла ей подарить эта ночь. Что ж, и на том спасибо. По крайней мере, с этим ощущением легко справиться, достаточно лечь под одеяло, укрыться с головой и свернуться калачиком. И вообще, надо хоть немного поспать, потому что будет утро, и надо будет жить дальше. Дальнейшую жизнь ведь никто не отменял, какая бы она ни была.

Когда утром спустилась вниз, Сева уже сидел на веранде, пил минеральную воду. Вид у него был помятый, глаза страдальческие и больные.

— Я сейчас кофе сварю. Что будешь на завтрак? Омлет сделать? — спросила Ника.

Сева посмотрел так, будто она сказала что-то неприличное. Потом сморщился, застонал, потер ладонью затылок.

— Не надо про еду, прошу тебя. Плохо мне, голова раскалывается. Ужас, как противно.

— Это называется похмелье, Сева. Выпей, тебе лучше будет.

— Да знаю я… Не хочу просто… Вот никогда не понимал этого сомнительного удовольствия — напиваться до потери сознания. Это ж надо уметь, черт побери!

— Да, не всем дано.

Сева снова посмотрел на нее с холодным удивлением, поморщился. Потом проговорил тихо:

— Матвея отвезешь в школу, ладно? Я не могу. Похоже, ближайшие час-полтора мне из этого состояния не выйти. Слабаком я перед выпивкой оказался. И вообще… На всех фронтах проиграл.

— Сева… — Ника шагнула к нему, протянув руку и чувствуя, как глаза наполняются слезами. — Не говори так, Сева, пожалуйста.

— Ладно, все, проехали. Не надо никаких слов, — вскинул он перед собой ладонь, будто защищаясь. — Я сейчас наверх поднимусь, чтобы Матвея своей рожей не пугать. Посплю еще немного, а ты его в школу отвези.

— А на работу как? Тебе сегодня обязательно на работе надо быть.

— Сказал же, через час-полтора приду в норму.

— Хорошо. Иди, Матвей уже встал, наверное. Сейчас к завтраку спустится.

На первый урок они с Матвеем чуть не опоздали, застряли в пробке на въезде в город. Ника нервничала, смотрела на часы. Голова слегка кружилась после бессонной ночи, глаза не хотели смотреть на мир.

— Мам, ты чего такая сегодня? — беззаботно спросил Матвей, оттянув наушник плеера. — Из-за того, что в школу опаздываем, что ли?

— Ну да.

— Ой, брось! У нас первым уроком физика, я вообще могу пропустить.

— Это почему?

— Потому что я и в учебнике могу все сам прочитать. Мне достаточно, я способный. А все это разжевывание ни к чему, потеря времени. Я мог бы вообще в школу только на одни контрольные да на экзамены ходить, а остальным временем самостоятельно распоряжаться. Вот было бы классно, правда, мам?

— Ага, самостоятельный ты наш. Знаешь, как это называется?

— Как?

— Сам себя не похвалишь…

— Так я же не придумываю, мам, и не хвалюсь. Физичка сама говорила, что я самый способный в классе.

— Что, прямо тебе говорила?

— Не, лично мне не говорила. Да она и не должна, потому что это непедагогично. Зато завучу, Валентине Борисовне, говорила, я случайно услышал. Они по лестнице поднимались, а я внизу стоял.

— И что они еще говорили?

— Ну так… Ерунду всякую. Мам, ты меня прямо до школьного крыльца, ладно? Может, успею еще. На физику мне не очень охота, но просто не люблю опаздывать. Опаздывают только несобранные и неуверенные в себе, а я собранный и уверенный. Как папа. И не говори, что я хвалюсь.

У крыльца Матвей выскочил из машины, помчался весело, перепрыгивая через две ступени. В дверях обернулся, махнул Нике рукой. Она улыбнулась, махнула ему в ответ. Хотела было тронуться с места, но увидела вдруг, как из школьных дверей вывалилась та самая завуч Валентина Борисовна и подняла руку зазывно, увидев ее в машине. Значит, поздно смываться, придется общаться… Материнские обязанности никто не отменял, тем более школьные святые обязанности.

— Вероника Андреевна, доброе утро, дорогая! Какая удача, что я вас встретила! — подойдя к машине, с одышкой проговорила Валентина Борисовна. — Вы меня до вокзала не подбросите случаем? Если вам не трудно, конечно. У меня дочка с внуком приезжают, хочу встретить. Как раз и окно образовалось, мой урок забрали под сочинение.

— Не вопрос, Валентина Борисовна. Конечно, подброшу. Садитесь.

Пригласила довольно бодро, но про себя чертыхнулась: тащиться на вокзал, на другой конец города! По утренним пробкам! Но и отказать нельзя. Хочешь не хочешь, а вези.

Валентина Борисовна кое-как устроилась на переднем сиденье, поставила на колени сумочку, повторила, как заклинание:

— Какая удача, что я вас встретила. Теперь точно к поезду не опоздаю. И поговорим, кстати! Я давно хотела поговорить о вашем сыне, Вероника Андреевна.

— А что такое? У Матвея не все в порядке с учебой?

— Да нет, наоборот, все хорошо. Матвей очень способный мальчик. Вот об этом я и хотела с вами поговорить. Не знаю, имею ли я право давать вам советы, но все-таки. Вы поверьте, Вероника Андреевна, я из самых лучших побуждений хочу.

— Я внимательно слушаю вас, Валентина Борисовна.

— Обещаете, что не будете обижаться?

— Обещаю.

— Ну что ж… Дело в том, что, как мне кажется, вы направляете Матвея не по тому пути. Это его увлечение футболом… Это же в корне неправильно, дорогая моя Вероника Андреевна! И я вам больше скажу! Я ужасно, ужасно удивлена, что вы поощряете и потакаете. Такая прекрасная, благополучная семья, такие умные родители, все дороги перед мальчиком открыты. И вдруг — футбол! Ну что такое, а? Не понимаю.

— Ну стоит ли так огорчаться, Валентина Борисовна? Ничего страшного я тут не вижу. Постоянные тренировки и хорошая физическая форма еще ни одному мужчине не помешали, согласитесь.

— Да, но не в таких же количествах. Ведь мальчик сразу после занятий бежит в эту футбольную школу, огромное количество времени там проводит. А мог это время на более высокие цели употребить. Он же такой способный! Жалко же!

— Ну почему пропадает, Валентина Борисовна? Ничего и никуда не пропадает.

— Да вы не обижайтесь, я же от сердца хочу вам совет дать! Вы мне глубоко симпатичны, Вероника Андреевна, и потому я осмелилась, так сказать. И семья у вас такая чудесная. Сейчас ведь это большая редкость, чтобы ребенок в полном семейном комфорте рос, уж я-то знаю, что говорю. Чем больше проблем в семье, тем больше проблем у ребенка в социуме, это известная истина. А у вас… А вы… Сразу же видно, какая у вас чудесная семья. И результат налицо — прекрасный умный ребенок.

— Благодарю вас, Валентина Борисовна.

— Да за что?

— За комплимент.

— А это вовсе не комплимент! Я всего лишь констатирую факт, что вы! И очень переживаю за Матвея, потому что знаю, какая зараза этот футбол! У меня ведь зять тоже из футболистов, знаете ли. Из бывших. В свое время увлекся, образования толком не получил, потом травма, скамейка запасных, депрессии, гоняли из клуба в клуб, рангом ниже и ниже… И все закончилось очень плохо, еле-еле мы его с дочерью из этого безобразия вытащили. Так что я знаю, о чем говорю.